Нелегко построить теорию, соответствующую всем этим фактам. Я не претендую на то, что мой вариант — единственно возможный. Но хочется сказать, что я пришел к нему после трехлетнего знакомства с моей задачей. За этот период я пытался создать простую, но психологически убедительную картину, обнимающую все известные факты.

Я знаю, что подробности выдуманы и намеренно расплывчаты. Но, мне кажется, есть достаточно косвенных доказательств, из которых следует, что судьбу Галуа решило вмешательство тайной полиции. Не верится, что можно объяснить все известные факты, если не предположить, что Галуа был убит намеренно. Из источников, относящихся к этому периоду, нам известно, что полиция широко пользовалась услугами шпионов и провокаторов. Не естественно ли, что она пустила в ход свою гигантскую машину, чтобы убрать опасного в ее глазах и способного на крайние поступки горячего бунтаря, угрожавшего жизни короля и оправданного присяжными? Можно ли уклониться от очевидного вывода, что ответственность за раннюю гибель одного из величайших ученых, какого когда-либо знал мир, ложится на политический режим Луи-Филиппа?

Есть и другие доводы, подтверждающие мою теорию.

Во-первых, мы знаем, что префект полиции Жиске был прекрасно осведомлен обо всем, что касалось смерти Галуа. Полиция боялась беспорядков. Она помешала собранию, которому, как предполагают, предстояло организовать демонстрацию на похоронах Галуа. Каким образом могла полиция узнать об этом, если не из донесений полицейских шпионов? Откуда знал мосье Жиске, что Галуа, как он пишет в своих «Мемуарах», был убит одним из своих друзей?

Во-вторых, не я первый заявил в печати, что Галуа был убит преднамеренно. Известно, что после революции 1848 года и в период временного правительства были разоблачены многие полицейские шпионы, раскрыты старые заговоры. Поэтому характерно, что коротенькая заметка, напечатанная об Эваристе Галуа в «Новой летописи математики за 1849 год», начинается фразой:

«Убийство Галуа произошло 31 мая 1832 года на так называемой «дуэли чести».

Этим исчерпываются мои косвенные доказательства. Не исключена возможность, что какие-либо новые свидетельства прольют более яркий свет на обстоятельства смерти Галуа. Впрочем, это представляется крайне сомнительным.

Постараемся дать ответ на вопрос: «Что произошло после смерти Галуа?»

Пожалуй, источники, дающие ответ на этот вопрос, интереснее самого ответа. Их два. Во-первых, свидетельство префекта полиции времен Казимира Перье, мосье Жиске — одного из тех, кого сильнее, чем кого-либо другого, ненавидели республиканцы. Оно приводится в его «Мемуарах», напечатанных в 1840 году, когда никто еще не считал Галуа знаменитым математиком. Во-вторых, свидетельство, которое приводит де ла Одд в книге, посвященной истории французских секретных обществ того времени. Автор — темная личность. Пока революция 1848 года не обличила его как полицейского шпиона, он делал вид, что принадлежит к республиканцам. Оба источника тождественны по содержанию.

Если верить им, в июне 1832 года готовилась революция. Республиканцы только ждали подходящего момента начать ее. Решили, что удачный момент настал, когда умер Галуа. Было намечено использовать его похороны как повод взяться за оружие.

Мосье Жиске начинает свое повествование следующими примечательными словами:

«Мосье Галуа, неистовый республиканец, был убит на дуэли одним своим другом».

Не намек ли это на то, что республиканцы решились пожертвовать одним из своих и сделать труп орудием, которое могло бы воспламенить народ? У полиции в этой истории, как и во всех других, руки оставались чистехоньки, сообщают нам господа Жиске и де ла Одд. От них же мы узнаем, что полиция была прекрасно подготовлена, чтобы не допустить революционного взрыва. Собрание, которому предстояло организовать демонстрацию на похоронах Галуа, должно было состояться 1 июня в квартире мосье Денюана на улице Сент-Андрэ-дез-Ар. Полиция опечатала помещение. Республиканцы сорвали печати и открыли собрание, после чего полиция совершила облаву на квартиру и арестовала тридцать человек.

Однако 2 июня от всяких планов вооруженной демонстрации на похоронах Галуа отказались. Об этом мы опять-таки узнаем от Жиске и де ла Одда. Почему же? В этот день умер генерал Ламарк — герой, которого Наполеон на ложе смерти назвал маршалом Франции. Это был куда более подходящий случай поднять восстание. Итак, народ всколыхнула смерть Ламарка, а не Галуа. В самом деле, через три дня, когда хоронили генерала Ламарка, Париж был охвачен восстанием, и люди на баррикадах дрались и умирали за свободу.

Но среди тех, кто пал на баррикаде Сен-Мери, чьи подвиги были позднее описаны в бессмертных произведениях Виктора Гюго, Галуа уже не было. Без него прошли великие дни 1832 года, когда он мог отдать свою жизнь за народ.

Ежедневные газеты, полные сообщений о смерти генерала Ламарка, лишь вкратце упоминают о «погребении артиллериста парижской национальной гвардии, члена Общества друзей народа, мосье Эвариста Галуа», состоявшемся в субботу, 2 июня.

На похоронах собралось более двух тысяч республиканцев, в их числе — делегации от разных школ. Гроб мирно принесли к могиле. От имени Общества друзей народа выступили с надгробными речами Планьоль и Шарль Пинель. Тело Галуа было предано земле на общем кладбище. Ныне от могилы его не осталось никаких следов.

Какая судьба постигла научные труды и рукописи Галуа?

Рукописи от семьи Галуа получил Шевалье. Письмо, написанное Галуа другу в ночь накануне дуэли, было опубликовано в 1832 году в «Энциклопедическом обозрении». Нет свидетельства, что кто-либо в то время прочел и понял научное завещание Галуа. Мы не знаем, как Шевалье и Альфред Галуа добились того, что работы Эвариста были напечатаны. Одним из следов, оставшихся от их усилий, является копия письма, написанного Альфредом к Якоби. Другим — старательно переписанные Огюстом работы Галуа. Неизвестно, как эти рукописи попали в руки Лиувилля. Можно сказать лишь одно: с именем знаменитого математика навсегда будет связана та заслуга, что он добросовестно и серьезно попытался разобраться в работах Галуа и самую важную из них напечатал в «Журнале чистой и прикладной математики». Приводим выдержки из предисловия Лиувилля:

«Главным объектом исследований Эвариста Галуа являются условия разрешимости уравнений в радикалах. Автор строит основы общей теории, которую детально применяет к любому уравнению, чья степень — простое число. Шестнадцати лет, на скамье Луи-ле-Гран… работал Галуа над этой сложной темой. Он последовательно представил в академию ряд работ, содержащих результаты его размышлений… Референтам показались неясными формулировки молодого математика… и следует признать, что упрек был не лишен оснований. Преувеличенное стремление к краткости породило этот недостаток, которого нужно в первую очередь стараться избегать, когда имеешь дело с отвлеченными и таинственными категориями чистой алгебры. Тому, кто намерен вести читателя к неизведанной земле, далеко от проторенной дороги, воистину необходима ясность. Как сказал Декарт: «Когда имеешь дело с трансцендентальными вопросами, будь трансцендентально ясен». Слишком часто пренебрегал Галуа этой заповедью; и понятно, почему знаменитые математики могли счесть необходимым направить одаренного, но неопытного новичка на правильный путь суровым советом. Автор, которого они осудили, был полон энергии и рвения; их совет мог оказаться ему полезен.

Теперь все иначе. Галуа больше нет! Остережемся бессмысленной критики; пройдем мимо недочетов и обратимся к достоинствам…»

В этих словах видна попытка извинить и оправдать тех, кто так и не признал Галуа при жизни. Бесцельная защита! В равной мере тщетными были бы и обвинения. Величие трагедии Галуа заслоняет вопрос о вине или заслугах нескольких людей, прочитавших или не прочитавших его работы.

Послушаем теперь мнение о публикации Лиувилля, высказанное математиком Бертраном в очерке о Галуа: «Публикуя работу, показавшуюся неясной Пуассону, Лиувилль объявил о своем намерении снабдить ее комментарием, которого он никогда не написал. Я слышал, как он говорил, что понять доказательства очень легко. Видя мое изумление, он добавил: «Достаточно на месяц-другой посвятить себя исключительно этой работе, не думая ни о чем другом». Это объясняет и оправдывает затруднение, в котором честно признался Пуассон и которое, несомненно, испытали Фурье и Коши. Прежде чем написать работу, Галуа больше года производил смотр бесчисленной армии сочетаний, подстановок и перестановок. Ему пришлось отобрать и пустить в ход все дивизии, бригады, полки и батальоны и выделить простые подразделения. Чтобы понять его изложение, читателю нужно познакомиться с этим сборищем, проложить сквозь него дорогу, научиться видеть его в нужном свете. На все это нужны долгие часы и активное внимание. Этого требует сущность темы. И мысли и язык являются новыми. Их не изучишь за один день.