Она помолчала, а когда опять заговорила, голос ее стал глухим.

— Я постараюсь искупить свою вину... Я сознаю ее... И готова подробнейшим образом ответить на все ваши вопросы.

— При обыске в вашем правом туфле был обнаружен тайник. Кто дал вам эти туфли, как вы использовали их?

— Туфли мне дала Карен, когда я в последний раз была дома на каникулах. За несколько дней до отъезда в Москву. Мы встретились на явочной квартире. Карен сняла со своей блузы гранатовую брошь, вынула из нее булавку и концом, противоположным острию, служившим ей отверткой, вывинтила четыре шурупа, крепивших каблук, и ловко отделила его от туфли. Каблук был полый, Карен объяснила: «В этом полом каблуке ты будешь перевозить через границу микропленку, отсюда в Москву, но возможно, что в будущем придется возить и из Москвы, Какую микропленку, узнаешь потом, в следующий приезд. А пока надевай туфли и носи их как можно больше. Считай это экспериментом».

Затем она попросила поставить каблук на место с помощью все той же булавки. У меня это сразу получилось. Карен была довольна. И между прочим заметила: «Здесь неплохо хранить ампулу с кураре». И весело засмеялась. Я ничего не ответила. Я не была уверена, что это шутка... Кураре, как известно, яд...

Тогда же Карен сказала: «Носи туфли до самого отъезда из Москвы и постарайся забыть, что под твоей правой пяткой тайник». Видимо, она обладает каким-то даром внушения. Я действительно забыла о существовании тайника под пяткой и сдуру попросила Марину отдать эти туфли частному сапожнику. Там требовался небольшой ремонт. Беспечность обошлась дорого. Видимо, я плохо усвоила уроки конспирации. Я спохватилась через несколько дней после того, как туфли были отданы сапожнику. Спохватилась и ужаснулась. Тут же позволила Марине и, сочинив легенду о предстоящем семинаре, попросила ее забрать туфли и привезти их мне. Сказала, что они срочно нужны. Сама я не могла поехать — ждала важное сообщение от своего поклонника, студента МВТУ, об одном московском ученом. Мои хозяева весьма интересовались им...

— Знали ли о вашей преступной работе Васильевы? Может, догадывались?

— Нет. Ни в малейшей степени.

— А ваши родители?

— Нет... Я уже говорила — они прокляли бы меня.

— Вы несколько лет занимались изучением политических настроений окружавших вас молодых людей. Не требовали ли ваши хозяева, так сказать, общих соображений о мировоззрении, тенденциях развития духовного мира советской молодежи? В прямой или иной форме?

— Нет... Впрочем, был такой разговор с Беланом во время моей последней встречи с ним. Он показал мне одну из наших газет с антисоветской статьей, подготовленной Мюнхенским институтом по изучению СССР. В ней красным карандашом было подчеркнуто несколько строк, и Белан просил внимательно прочесть их. Если мне память не изменяет, в статье шла речь о том, что современная советская молодежь, как та, что готовится к вступлению в армию, так и находящаяся в ее рядах, политически и идеологически не готова к тому, чтобы сознательно пожертвовать жизнью во имя так называемого социалистического отечества. Автор утверждал, будто в СССР молодой человек — и призывник и солдат — не отвечает тем морально-политическим требованиям, которые необходимы для решающей победы СССР в мировом вооруженном конфликте.

Когда я прочла эти строки, Белан спросил: «Вы как считаете — автор дает правильную оценку? Нам важно знать, что это — наша пропаганда или реалистическая картина? Мы не имеем права заблуждаться там, где речь идет о мобилизационной готовности возможного противника». Я хотела тут же ответить Белану, но он остановил меня: «Я не тороплю вас с ответом. Вопрос слишком серьезный. Проанализируйте ваши многочисленные беседы с молодыми людьми в СССР. Завтра мы снова с вами встретимся. Я попрошу изложить ваши соображения письменно». Я очень долго и трудно писала эти свои соображения. Мне никогда не приходилось заниматься анализом таких сложных явлений... Несколько раз я перечеркивала все написанное. И, наконец, написала, обдумав каждое слово. Вероятно, поэтому я могу сейчас сказать вам, хотя бы примерно, что я ответила Белану. «Автор статьи глубоко заблуждается, — написала я. — Да, в СССР есть небольшая категория молодежи, охваченная духом непрестанного сопротивления, бунтарства. Но мне кажется, что для нас весьма рискованно делать ставку на эту ничтожную часть советской молодежи. Да и эти ребята, как мне думается, в случае, когда дело дойдет до военных столкновений, будут преданнейшими солдатами. Среди всех и самых разных их чувств все же главным, решающим остается необычайной силы любовь к своей стране, к своему народу. Что же касается фронды или какой-то группы молодежи, на которую мы рассчитываем, то я не могу не согласиться с метким замечанием одного француза, с которым я как-то беседовала в Москве, — он приезжал в гости к моей коллеге. «Фронда молодых, — сказал француз, — это болезнь эпохи, она исчезнет, как исчезают прыщи на лицах юных, испытывающих в известном возрасте волнение крови». Белан, видимо, был не очень доволен моим письменным ответом и, сухо поблагодарив за откровенность, спросил: «А вы не ошибаетесь?» Я твердо ответила: «Нет, не ошибаюсь».

В другой раз Марина Васильева пришла в Комитет госбезопасности уже по вызову.

Следователь не сказал ей об аресте Ольги — для Марины она уехала домой на зимние каникулы, — но по характеру некоторых вопросов Васильева стала догадываться о повышенном интересе контрразведки к жизни иностранной студентки. И Марина откровенно рассказала все, что знала, что думала о своей подруге. И про грим, что на лице и на душе: всегда сдержанная, на людях — лучший друг Советского Союза, она, как-то не подозревая, что Марина все слышит, изощрялась перед Германом в гнусных измышлениях в адрес страны, так гостеприимно принявшей ее...

И про ее цинизм во взаимоотношениях с поклонниками. «Порой мне казалось, что Ольга — несчастная женщина, искалеченная сексбизнесом... Иногда, оставшись наедине со мной, Ольга представала без грима — это бывало очень редко, но случалось главным образом тогда, когда, потеряв контроль над собой, она выпивала лишнее. Тогда казалось, что у этой женщины нет ничего святого, кроме двух богов: денег и секса. Точнее — денег. Секс — производное. Она с упоением рассказывала о книге, которая называлась «Проститутка в обществе». Я не помню авторов. Но я помню, в каком экстазе была Ольга, когда говорила о последней главе книги — «Секс как сервис». Авторы, выступая в защиту проституции, считали, что она помогает сохранить семью. Ошеломленная таким тезисом, я спросила у Ольги: «А ты что скажешь?..» Она подернула плечами, подняла брови и загадочно сказала: «Эта формула заслуживает глубокого социального анализа... Однако не лишена жизненной правды». И тут же вытащила из чемодана шведский порнографический альбом.

— А что вы скажете об Ольге как о подруге? — спросил следователь.

— Пожалуй, ничего дурного... Добра и неплохой товарищ... Даже бывает обаятельной... Но есть в этой женщине при всем ее обаянии нечто такое, что вызывает настороженность. Даже тогда, когда грим на душе...

— Ольга когда-нибудь говорила с вами о родителях?

— Да... Она боготворит мать... С большим уважением отзывается о ее подруге, сидевшей в одном лагере с мамой... И мне кажется, что тут она говорит искренно... Это, может, несколько противоречит тому, что я рассказывала вам, но соответствует истине...

Разговор был долгим и касался, конечно, не только Ольги, но и ее самой. Может, впервые здесь, лицом к лицу со следователем, отвечая на его вопросы, Марина остро ощутила нависшую над ней опасность — бог ты мой, как легко можно было покатиться по- наклонной! И Васильева честно призналась в этом следователю.

А впереди еще один трудный разговор и неожиданное открытие.

После допроса ее проводили в кабинет Птицына. Марина не удивилась встрече с человеком, перед которым совсем недавно излила свою душу. Она решила, что допрос будет продолжен. Васильева стояла перед Птицыным усталая, растерянная, поникшая, и бледное лицо ее выражало глубокое душевное волнение.