— Тот день, ту встречу со Сталиным я хорошо помню, — продолжал Штеменко. — Сталин ходил по кабинету. Обычно в таких случаях говорят, что он время от времени останавливался у своего длинного стола и что-то делал со своей курительной трубкой, которую не выпускал из рук. Возможно, и трубки в руках не было. Он ходил по кабинету и как бы беседовал сам с собой. Из сказанного выходило так: «Все семьи во время войны переживают невзгоды, страдают, несут жертвы. Теряют родных и близких, сыновей, дочерей, братьев, сестер… Семья Сталина не является исключением».

Не закончив своих мыслей по этому поводу, Сталин остановился, окинув взглядом присутствующих, сделал жест рукой. «Ну, идите, — закончил он, отпуская всех нас. — Я еще подумаю».

Так случилось, что на следующий день в кабинете Сталина оказались почти все лица, что и на вчерашней аудиенции. И прерванный разговор повторился. Сталин рассуждал все так же. Мол, во время этой страшной войны почти все советские семьи страдают, они теряют своих родных и близких. Семья Сталина не является исключением.

Мы подумали, что окончательного ответа не будет и на этот раз, настроение Сталина осталось без изменений. Нет, перемена произошла. Сталин окинул нас взглядом и сказал решительно:

— Если им, немцам, нужен их фельдмаршальчик, то обменять можно. Речь может идти о Тельмане! Пусть отдадут Эрнста Тельмана.

И больше разговоров у Сталина на тему обмена я не слышал. Уверен, что мнение Сталина так или иначе было передано немецким властям. Согласия не получили. Обмен Паулюса на Тельмана не состоялся…

Нас передвигают. Мне пришлось оставить квартиру и вернуться в казармы.

Нам сказали, что намечена передислокация. Командир полка уже летал на самолете на остров Узедом. Кажется, нам суждено перебраться туда. К тому же интенсивность занятий по программе боевой и политической подготовки требовала от офицеров постоянного присутствия в полку.

Комдив Галай, как и командиры других дивизий, выполняя приказ Берзарина, потребовал от командиров частей активизации спортивной работы. Занятия спортом мы включили в учебные планы. Некоторые дивизии провели у себя в городках футбольные матчи, встречи по боксу, волейболу, теннису. В мире немецкого спорта блистали имена Ханса Собека, Арно Кёльблина, доктора Карла Дирна и других «звезд». В магистрате стало функционировать Управление по спорту. Возник Комитет по спорту. Ханс Собек и его коллеги подружились со спортсменами из воинских частей.

Берзарин, в свое время увлекавшийся джигитовкой, наметил провести конноспортивные состязания. Берзарин говорил Федору Бокову:

— Артур Ульбрихт на днях затеял разговор об ипподроме. К годовщине 5-й ударной хорошо бы иметь готовый ипподром. Парад — это само собой. К нему добавить бега, скачки. Устроить праздник на ипподроме с фейерверком, скачками через барьеры породистых лошадей. Я запросил справочники о конном спорте в довоенной Германии. Разговаривал с маршалом Буденным. Семен Михайлович ответил: «Найдем, дорогой мой, спортшколу, подготовят трехлеток. Пришлю инструктора, тут есть: Николай Титов, образованный спортсмен-педагог, жокей. Из семиреченских казаков…»

К Берзарину зачастили офицеры союзных войск. Для коменданта явилось приятной неожиданностью то, что генерал де Голль возвел его в достоинство командора ордена Почетного легиона.

На стадионе от французов я услышал, что их нынешний лидер Шарль де Голль титуловал коменданта Берлина — Le tigre[87]…

— Русский богатырь, кованный из чистой стали с головы до ног, — характеризовал французский лидер Николая Эрастовича.

Французское командование с воодушевлением приняло предложение коменданта Берлина о проведении матча между русскими и французскими армейскими футбольными командами. Заместитель командира полка по политчасти майор Андрей Суслин, побывав в политотделе, привез всем нам пригласительные билеты на футбольный матч Франция — Советский Союз.

Получив билет, я вместе с другими сослуживцами поехал на стадион. На трибуне, где я устроился, рядом со мной оказались дивизионный прокурор подполковник Сугак с секретарем прокуратуры Надей Деюн и следователем Петром Самсоновым. Самсонов поинтересовался, подготовил ли я досье для отправки Международному трибуналу. Что за досье? В нашем штабе имелись два акта с описанием злодеяний немецких оккупантов. Они составлялись в то время, когда полк занимал освобожденные города и села. В Донбассе, в одном селе, фашисты перед отступлением при прочесывании местности захватили крестьян, собиравших в лесочке дрова. Это были старушки, старики, дети. 87 человек. Их назвали партизанами и расстреляли. Хоронили убитых бойцы нашего полка. А в Николаеве морской десант захватил элеватор. Немцы не могли выбить десантников оттуда. Их уничтожили, применив химические снаряды. Мы с Самсоновым договорились, что вместе заедем в наш штаб и я отдам ему акты.

Мы разговаривали о делах, а многотысячная масса зрителей шумела и колыхалась. Кроме немецких болельщиков на трибунах присутствовало немало военнослужащих союзных войск. Шумно вели себя французы. Их было очень много. Я высматривал среди них болельщиков из Парижа — парижане ведь выделяются тем, что из «ничего» творят элегантность. Но на матче все поголовно вскакивали с мест, кричали: «Оле! Оле! Виват!» Мячи влетали в ворота часто. Однако игра, к всеобщему удовольствию, закончилась вничью. Обе команды получили от советского коменданта призы.

Французы встали с мест и запели. Но это была не «Марсельеза». За своей спиной я слышал русскую речь, хотя у говоривших флажки в руках были французские, трехцветные. Я обернулся и, отрекомендовавшись журналистом, спросил усатого господина с таким флажком, о чем поют парижане. Он мне любезно ответил:

— Мы поем «Партизанский гимн». А что в тексте? Начинается гимн словами: «От леса и до леса, по краю обрыва идут отважные мстители…»

Ого-го! У них и гимн уже имеется…

А где же гимн советских партизан? Правда, у нас есть «Брянский лес», «Партизанская бородушка». Но этого прискорбно мало. Белорусы скромничают. Боевыми делами они вполне заслужили торжественных песнопений. Но пока их не слышно.

Захотелось познакомиться с этим учтивым господином. Я извинился и спросил:

— С кем имею честь?

Он ответил:

— Личный представитель генерала де Голля.

В серьезность этого ответа я не поверил. Если он личный представитель, то наверняка находился бы рядом с Николаем Эрастовичем…

Как мне кажется, в то время в воздухе ощущалось что-то такое, что коренным образом нарушит привычный ритм жизни Берлина. Что-то сломается. Приближалось время, когда, согласно договоренностям в верхах, Германия и Большой Берлин будут разделены на зоны оккупации.

В те дни маршал Г. К. Жуков и генерал-полковник Н. Э. Берзарин приняли прибывшего из Лондона высокого гостя, им был депутат парламента лейборист Зиллиакус. Ему понравилась работа советских военных комендатур и он дал такую оценку: «Я восхищен работой советских оккупационных властей, которые с таким вниманием и таким гуманизмом налаживали жизнь в своей зоне, предоставив демократическим силам полную свободу действий. Русские генералы, стоящие во главе военной администрации, произвели на меня хорошее впечатление. Это люди, полностью компетентные в своей области, они всемерно помогают немецкому народу в восстановлении экономики и гордятся успехами, достигнутыми под их руководством».

В искренности столь высокой оценки работы маршала Жукова, генерала Берзарина и их соратников со стороны английского парламентария сомневаться не приходилось. В его словах отражено то, чему он стал свидетелем и очевидцем.

У Николая Эрастовича в тот день была и своя, личная радость. Он получил письмо от семьи. И была записочка от дочки Ириши. Дочка сообщила, что она воспитывает полугодовалого персидского котенка по кличке Пушок. Котенок уже умеет разговаривать с ней, и сейчас Ириша обучает его игре на пианино. Кошачьи лапки извлекают из инструмента мягкие звуки.