Новые известия вскоре принес Хмурый День.

Тяжелое, подавленное состояние Синей Птицы еще больше усилилось, когда он увидел озабоченное лицо Хмурого Дня. Мальчик предчувствовал несчастье. Никогда он не ждал с таким нетерпением окончания всех положенных церемоний приветствия. Родители, тетки, весь поселок жаждали услышать сообщения гостя, но никто даже не осмелился показать этого.

Прежде всего была набита трубка и предложена гостю. Отец, как обычно, не позабыл положить в табак кусочек копченого бобрового сала. Потом мать принесла полную миску того, что варилось в котле. Хмурый День принялся за еду медленно и спокойно; на это ему требовалось время, ведь у него во рту было всего несколько зубов. Дядя брал все новые и новые куски. Видимо, во время поспешного перехода он проголодался. И пока он тщательно пережевывал пищу, жители дома Черепах спокойно сидели на циновках, делая вид, что в мире ничего нового не произошло.

Наконец-то, наконец-то дядя вытер нож о свои легины, так же, как тетка Круглое Облако вытирала руки о подвернувшуюся собаку. И вот он заговорил. Синяя Птица ловил каждое его слово.

— Да, тетя чувствует себя хорошо, сестры тетки тоже, кроме самой старшей, которая на днях вывихнула себе ногу. До сих пор ни одно лекарство не помогает, точно ведьма плюнула на все лекарственные травы. Ну здесь-то, в поселке Плодородная Земля, найдется какое-нибудь сильное средство.

Слабое «Хо-хо!» подтвердило его надежду. Конечно, здесь найдется лекарство для больной ноги старшей сестры тетки.

Синяя Птица просто выходил из себя от нетерпения. Ведь не из-за лекарства же Хмурый День пришел сюда! Но тут дядя поднялся и стал показывать, как больная повредила себе ногу.

— Это был несчастный случай. На дороге к лесу землеройка вырыла яму-норку, и, когда сестра тетки пошла за дровами, она попала в нее… Загодаквус должен был бы забрать к себе всех землероек и всех сестер тетки вместе с ними!

Ну, если и дальше Хмурый День будет так подробно все описывать, то сегодня ничего нового не узнаешь. Наконец обо всем, что касается родственников, было рассказано, и дядя также медленно повел свою речь о новых событиях.

— Вы, наверно, уже знаете, что поднялось черное облако и потянулось с Восхода через нашу страну. Красные мундиры, на расстоянии однодневного перехода южнее Лугового берега, поставили крепость и там зажгли огонь Большого Совета. Когда прибыли вожди ленапов и шауни, полковник Букэ приказал подойти всем своим воинам. Их было так много, что штыки на ружьях стояли плотно, как камыши на берегу. Вожди не хотели погасить огонь Большого Совета и приняли условия белых. Томагавк Войны должен быть погребен глубоко под корнями Дерева Мира, и тогда Красные мундиры уйдут по тому же пути, по которому пришли, но для этого мы должны… вернуть всех пленных, даже усыновленных.

Синяя Птица насторожился. Вот что означала угроза, которая преследовала его со времени посещения поселка проезжими торговцами: «Полковник Букэ все равно тебя заберет!» — Торговцы, должно быть, знали уже на исходе лета о подготовке англичан к этому военному походу.

Взгляд юноши был устремлен на отца. Как утопающий хватается за соломинку, так он ухватился за слова вождя, который спокойно разъяснил, что эта договоренность их не касается.

— Сыновья Длинных Домов не поднимали меч войны против Красных мундиров, и они могут не слушать таких речей.

— Все это верно, — ответил Хмурый День, — но полковник Букэ настойчиво требует выдать всех бывших белых и даже всех тех, кто находится под крышей Длинных Домов.

Еще долго продолжался разговор. Наконец мужчины сошлись на одном: дядя должен взять юношу с собой на Луговой берег, пока Малый Медведь все сам не разузнает во вражеском лагере.

На следующее утро, точно в полузабытьи, бросился юноша на грудь матери. Он пробовал удержать слезы, но это ему плохо удавалось. Малия громко плакала. Мать, напротив, казалась совершенно спокойной и помогала сыну надеть новую зимнюю одежду. Тихим голосом она уговаривала его:

— Ты вернешься, я это знаю! Ты принадлежишь нашему Большому Холму, и мы будем тебя ждать. Безвольно дал увлечь себя юноша в спешку первых дней пути, скупую на слова. И вот он снова у широкого зеркала реки Оленьи Глаза. Вот старый дом Черепах и сливовый сад. И там стояла тетка Круглое Облако, немножко грязнее, чем раньше, но по-прежнему добрая, старая тетка. Она скрывала свое волнение в бесконечном приготовлении пищи. И половину того, что она готовила, не мог съесть Синяя Птица. Мысленно он следовал за отцом, вверх по течению реки, в лагерь англичан.

Но вместо отца прибыл гонец с сообщением.

— Красные мундиры задержали отца и не отпустят, пока не будет доставлен белый юноша.

Так погасла последняя искра надежды.

Хмурый День сам повел каноэ с Синей Птицей в крепость англичан.

Уже издалека можно было узнать это место. На лугах у реки пасся скот, палатки покрывали холмы, костры посылали струйки дыма в неподвижный воздух, а наверху у опушки леса возвышался высокий палисад, новый и, видимо, построенный наспех, однако высокий и достаточно прочный, чтобы противостоять любому нападению. Шум лагеря разносился по долине несмолкаемым гулом. Громкие крики, скрип колес повозок, щелканье кнутов и удары топоров сливались в общий гомон, иногда перекрываемый одинокими гулкими выстрелами.

Прибывших сразу же окружили солдаты. Светловолосый юноша с голубыми глазами был тотчас же уведен, а дядя Хмурый День, грубо вышвырнутый за палисад, печально стоял на берегу.

Когда Синяя Птица поднял глаза, он увидел себя в открытой палатке перед офицером, в расшитой золотом треуголке. Офицер сидел на грубо сколоченном кресле; его мундир был расстегнут и полы свисали по обе стороны кресла. Он дружески посмотрел на юношу и задал несколько вопросов.

Синяя Птица не ответил. Он знал без объяснений, что перед ним полковник Букэ. Итак, это был человек, оторвавший его от Дома Черепах, от родителей, от Малии, от Дикого Козленка и от Бобровой реки.

Казалось, что к такому упрямству офицер уже привык. Он приказал отвести юношу в палисад к другим белым, доставленным сюда, и тотчас же отпустил Маленького Медведя.

Пока юношу вели через лагерь, к нему подбегали мужчины и пристально всматривались. Юноша чувствовал, что его разглядывают, как дикого зверя в западне, и враждебно смотрел на любопытных. Он презирал эти заросшие бородами белые лица, с низкими лбами под бобровыми шапками; он презирал их еще с самого Соленого ручья, а теперь просто ненавидел. Эти белые своими широкими спинами стали непроходимой стеной между ним и Бобровой рекой и заслоняли от него дом Черепах.

Синяя Птица не догадывался, что пограничники искали своих детей, уведенных индейцами, и поэтому рассматривали каждого приведенного пленника. Многие уже нашли своих сестер, братьев, дочерей и сыновей. Юноша видел лишь, что он был в чуждой ему толпе поработителей и даже его отец был бессилен против них.

В палисаде разыгрывались самые противоречивые сцены. Взрослые радовались встрече с «освобожденными», а освобожденные дети плакали и кричали, призывая своих приемных родителей.

Большинство освобожденных, как и Синяя Птица, много лет прожили в поселках у виандотов в районе залива Диких Птиц, у шауни на Скиото, у ирокезов и ленапов на реке Оленьи Глаза. Они забыли свою прежнюю родину. Воспоминания об их первом родном доме стали неясной тенью. Любовь новых родственников превратила приемных детей в индейцев, и мир белых стал им чужд.

Теперь они томились здесь, вырванные из привольной и ставшей им родной среды. Часовым доставляло немало труда удержать их от побега. Они толпились у выхода из палисада, стремясь убежать, как только приоткрывались тяжелые бревенчатые ворота.

И родители-индейцы пробовали проникнуть к своим приемным детям. Постоянно появлялись они у палисада, пытаясь передать дичь или какую-нибудь еду «своим» белым сыновьям или дочерям, и если стража загораживала вход, то возникали то и дело жестокие стычки.