Петр. Для меня очень удивительно, отче, как же могли оклеветать пред папою столь великого человека?

Григорий. Чему дивиться, возлюбленный Петр? Не все ли мы как люди подвержены греху? Неужели ты не знаешь, что и Давид, этот муж, исполненный духа пророческого, осудил Ионафанова сына по наветам раба? (2 Цар.16,3–4). Ведь мы веруем, что распоряжение царя Давида, по неведомому суду Божию, было справедливо, но в то же время не знаем, как согласить этот поступок со справедливостию по понятиям человеческим. Что же после этого удивительного, что мы, не будучи пророками, иногда дозволяем языку льстецов вводить нас в грех? Тем более неудивительно, если подвергнется искушению кто–либо из верховных пастырей, на котором лежит так много забот. Внимание, рассеявшееся по многим предметам, тем менее останавливается на чем–нибудь одном; и чем обширнее круг предметов для наших занятий, тем легче ввести в обман ум наш по отношению к какому–либо одному из них.

Петр. Совершенно справедливы слова твои, святый отче.

Григорий. Не могу также не передать тебе, что я узнал из рассказов некоего достопочтенного мужа Валентина об этом святом настоятеле. По словам Валентина, тело св. Эквиция было положено в храме блаженного мученика Лаврентия. Случилось однажды, что на гроб этого святого один поселянин поставил сосуд с хлебом, ибо он не позаботился ни узнать, какой великий угодник тут покоится, ни поклониться его гробу. Тогда вдруг поднялся сильный ветер и, между тем как все прочее в храме оставалось неподвижно на своем месте, сосуд, поставленный на гробнице, был сброшен и далеко откинут, так что всем стало очевидно, сколь великого угодника Божия тело покоилось на том месте.

Еще я тебе скажу нечто, что узнал из беседы с прежде упомянутым почтенным Фортунатом, которого я вполне уважаю как по его возрасту, так и по духовным подвигам и простоте сердца. На Валерийскую провинцию напали лонгобарды; тогда иноки монастыря св. Эквиция скрылись в упомянутый храм ко гробу угодника. Когда неистовые лонгобарды вторглись в храм и повлекли иноков вон, чтобы предать их мучениям и смерти, один из братии с воплем и глубокою скорбию воззвал: «ОКсвятый Эквиций! Неужели тебе угодно оставить нас на волю мучителям?» Тотчас после этой молитвы нечистый дух напал на неистовых лонгобардов, поверг их на землю и дотоле мучил, пока не сделалось это известно и прочим лонгобардам, находившимся вне храма. После сего ни один из них не дерзнул уже так нагло нападать на святое место. Св. Эквиций, защитивший таким образом своих учеников, и после того многим, прибегавшим к его гробу, оказывал помощь.

Теперь расскажу тебе, что узнал из беседы с одним знакомым мне епископом. Он много лет проводил монашескую и притом очень благочестивую жизнь в городе Анконе. Его рассказы подтверждают и другие знакомые люди пожилых лет и жившие в той стране. — Близ города Анконы находилась церковь во имя св. мученика Стефана. При ней исправлял должность парамонаря человек, достоуважаемый по жизни, Константин. Слух о его святой жизни распространился очень далеко, ибо сей человек, совершенно презрев все земное, всею душою прилепился лишь к небесному. Однажды в этой церкви недостало масла и у раба Божия Константина не было вовсе, чем бы засветить лампады; но он, не смущаясь, налил в лампады воды и опустил светильню; потом, когда, принесши огня, засветил, вода стала гореть так, как будто в лампадах было налито масло. Подумай же, возлюбленный Петр, какой великий подвижник был этот Константин, когда, в крайности, мог изменять свойство стихий.

Петр. Поистине изумительны повествования твои, отче. Но мне хотелось бы знать, на какой степени внутреннего смирения стоял этот человек, творивший столь необыкновенные дела вовне?

Григорий. Хорошо, что ты в чудотворениях стараешься дознать душевные свойства человека, ибо внешние действия чудесные приводят дух его в сильное искушение. Но каким смирением обладал св. Константин, ты тотчас увидишь, как скоро выслушаешь рассказ только об одном из его деяний.

Петр. Да, после повествования о столь великом чуде тебе остается только рассказывать в мое назидание о его душевном смирении.

Григорий. Как скоро молва о святости Константина далеко распространилась, множество народа из разных областей начало приходить с нетерпеливым желанием видеть святого. Однажды из отдаленной страны пришел посмотреть на него какой–то поселянин. В то время св. Константин, стоя на деревянной скамье, поправлял лампады. Ростом святой был очень мал, на вид худ и лицом весьма невзрачен. Между тем, пришедший посмотреть на святого расспрашивал всех, где он, и с нетерпением просил указать на него. Знавшие святого исполнили желание поселянина. Но как люди невежественные часто судят о душевных добродетелях по внешнему виду, то и поселянин, видя пред собою этого малорослого и недоброзрачного служителя, не хотел думать, чтобы это был святой. Поселянину казалось, что слышанное им о святом противоречило тому, что он видел теперь сам. Не может быть, думал он, чтобы человек, по общей молве столь знаменитый, был так ничтожен по внешности. Когда же многие подтвердили ему, что это действительно знаменитый святой, он неуважительно и насмешливо сказал: «Я думал видеть важного человека, а этот и на человека–то не похож». Лишь только услышал эти слова св. Константин, тотчас оставил лампады, которые оправлял, быстро и с радостным видом подошел к поселянину, заключил его в свои объятия, с необыкновенною любовию начал его лобызать и от полноты сердца благодарил, что поселянин сделал о нем такой отзыв: «Один ты, — говорил святой, — сделал обо мне справедливый отзыв!» — Из этого можно заключить, как глубоко было смирение святого, когда он оказал так много любви к поселянину, несмотря на невыгодный о себе отзыв. Душевные качества человека всего скорее познаются из того, как он переносит оскорбления от других. Ибо как гордые любят почет от других, так смиренные радуются своему унижению. Они остаются спокойны, когда другие презирают их, ибо видят, что мнение, составленное ими о самих себе, подтверждается и со стороны других.

Петр. Теперь я вижу, что как ни велик был этот святой по своим чудесам, но еще более велик по своему смирению.

В том же городе Анконе был епископом некто Марцеллин, муж строгой жизни. Тяжкая болезнь в ногах лишила его возможности ходить, так что когда нужно было ему куда–нибудь отправиться, слуги должны были носить его на носилках. Однажды, по чьей–то небрежности, в Анконе сделался пожар. Как скоро пламя значительно усилилось, все сбежались тушить. Но как ни усердно заливали огонь, пожар распространялся более и более, так что грозил уже истребить весь город. Когда пламень пожара охватил уже ближайшие здания, истребил немалую часть города и никто не в силах был положить преграды его распространению, в это время вынесли епископа. Тронутый общим бедствием, он приказал своим носильщикам поставить себя на носилках против пламени. Когда это было исполнено и носилки поставлены против того места, где наиболее свирепствовал огонь, пожар, к общему удивлению, перестал распространяться далее и тем самым как бы возвещал всем, что он не может преступить того места, где был епископ. Таким образом, пламень пожара, остановленный на известном месте, потух сам собою и ни одно здание уже более не пострадало от него. Помысли же, возлюбленный Петр, какою святостию обладал этот немощный человек, когда своею молитвою возмог погасить страшный пламень.

Петр. Размышляю, и — изумляюсь!

Григорий. Теперь я расскажу тебе нечто о соседнем с Анконою месте, где я узнал из бесед с лицами, тебе известными: достопочтенным епископом Максимином и старцем иноком Лаврионом. Оба они и теперь еще живы. Престарелый Лаврион в монастыре Суппентонском, что близ города Немезы, был на попечении у некоего Анастасия, человека самой святой жизни. Недалеко от Суппентонского монастыря находился другой — на Сорактовой горе; в нем один достопочтенный муж, эконом Нонноз, славился высокою и строго–подвижническою жизнию. Эти причины, а равно и близость места, располагали Анастасия часто посещать Нонноза. Начальником монастыря, в котором жил Нонноз, был человек нрава самого крутого. Но Нонноз с удивительным спокойствием всегда переносил его раздражение. Кротостию он превосходил всю братию и часто своим глубоким смирением смягчал гнев настоятеля. Так как монастырь был расположен на самой вершине горы, то братия не могла найти там удобного места, чтобы развести хотя бы небольшой сад. На склоне горы было, впрочем, одно небольшое место, но совсем закрытое выдававшеюся из горы огромною скалою. Однажды св. Ноннозу пришло на мысль, что это место могло бы быть употреблено под огород, если бы не мешала скала. Но сообразив, что камень так велик, что и пятьдесят пар волов не могли бы его отодвинуть, что, следовательно, всякая человеческая сила будет ничтожна для этого дела, святой обратился к Божественной помощи и среди ночной тишины погрузился в молитву. На утро братия, пришедши к тому месту, увидели, что огромный камень далеко отвалился от прежнего места и оставил им обширное пространство для устройства огорода.