Взвод, как и было условлено, собрался у пирса. Здесь подавили две пулеметные точки, но убитых валялись десятки. Особенно яростные схватки произошли на Якорной площади, там скопились мятежники, некоторые были уже обезоружены, но их убивали прикладами и штыками, они падали, хрипели, пытаясь что-то произнести.
Меньше жертв было на кораблях. Экипажи сообразили, что они спасутся, если затолкают в трюмы или даже убьют заводил мятежа. А потом сдадутся на милость победителя. Так и сделали, и потерь у них было меньше. Командный пункт Тухачевского находился в Ораниенбауме. Он поддерживал с командирами связь через посыльных. Была и проводная связь, но ее скоро нарушил артобстрел. Посыльные пропадали. Но командарм и без донесений знал, что происходит в войсках. Судил по тому, как меняется режим огня. Прекратились взрывы фугасов. Значит, части уже в городе. Смещается треск винтовок к центру города. Следовательно, бой затухает. Кронштадт в наших руках. И командарм, соблюдая необходимые формальности, собственноручно написал приказ. Зафиксировал факт, что 17 марта, в 21 час 50 минут, как и планировалось, войска 7-й армии полностью овладели крепостью, батареей Риф, а также всем островом Котлин.
Требуя быстрейшего завершения операции, приказ командарма имел и такой пункт: «Жестоко расправляться с мятежниками, расстреливать их безо всякого сожаления… пленными не увлекаться».
Приказ лишь отразил реальность. Развязав бойню, кронштадтцы поставили себя вне закона. А это для них означало, что в случае поражения их неотвратимо ждет смерть. Тухачевский дал санкцию на то, что осуществлялось и без его санкции. Будь он агитатором политпросвета, он, возможно, поступил бы иначе. Но он был командармом, которому государство вручило оружие. И он им распорядился по законам логики: «Зуб за зуб, а за око — голову!»
От тех, кто захватил штаб мятежников, Михаил Николаевич получил письменный доклад. Там оказалась войсковая мелюзга. Провокаторы-главари, вовлекшие толпу в авантюру, заблаговременно ретировались. Они нашли убежище в Финляндии. Полагают, что бежавших туда оказалось не меньше восьми тысяч. Финны приютили и Козловского, и Петриченко. Оставшихся в России их судьба мало интересовала.
Гражданская война во все времена — братоубийство. К сожалению, это аксиома. Кронштадт еще и еще раз наглядно подтвердил очевидное — нельзя «играть» в восстание.
Жертвы были чудовищными. Однако всем было невыгодно подсчитывать их. Истина известна небесной канцелярии, знать ее на земле не обязательно. Это — яркий пример массового людского умопомешательства.
Официальные данные, объявленные в печати, таковы: мятежный Кронштадт потерял более тысячи человек убитыми и не менее тысячи ранеными. 2,5 тысячи сдались в плен — в основном спаслись люди на кораблях. Потери войск 7-й армии и личного состава Смоленских курсов — 527 убитых и 3285 раненых.
Суд над мятежниками, попавшими в руки трибунала, был скорый. К высшей мере, к расстрелу, были приговорены 2103 человека, оправдано — 1451.
Несколько тысяч человек осуждены к различным срокам тюремного заключения и к содержанию в исправительно-трудовых лагерях. Это — те, кто просто жил в городе: санитары, связисты, повара и т. п. Ведь пословица гласит: «Лес рубят — щепки летят».
Кронштадт для страны — глубокая рана, событие кровавое, нелепое. Но человеческие сообщества без нелепостей существовать не могут. Даже сочиняются победные реляции. 7-я армия Тухачевского со своей боевой задачей справилась успешно. Смоленские курсы — тоже. Отличившихся наградили.
После завершения боевой операции по усмирению бунтарей в мятежном Кронштадте состоялся парад войск, участвовавших в акции. На параде Николай Берзарин в последний раз увидел всемогущего революционного «фельдмаршала» — наркомвоенмора Льва Давыдовича Троцкого. С ним были главнокомандующий С. С. Каменев, командарм М. Н. Тухачевский и другие военачальники.
Троцкий говорил о мятежниках как о врагах народа и в то же время как о своенравных людях, достойных осуждения и жалости: «Мы очень долго ждали, когда наши товарищи матросы увидят собственными глазами, кто руководит их мятежом. Но те оказались слепыми котятами и за то поплатились кровью. Балтийцы потеряли право именоваться “красой и гордостью революции”».
Перед мировым общественным мнением на III конгрессе Коминтерна[15] оправдывался Николай Иванович Бухарин[16]. Он сказал: «Кто говорит, Кронштадтское восстание было белым? Нет. Ради идеи, ради нашей цели мы были вынуждены подавить мятеж наших допустивших ошибку братьев. Мы не можем видеть в кронштадтских моряках своих врагов. Мы любим их, как братьев, как собственную плоть и кровь».
Берзарин, по возвращении в Смоленск, на собрании пытался замолвить слово насчет награды для Подкуйко. Его одернули: «Утопили пулемет, а еще заикаетесь о поощрении». Обидно стало. Тогда орденоносцев считали чуть ли не святыми. Петя заслуживал награды. Как и Бесагур, но тот отсутствовал — находился в госпитале, получил ранение в предплечье. И все же в приказе по поводу завершения операции начальник курсов объявил в числе других благодарности Кантемирову, Берзарину и Подкуйко.
Трофейный ствол и деревянную кобуру к нему Подкуйко отдал парторгу. Убитый моряк, видно, носил его для форсу, так как в магазине маузера не было ни одного патрона.
— Спасибо вам, герои, — поблагодарил парторг. — А патроны… Калибр 7.65. Найдем!
Подкуйко осторожничал и не стал никому показывать записную книжку, взятую из бушлата жертвы. Туда моряк заносил, кроме адресов, куплеты из любимого военморами цикла «Эх, яблочко!». Одни из них содержали похабщину, другие — политику. Политические вирши — примитив. Но опасный:
Петр показал матросский фольклор только своему приятелю, Николаю. Берзарин заключил: «Кронштадтцы свою песенку спели…» Они пошли в столовую и этот крамольный трофей сожгли в огне под котлом.
Газеты того времени много писали о добровольцах — делегатах X партсъезда, участвовавших в военной акции «Даешь Кронштадт!». В штурме приняли участие 300 делегатов. Они готовы были погибнуть, защищая идеалы своей партии. Триста! Что-то символическое таится в этой цифре. Именно столько было воинов у царя Спарты, Леонида. В битве с персами, в 480 году до н. э., они пали, не отступив ни на шаг. И тот, кто формировал отряд делегатов, наверное, был историком. Кто? Может быть, профессор Михаил Покровский, заместитель наркома просвещения? От него порой исходили подобные политические инициативы. Берзарин никого из них не видел, они находились в Северной и Южной группах. Все делегаты действительно проявили героизм. Они занимали в государстве видные посты: И. П. Баранов, А. С. Бубнов, Б. П. Затонский… Врач Иван Русаков, старый партиец, с санитарной сумкой был среди атакующих, оказывал помощь раненым, погиб в бою. С винтовкой в руках бежал по льду поэт Григорий Фрейгин, его сразила пуля. Среди атакующих были писатель Александр Фадеев[17], будущий автор «Разгрома» и других произведений советской классики, в той атаке вторично получил ранение — лежал на льду с простреленной ногой.
— В бою с японцами под Спасском меня ранили, — рассказал Фадеев соседям по палате в госпитале. Они уже знали, что Саша семнадцатилетним вступил в партию, а в 19 лет стал комиссаром бригады. Он делегат X съезда, самый молодой… И вот Кронштадт.
15
III конгресс Коминтерна состоялся в Москве 22 июня — 12 июля 1921 года. Выступали В. И. Ленин, Н. И. Бухарин. Под руководством Ленина был подготовлен проект тезисов, в котором впервые была разработана тактика Единого рабочего фронта.
16
Николай Иванович Бухарин (1888–1938) — академик, литератор, политик. Редактор газеты «Правда» (декабрь 1917–1929), член Исполкома Коминтерна (1919–1929). Плодовитость Бухарина как литератора и ученого была фантастической. Оказавшись в 1936 году за тюремной решеткой, он за год написал произведений разных жанров в объеме около пятидесяти печатных листов: «Философские арабески», «Социализм и культура», семь глав мемуаров «Времена» и томик стихов. Осужден к расстрелу. Реабилитирован в 1988 году.
17
Смена политических ориентиров в СССР после смерти И. В. Сталина серьезно повлияла на морально-политическое состояние общества. Длительное время возглавлявший писательскую организацию страны, классик советской литературы Александр Александрович Фадеев 13 мая 1956 года покончил жизнь самоубийством, оставив следующую предсмертную записку:
«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному правительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет.
Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, из самых “высоких” трибун — таких, как Московская конференция или XX-й партсъезд — раздался новый лозунг “Ату ее!”. Тот путь, которым собираются “исправить” положение, вызывает возмущение; собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравлен-ности и потому не могущих сказать правду, — и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой все той же “дубинкой”.
С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создали и еще могли бы создать!
Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это “партийностью”. И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной дозе самоуверенности — тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и — по возрасту своему — скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить…
Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, наделенный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма.
Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических пороков, которые обрушились на меня, — кем наш чудесный народ вправе был гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего. Литература — это высший плод нового строя — унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды.
Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни…
Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством. Но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
Прошу похоронить меня рядом с матерью моей.
13. V.56.
В адрес покойного вождя А. А. Фадеев бросил слово «сатрап». Справедливо это или нет? Судить не станем. Слово «сатрап» звучит резко, но что в нем низкого? Это — греческое слово, взятое из древнеперсидской лексики. Так в ту эпоху называли правителя провинции, или сатрапии. Российские политики, полемизируя, словом «сатрап» обычно обозначают деспотичного администратора. В фадеевские времена при роспуске Российской ассоциации пролетарских писателей (РАППа) драматург Николай Эрдман сочинил эпиграмму: