Пачеко-и-Обес, чрезвычайный посол Уругвайской республики, потребовал было освобождения Гарибальди, как генерала этой республики. Но Гарибальди не хотел уезжать в Америку, он надеялся еще принять участие в борьбе за освобождение Италии. В конце концов Гарибальди вынуждены были освободить, но обязали добровольно уехать в изгнание. Утром 15 сентября 1849 года его увезли в Ниццу под охраной переодетых карабинеров. Толпы ниццардцев восторженно встретили своего героя, своего «Пеппино»: мужчины/женщины и дети, родственники, друзья, военные — все обнимали его, целовали, каждый старался проявить к нему как можно больше внимания и ласки.
Но Гарибальди пришлось очень скоро расстаться с матерью, детьми и друзьями. 16 сентября на корабле «Сан Микеле» он уехал в Геную, а затем, пересев на судно «Триполи», отправился в изгнание — в Тунис.
В сущности, в Италии ему теперь делать было нечего. 22 августа пала последняя республика — Венецианская. Север и центр Италии снова находились в руках австрийцев. Всюду торжествовала реакция. В воззвании, выпущенном 20 ноября, новый пьемонтский король Виктор Эммануил доводил до сведения своих подданных, что он подписал «почетный и не разорительный» договор с Австрией и распустил пьемонтский парламент, «отказавшийся дать на это свое безусловное согласие»..
Так окончилась в Италии революция 1848–1849 годов. Революция эта не принесла объединения Италии и не уничтожила внутреннего и внешнего феодально-монархического гнета, тяготевшего над раздробленной и измученной страной. Основной причиной этого являлось недостаточное развитие городского пролетариата и слабое участие в национально-освободительной борьбе обнищавшего, разоренного крестьянства. Единственная в Италии демократическая партия республиканцев-мадзинистов не сумела вовлечь эти основные массы населения в движение и совершала ошибку за ошибкой, находясь в плену иллюзии, что объединение Италии может совершиться под руководством таких «народолюбцев», как папа римский или пьемонтский король. С другой стороны, умеренная либеральная буржуазия, боявшаяся народной революции как огня, не останавливалась ни перед каким обманом и предательством, чтобы удержать руководство движением в своих руках и оттеснить на задний план республиканские низы. Этим либералы помогали таким «деятелям», как король Карл Альберт, спекулировать национально-освободительной борьбой в Италии на мировой бирже и каждый раз извлекать из подъема народного движения выгоду для своих корыстных династических целей.
Таким образом, в революции 1848–1849 годов уже отчетливо определились два пути воссоединения Италии, за которыми стояли различные классовые силы. Один путь — объединение страны «сверху», вокруг какой-либо из «отечественных» монархий: такова была программа крупной буржуазии и втянутых в орбиту капитализма прогрессивных помещиков. Другой — народный, «плебейский» путь объединения Италии «снизу» в борьбе за окончательное уничтожение феодального гнета и установление республиканского строя. Это был путь революционной мелкой буржуазии.
Гарибальди всеми своими помыслами принадлежал ко второму, революционно-демократическому лагерю, и он ярко показал это впоследствии, когда волна национально-освободительного движения поднялась в Италии в третий и последний раз.
В первые годы после поражения революции Гарибальди пришлось много скитаться. То одно, то другое итальянское правительство требовало его высылки. Из Туниса его заставили уехать на Мальту. Оттуда он переехал на остров Маддалену (в заливе св. Бонифация).
В 1850 году у острова Маддалены неожиданно бросил якорь военный корабль «Колумб», привезший изгнаннику приказание переселиться в Гибралтар. Но и в Гибралтаре Гарибальди не разрешили остаться больше нескольких дней. Около года он жил в Танжере, где приступил к составлению своих мемуаров, пользуясь гостеприимством либерального сардинского консула Карпането.
В конце 1850 года Гарибальди очутился на улицах Нью-Йорка. У него не было никаких средств к существованию, но зато он обладал крепкими руками и сильной волей. Он не гнушался никакой работой. Однажды он встретился с земляком-генуэзцем Меуччи, хозяином свечной фабрики, и тот принял его к себе рабочим. И вот герой Монтевидео, победитель полчищ Луи Бонапарта, великий революционер, слава которого гремела в обоих полушариях мира, сидел, окруженный котлами с топленым салом и связками фитилей, и усердно изготовлял свечи, чтобы не умереть с голоду!
Но Гарибальди не унывал. В следующем, 1851 году счастье ему улыбнулось: в Нью-Йорк приехал его танжерский друг Франческо Карпането, совершавший с коммерческой целью поездки в разные страны мира. По приглашению Карпането Гарибальди отправился вместе с ним в дальнее плавание. Где они только не побывали! В Лиме, Перу (Южная Америка), Кантоне (Китай), Новой Зеландии…
В начале 1854 года Гарибальди, вернувшись из рейса в Китай, получил предложение отвести в Европу судно, купленное в Америке одним итальянцем. На пути его путешествия лежал Лондон, куда Гарибальди прибыл в конце февраля.
Встретившись в Лондоне с Мадзини, Гарибальди при его посредстве познакомился с известным русским революционером-эмигрантом А. И. Герценом и близко с ним сошелся. Характерен один разговор Гарибальди с Герценом. На вопрос Герцена, почему он, Гарибальди, предпочитает жизнь моряка спокойной оседлой жизни в каком-либо из демократических государств Европы, Гарибальди отвечал: «Что теперь делать в Европе? Привыкать к рабству, изменять себе или в Англии ходить по миру. Поселиться в Америке еще хуже: это — конец, это — страна «забвения родины», это — новое отечество, там другие интересы, все другое; люди, остающиеся в Америке, выпадают из рядов. Что же лучше моей мысли (и лицо его просветлело), что же лучше, как собраться в кучку, около нескольких мачт, и носиться по океану, закаляя себя в суровой жизни моряков, в борьбе с стихиями, с опасностью. Пловучая революция, готовая пристать к тому или другому берегу, независимая и недосягаемая!»[36]
Эти мысли неотвязно мучили Гарибальди в печальные годы второго изгнания. Среди тяжких лишений он ни на минуту не забывал о единственной цели своей жизни, которая составляла весь смысл его существования: об освобождении Италии.
В том же году Гарибальди побывал в родной Ницце. За пять лет плавания по далеким странам он накопил небольшое состояние. Присоединив к своим сбережениям маленькое наследство, доставшееся после умершего брата Феличе, Гарибальди смог приобрести часть островка Капрера[37], очаровавшего его своей дикой красотой. Отныне Капрера стал его постоянным местожительством. Там Гарибальди занимался сельским хозяйством, рыболовством, охотой, литературой (впоследствии он приобрел весь остров).
Славное имя Гарибальди по-прежнему волновало революционную молодежь Италии, мечтавшую о новом освободительном походе. Но Гарибальди вел себя очень сдержанно. Он говорил своему другу Форести (в прошлом один из узников Шпильберга, в 1856 году вернувшийся из Америки в Италию):
— Мне не дают покоя многие славные юноши, которые хотят во что бы то ни стало, чтобы я стал во главе их и поднял новое национальное восстание.
— Что же ты им ответил?
— Сказал, что я одобряю их благородные патриотические намерения, но лучше немного повременить.
В этот период реакция в Италии достигла наибольшей силы. Восстания, организованные Мадзини в 1852 и 1853 годах и руководимые им из-за границы, были потоплены в крови. Партия Мадзини пережила раскол: из нее ушла значительная часть умеренно настроенных элементов. Мадзинист Манин, бывший глава славной Венецианской республики, обратился в 1855 году с письмом к пьемонтскому королю Виктору Эммануилу, предлагая ему помощь «всех республиканцев и патриотов» в деле объединения Италии. Граф Камилло Кавур, ставший главой пьемонтского правительства и возглавлявший либерально-монархическую клику, ловко играл на этих настроениях бывших республиканцев. Всячески заигрывая с патриотами, он стремился сделать их орудием своей политики, направленной к превращению савойской династии Пьемонта в знамя освобождения и воссоединения Италии.