Речь эта, характеризовавшая отношение к архитектуре прошлого большой художественной школы, возглавляемой Баженовым, закончилась неизбежным для того времени восхвалением Екатерины:

— О, собранные зрители заложения дому великая Екатерины, я желаю и устремляюся, поелико могу исполнить повеление самодержицы. Ум мой, сердце мое и мои знания не пощадят ни моего покоя, ни моего здравия. Архистратиг обладателя Вселенная! Перед твоими очами, перед самыми твоими очами, сей первый камень во основание полагается. Буде хранителем сего дома, сего замка и сего града.

Это мистическое окончание речи говорило уже о начавшемся влиянии на Баженова московских масонов (мартинистов), с которыми он сблизился через своего школьного друга Новикова.

Для рабочих после закладки устроено было угощение: им выдали двенадцать ведер вина, тридцать ведер пива и на 12 рублей 50 копеек калачей.

«Знатные особы» получили приглашение на бал к Измайлову, где веселились всю ночь. Баженов, усталый и притихший, рано оставил пир и удалился домой, чтобы в одиночестве пережить счастливейший день своей жизни.

Москва погружена в ночное безмолвие. Неказистые дома и обширные крепкие амбары чередуются с высокими, глухими заборами. Под заборами спят бездомные бродяги. Постукивание колотушек да заливистый лай цепных собак нарушают сонную тишину. Изредка прогромыхает одинокая карета, возвращающаяся с загулявшими господами.

Вскоре после закладки Баженов получил письмо от Каржавина, написанное по-французски.

«Я видел разные народы… Я измерил глубины и пучины. Иногда с риском жизни, но — все для кого и чего… все было напрасно. Лучше мне было быть башмачником, чем учиться и терять жизнь напрасно… Я хочу видеть в себе от вольной крови рожденного человека, а жизнь делает меня холопом императоров или купцов. И больно знать, что на родине, кою я всем сердцем люблю, я лишний человек».

Баженов жалел друга и считал его отъезд напрасным. Здесь, на родине, он не был бы лишним человеком, а помогал бы ему строить величайшее здание в мире…

— Беспутный Федор…

Но какой-то червь гложет Баженова. Шли месяцы, а строительство не подвигалось. Деньги отпускались все меньшими суммами и неаккуратно. Но Баженов не падал духом: война с Турцией близится к победному миру и тогда, конечно, Екатерина станет щедрее…

Однажды начальник кремлевской экспедиции Измайлов вызвал Баженова к себе и тоном живейшего удовлетворения сказал ему.

— Садитесь, любезный друг. Получил именной указ императрицы.

Баженов встал.

— Императрица, опасаясь, как бы близость основания дворца к Архангельскому собору, где погребены древние великие князья и цари Российские, не поколебала бы собора, приказала строение прекратить, а модель хранить на память будущим временам…

Баженов схватился за край стола, чтобы не упасть. Он вышел из кабинета и бесцельно зашагал по Кремлю.

— Все, все погибло…

По лицу катились крупные слезы; он натыкался на строительный материал и, явившись домой, испугал жену своим видом.

— Что с тобой?

Василий Иванович сидел сгорбившись и, уставившись в одну точку, бормотал.

— Все, все погибло…

Он не подозревал, что стал жертвой чудовищной игры Екатерины.

Баженова стали видеть в питейных домах. Вино опаляло, и в потускневшем сознании возникали образы незавершенных замыслов. Ему представлялся какой-то хаос колонн, который внезапно рушился и тяжестью обломков давил мастера. Безумно болела голова. Его друг «брегадир» и поэт Сумароков, впавший в немилость у Екатерины, сидел перед ним и пододвигал стакан с вином.

— Пей!

Баженов приходил в себя и смотрел в беспрестанно моргавшие глаза Сумарокова, одетого в заношенный кафтан с кружевным жабо и манжетами, обсыпанными нюхательным табаком. Сумароков повторил.

— Пей!

Но внезапно уронил голову на стол и запел свою любимую, сочиненную им, песню:

Душа Баженова не знала покоя. Он метался. Ходил по церквам, молился, но не находил забвения. Тогда его приятель Карачинский стал призывать его к «спасению души».

— Должно обратиться к самому себе, все помыслы сосредоточить на собственной персоне и, достигнув умственного и нравственного совершенства, стать полезным членом общества.

Призыв Карачинского совпадал с настроением Баженова: да, это лучше, всего — сосредоточиться, замкнуться в самом себе…

БАЛАГАНЫ ВМЕСТО ДВОРЦА

Баженов жил на Софийской набережной Москва-реки. Из окон своего дома он наблюдал, как в Кремле разбирали так торжественно заложенный фундамент дворца, засыпали рвы и восстанавливали разобранные стены…

Первые страницы «Московских ведомостей» были заполнены корреспонденциями из разных городов с описанием торжеств по поводу заключения мира с Турцией.

По газете можно было думать, что народ ликовал…

Екатерина вызвала к себе Баженова.

Дождавшись очереди в гардеробной, где сидели вельможи, вызванные с докладами, Баженов вошел в спальню, в которой принимала императрица. Протянув руку для поцелуя и указав место на стуле против себя, царица глуховатым голосом произнесла:

— Садитесь.

Екатерина была в белом гродетуровом капоте и белом чепце, плохо сидевшем на пышных волосах. Благодаря массажу и обтиранию льдом лицо ее было сравнительно свеже, рот полон белых зубов, которые она любила показывать.

Баженов выжидательно смотрел на императрицу.

Екатерина пожаловалась, что она работает, как осел, с утра до — полуночи; после этого вступления протяжно начала:

— Друг мой, в трех верстах от города есть луг; представим себе, что этот луг — Черное море; что из города к нему ведут две дороги; так пусть одна из этих дорог будет Танаисом (Дон), а другая Орисфеном (Днепр); в устье первой вы построите банкетную залу, которую назовете Азовом; в устье другой — театр, который назовете Кинбурном; вы начертите песком Крымский полуостров, поместите в нем Керчь и Еникале в виде бальных зал; налево от Танаиса устройте буфеты с вином и мясом для народа; напротив Крыма будет иллюминация, представляющая радость обеих империй, по поводу восстановления мира; из-за Дуная вы пустите фейерверк, а на площадке, которая должна изображать Черное море, расставите лодки и иллюминованные корабли…

Баженов внимательно выслушал это малопонятное распоряжение и записал пожелания Екатерины, которая кивком головы отпустила художника.

Через некоторое время от Измайлова пришел солдат и передал записку с приглашением явиться к начальнику кремлевской экспедиции.

Измайлов удивился, увидев осунувшегося, похудевшего Баженова.

— Императрица повелела вам по случаю мира в Кучук-Кайнарджи и предстоящего по поводу сей оказии торжества на Ходынском поле сочинить прожекты увеселительных там балаганов, то-есть строений для праздничных помещений.

Баженов сухо ответил:

— Воля ее величества будет выполнена…

Да, это не дворцы, воздвигнутые для вечности, а балаганы из теса на несколько дней. Неужели для таких только надобностей выстрадал он свое мастерство зодчего?

Баженов снял план Ходынского поля и дал волю полету своей дремлющей фантазии. На листах бумаги появились сказочные чертежи восточных городов и крепостей, с башнями, замками, колоннами, обелисками и кораблями…

Тысячи плотников сооружали сказочный город на Ходынке. Некоторые постройки по стилю приближались к своеобразной «готике». Мысль Баженова, уже блуждавшая в мистическом тумане, не раз обращалась к грандиозным церквам и соборам средневековья; и мастер мечтал переплавить готику в древнерусском зодчестве…