«Ты великолепно знаешь, что я тут жду, пока ты меня заметишь, — думал он, — Это новый вид пытки, изобретенный великим магистром инквизиции, директором Луи-ле-Гран мсье Лабори. Я тебе напомню о себе. Подойду совсем, совсем тихо, а потом внезапно вырву перо у тебя из руки, сломаю его и скажу: «Мы все ненавидим и презираем тебя. Ты иезуит, иезуит, иезуит короткой сутаны». Тогда ты заметишь меня?»
Директор поднял голову.
— Ах да, это вы, Галуа.
Он отложил перо, откинулся на спинку стула и очень медленно, очень отчетливо и свысока заговорил:
— Галуа, я прочел и обсудил вашу характеристику. Это не то, что мы все ожидали.
Галуа ответил, но только про себя: школа научила его скрывать свои мысли. «Это потому, что мне не нравишься ни ты, ни твоя школа. Я знал, что как бы усердно я ни трудился, что бы ни делал, ты все равно не дашь мне кончить школу в этом году. Таков приказ черных монахов».
Мсье Лабори подождал, но ответа не последовало.
— Нам казалось, что вы чересчур молоды для класса риторики. Вам еще нет шестнадцати. Но мы подумали, что, может быть, мы не правы. Мы не хотели настаивать. К несчастью для вас и вопреки нашим надеждам, время показало, что мы были правы. Мы уверены, что во втором классе вам будет гораздо лучше. Вы попадете к отличному наставнику, мсье Жирардену. Вы будете встречаться с юношами вашего же возраста. Работа покажется вам куда легче, и вы, несомненно, будете гораздо лучше успевать.
Как бы дожидаясь ответа, директор помедлил и затем снова начал ронять изысканно-отшлифованные фразы:
— Единственная наша забота — благо учащихся. Именно поэтому мы стараемся не только сообщить вам знания и развить ваш ум, но, превыше всего, сформировать ваш характер. Вы еще оцените это, когда будете старше. Надеяться, что вы сможете оценить это теперь, значило бы желать слишком многого. Но лишний год пребывания в Луи-ле-Гран может открыть вам глаза. К вам придут не только знания, но — что гораздо важнее — зрелость и понимание.
Опять никакого отклика. Мсье Лабори повернулся к Эваристу.
— Вы понимаете, что я говорю?
— Превосходно, мсье.
— Значит, вы со мной согласны? Галуа ничего не ответил.
Голосом, в котором не было ни малейших следов раздражения или нетерпения, директор повторил:
— Я вас спрашиваю, согласны ли вы со мной? Эваристу удалось подавить нарастающий гнев и спокойно ответить:
— Нет, мсье.
Директор взглянул на него с интересом, и его дружеский голос стал еще более сладким:
— Тогда скажите, почему вы не согласны. Может статься, обсудив этот вопрос, мы найдем решение, которое удовлетворит нас обоих. Такое решение можно легко найти, если то, что вы предлагаете, пойдет вам на благо. Наши интересы не противоречат друг другу. Они совпадают. Скажите же, Галуа, почему вас не убедили мои доводы?
Эварист чувствовал, что приближается буря. Оскорбительные, негодующие слова так и просились ему на язык. Он знал, что скоро будет не в силах им противиться. Они вырвутся на волю и зазвенят в ушах этого сухого аскета. Он в отчаянии хватался за мысли, которые могли бы смирить бурю, помочь ему промолчать.
Он подумал про отца. Придется в точности рассказать отцу, что сказал директор и что он ему ответил. Нужно поступить так, чтобы отцовские глаза не затуманились, не погрустнели. С отцом что-то происходит. Давно уже прошли те времена, когда он был весел, сочинял стихи, изображал в лицах друзей и так смеялся, что заражал всех, то есть всех, кроме матери. Что кроется за этой внезапной переменой? Как бы то ни было, он не должен причинять отцу новые огорчения. Он должен отныне говорить устами отца.
Он смиренно произнес:
— Не лучше ли мне остаться в классе риторики, мсье? Я надеюсь, что смогу закончить его успешно. А если нет, я буду готов повторить класс риторики на будущий год.
Мсье Лабори взглянул на Галуа так, будто тот высказал превосходную мысль, о которой директору никогда еще не приходилось слышать.
— Обсудим ваш план беспристрастно и посмотрим, который из двух — ваш или мой — лучше для школы и, таким образом, для вас. Нам хочется, чтобы вы с честью закончили школу. Мы хотим гордиться вами. Но мы также хотим, чтобы и вы гордились Луи-ле-Гран. Если вы вернетесь во второй класс, где вы не были отстающим и ранее, у вас будет прекрасная возможность принять участие в общем конкурсе, и — как знать! — быть может, вы завоюете первое место. С такой подготовкой на будущий год у вас будут не менее превосходные возможности в классе риторики. Но если вы останетесь в классе риторики, вы, возможно, сдадите экзамены на «посредственно». Даже в этом я сильно сомневаюсь. Я почти уверен, что вам придется остаться на второй год в последнем классе, и вы придете туда с плохой характеристикой. Между тем, возвратившись во второй класс, вы сможете начать последний год учения с хорошими, быть может прекрасными, отзывами. Чем больше я думаю, тем яснее вижу, что и для школы и для вас наш план гораздо лучше. Да, теперь я совершенно уверен в том, что именно наш план лучший из двух.
Он посмотрел на Эвариста с видом человека, пришедшего к окончательному заключению.
— Надеюсь, теперь я убедил вас.
«Нужно кончать этот разговор, — думал Эварист, — кончать во что бы то ни стало. Если я пробуду здесь еще секунду, я плюну тебе в лицо, иезуит».
— Да, убедили, мсье, — покорно сказал он. Сказал — и будто самому себе плюнул в лицо.
Год 1827
Эварист вернулся во второй класс, к прежним лекциям, к прежней скуке среди новых одноклассников.
Жутко было снова браться за однообразное повторение знакомой программы. Эварист решил — впервые — приняться за математику. Этот предмет не пользовался успехом у учащихся. На факультете математику не считали настолько важной, чтобы включить ее в список обязательных дисциплин. В результате четыре раза в неделю собиралась разношерстная группа учеников третьего, второго и риторического классов, чтобы осилить начальные ступени геометрии. Когда Эварист в последнем триместре поступил в этот класс, ученики наполовину одолели «Начала геометрии», написанные великим математиком Адрианом Мари Лежандром, — книгу, влияние которой испытали учебники геометрии грядущих лет. На вводном уроке Эварист раскрыл книгу Лежандра и прочитал первые фразы:
«I. Геометрия — наука, целью которой является измерение пространства. Пространство имеет три измерения: длину, ширину и высоту.
II. Линия — это длина, не имеющая ширины. Концы линии называются точками; точка не обладает протяженностью,
III. Прямая линия — кратчайший путь от одной точки к другой.
IV. Каждая линия, не являющаяся прямой и не состоящая из прямых, является кривой».
Следующая фраза относилась к рисунку. Рисунки не прерывали текста, они были собраны в конце. Эварист развернул первый лист чертежей, прочитал текст, взглянул на соответствующую фигуру. Затем он быстро миновал многочисленные определения и подошел к следующему разделу, начинающемуся словами:
«Аксиома есть положение, истинность которого самоочевидна».
Он подумал: «Что же очевидно само собой? Что очевидно одному, может не быть очевидным для другого. Существует ли нечто столь очевидное, что само собой ясно для всех?» Он прочел:
«Теорема есть истина, которая становится очевидной путем рассуждения, именуемого доказательством».
Он думал: «Оказывается, геометрия занимается истиной. Существуют теоремы, которые соответствуют истине. Цель рассуждений — сделать истинность этих теорем очевидной. Но, разумеется, их истинность может быть очевидной лишь настолько, насколько очевидна истинность аксиом, на которых они построены. На аксиомах держится все здание геометрии. Каковы же эти аксиомы?» Ответ он нашел, перевернув страницу: