Гнусные провокационные интриги окружали Гарибальди со всех сторон. «Неожиданно» в Неаполе началась демонстрация с лозунгами: «Смерть Мадзини! Смерть Криспи!» Правда, другая часть населения кричала: «Смерть Кавуру!» — но Гарибальди не принял никаких мер, чтобы силой врученной ему народом власти ликвидировать происки кавуровской шайки, окружавшей его под видом «друзей». Между тем Виктор Эммануил двинул свои войска на юг и опубликовал длинное воззвание, в котором почти не упоминалось о роли Гарибальди (было лишь сказано вскользь, что он «храбрый воин, преданный Италии и мне», и твердо подчеркнуто: «в Италии я кладу конец эре революции»), — даже и тогда Гарибальди не внял этому предупреждению.
Не дожидаясь даже плебисцита, он 15 октября неожиданно опубликовал следующий декрет: «Чтобы удовлетворить несомненное желание всей нации, постановляю, чтобы Обе Сицилии, свободно избравшие меня диктатором, вошли в состав единой и неделимой Италии под властью конституционного короля Виктора Эммануила и его наследников. По прибытии короля я вручу ему диктаторскую власть, доверенную мне народом». Состоявшийся 21 октября плебисцит утвердил присоединение к Пьемонту как Неаполя, так и Сицилии.
26 октября в Капанелли (недалеко от Теано) произошла встреча Гарибальди с Виктором Эммануилом.
Вот как описывает эту сцену Альберто Марио:
«Король ехал на пегом арабском коне. Его сопровождала свита, военный министр Фанти и будущий неаполитанский вице-король Фарини. Все эти люди были врагами Гарибальди — этого «плебея, дарящего королям царства».
Голова Гарибальди под шляпой была обвязана шелковым платком, узлом у подбородка: это было сделано, чтобы защитите уши от утренней сырости. Когда король подъехал к Гарибальди, тот снял шляпу, но платок остался. Король протянул ему руку и сказал:
— Здравствуйте, дорогой Гарибальди, как поживаете?
— Хорошо, ваше величество. А вы?
— Очень хорошо.
…Виктор Эммануил некоторое время беседовал с генералом, затем они вместе поехали дальше. За ними следовала свита. В одной шеренге были скромные красные рубашки, в другой — великолепные мундиры, сияющие золотом, серебром, крестами и аксельбантами. По пути всадники встречали крестьян, которые громко приветствовали Гарибальди. Приветствия эти смутили Гарибальди. Придержав коня, он крикнул:
— Вот Виктор Эммануил, это король, наш король, король Италии. Да здравствует король!
Крестьяне молчали, не понимая, в чем дело, и снова закричали: «Да здравствует Галибардо!» Чувствовавший неудобство положения, Гарибальди мучился, обливаясь потом. Виктор Эммануил пришпорил коня и помчался галопом вперед. У моста они расстались…
Гарибальди остановился на окраине города в корчме для извозчиков. Мы с товарищами вошли в конюшню и увидели, что диктатор сидит на большой скамье, недалеко от своей лошади. Перед ним стоял бочонок, на котором был приготовлен завтрак: бутылка воды, кусок сыра и хлеб.
Лицо Гарибальди было хмуро. Позже я понял причину плохого настроения генерала. Оказывается, он просил у короля разрешения драться под Гарильяно в первых рядах. Но король ответил:
— Вы достаточно долго сражались. Уступите теперь место мне. Ваше войско устало, мое же войско явилось со свежими силами. Оставайтесь в резерве. — Затем, помолчав, король добавил: — Впрочем, когда мы атакуем Капую, если вы хотите участвовать в атаке, договоритесь с генералом делла Рокка. Я дал ему уже на этот счет инструкции».
Гарибальди был ко всему готов, всего ожидал, но не такого жестокого удара своему самолюбию. Из Казерты он пишет королю письмо, в котором напоминает, что «вручает королю власть над десятью миллионами итальянцев» и просит взять под свое покровительство тех, кто помогал ему в великом деле освобождения Южной Италии.
Ему не только отказали в этой просьбе, но самым жестоким и грубым образом обошлись с героями освободительной войны. Отряды Гарибальди были объявлены распущенными. С этого момента и сам Гарибальди стал подвергаться бесчисленным мелким уколам, оскорблениям и издевательствам. Теперь Фанти уже без стеснения называл его «дерзким авантюристом». Друга его, писателя Дюма-отца, выселили из дома, подаренного ему Гарибальди. Когда Гарибальди послал в «Giornale Ufficiale» некоторые свои декреты с просьбой их напечатать, ему ответили, что министр внутренних дел, согласно инструкции свыше, запретил печатание новых декретов.
Вскоре было опубликовано воззвание короля к «народу Сицилии». В этом воззвании имя Гарибальди даже не было упомянуто. Еще откровеннее действовали некоторые провинциальные администраторы: циркуляром от 4 декабря 1860 года главный инспектор театров и зрелищ Палермо маркиз Рудини категорически воспретил показывать на сцене все, что имеет отношение к Гарибальди.
Несмотря на все обиды, Гарибальди не отказался от своего намерения сопровождать короля при въезде в Неаполь. И здесь толпа почти не обращала внимания на короля. Крики «Viva il Re!» раздавались редко, все кричали «Viva Garibaldi». Народ признавал и любил только своего героя. Однако Гарибальди знал, что теперь ему уже нет больше места в Италии. Оставалось лишь уйти на время от политической жизни.
Он оставил горячее, сердечное письмо волонтерам, прощаясь с ними, еще раз навестил своих раненых, и 9 ноября в сопровождении Менотти и пяти друзей уехал на Капреру. При прощании товарищи плакали. Гарибальди был спокоен и, улыбаясь, сказал:
— До свидания весной в Риме!
На корабле «Вашингтон» Гарибальди увозил с собой… мешок овощей, мешок семян и связку сушеной трески. «Он с горстью людей победил армию, освободил целую страну и был отпущен из нее, как отпускают ямщика, когда он довез до станции», — с горечью отмечал Герцен.
Так окончился для Гарибальди 1860 год, год расцвета его славы в народных массах и вместе с тем успехов народного освободительного движения в Италии.
Но горькие слова Гарибальди о «слабости вождей» в этот период революции нужно, к сожалению, отнести и к нему самому. Его упорное нежелание резко порвать с Кавуром и пьемонтскими либералами стоило ему фактической капитуляции и оставления народных масс беззащитными перед лицом кавурских политиканов. Гарибальди не понимал, что единственным средством действительного воссоединения Италии, которое положило бы раз и навсегда конец феодально-деспотическому гнету, была «плебейская» революция и демократическая республика.
«РИМ ИЛИ СМЕРТЬ!»
Уезжая в ноябре 1860 года на Капреру, Гарибальди не производил впечатления сломленного человека. Главная задача его жизни — полное национальное освобождение Италии — еще не была решена. Рим все еще находился во власти папы и охранялся французскими штыками, Венеция была оккупирована австрийцами. Следовательно, надо освободить Рим и Венецию.
В течение всей зимы к Гарибальди являлись многочисленные патриотические депутации. Капрера стала своего рода «Меккой» для демократов и революционно настроенных людей всей Европы. Венгерские и польские эмигранты, испанцы, греки, русские, немцы, сербы, валахи — кто только здесь не побывал!
«Если в марте 1861 года в Италии не будет миллиона вооруженных итальянцев — горе нашей свободе!» — говорил своим гостям Гарибальди. Он терпеливо дожидался весны, чтобы попытаться организовать революционную экспедицию в Рим.
Когда начались выборы в общеитальянский парламент, Гарибальди не захотел принимать в них участия. Он ответил Беллацци (письмо от 29 декабря 1860 года), что «вследствие исключительных обстоятельств не может выставить своей кандидатуры». Затем он изменил свое решение. С его согласия, 30 марта Неаполь единогласно избрал его своим депутатом. 1 апреля 1861 года Гарибальди уехал с Капреры в Турин. Парламент обсуждал вопрос о судьбе офицеров бывших волонтерских отрядов Гарибальди. Правительство Кавура издевалось над героями Палермо и Неаполя, устанавливая на особых комиссиях, кто из волонтеров «достоин» быть принятым в пьемонтскую армию.
18 апреля состоялось выступление Гарибальди в парламенте. Революционный полководец явился на заседание в необычной для депутата одежде — излюбленная красная рубашка, серый пончо, в руке — испанское сомбреро (шляпа). Эту одежду он предпочитал нарядным раззолоченным мундирам королевских офицеров.