Серые невыразительные глаза Заикина смотрят пристально, изучающе, взгляд их будто ощупывает осторожно каждый предмет или человека. Несмотря на это, он неловок, постоянно задевает за что‑нибудь, вещи будто сами тянутся к нему и цепляются за него. И люди тоже.

Что привлекает их в кочегаре: прямота, откровенность, добродушие или что‑то еще? Вот тогда он накричал на этих шестерых старослужащих, а они даже не обиделись…

На шкафуте послышались чьи‑то шаги, наверное, это вахтенный офицер идет проверять посты.

Выслушав рапорт, старший лейтенант Колчанов спросил:

— Ну как, Шумов, привыкаете к службе?

— Помаленьку привыкаю, вашскородь.

— Завтра вот на боевую операцию идем. Не боитесь?

— Так ведь бойся не бойся, но двум смертям не бывать, а одной не миновать.

— А все‑таки страшно? Признайтесь.

— Да вроде бы нет, вашскородь. Как все, так и я.

— Вот это похвально! — сказал офицер. — За отечество не должно быть страшно и умереть.

— И за царя — батюшку, — с усмешкой добавил Гордей.

Но старший лейтенант, вероятно, усмешки в темноте не заметил и опять похвалил:

— Молодец, Шумов! Я ценю ваши патриотические устремления.

Сам Колчанов был о царе — батюшке невысокого мнения. Среди офицеров в последнее время ходило много разговоров о близком падении монархии, кто‑то уже требовал конституции, кто‑то даже записался в социалисты. Колчанов же ни к одной партии не принадлежал, хотя его в кают- компании и окрестили либералом за слишком мягкое обращение с матросами. Будучи человеком наблюдательным, он чувствовал, что в настроении людей что‑то изменилось, назревают, несомненно, большие события, которые, возможно, пошатнут и трон Романовых.

Он не разглядел в темноте усмешки матроса Шумова, но иронические нотки в его тоне почувствовал вполне отчетливо и сейчас, поднимаясь на мостик, думал: «Вот до чего дожили, даже этот деревенский парень говорит о царе насмешливо».

Осенними штормами и ледяными торосами были ослаблены минные заграждения в Ирбенском проливе, весной их приходилось подновлять, и «Забияка» в эту навигацию уже четвертый раз выходил на минные постановки.

На траверзе острова Вормс пробило паропровод, корабль застопорил ход и отстал от других миноносцев. Чтобы использовать вынужденную остановку для боевой подготовки, командир «Забияки» капитан 2 ранга Осинский приказал провести практические стрельбы по берегу. Целью была выбрана высокая сосна, одиноко стоявшая на мысу. Чтобы проверить выучку каждого расчета, командир решил вести стрельбу поору- дийно.

Старший лейтенант Колчанов, определяя порядок стрельбы, умышленно поставил носовой плутонг последним, рассчитывая, что до окончания ремонта его очередь так и не дойдет. К этому у него было немало оснований. Во — первых, наводчик Шумов совсем молодой, еще ни разу не стрелявший в этом расчете, был ненадежен. Во — вторых, заряжающий Заикин сейчас занят в машине, а поставить другого, не сработавшегося с расчетом, тоже рискованно — можно сбиться с заданного темпа стрельбы. Прошлый раз на кормовом плутонге во время стрельбы был пропуск, и барон Осинский после этого долго выговаривал Колча- нову:

— Это последствия либерализма вашего и ваших унтер — офицеров. Вы с них мало требуете, а они в свою очередь распустили матросов. За исключением Карева, все ваши унтер — офицеры, как и вы, либералы.

— Карев бьет матросов, — попытался возразить Колчанов. — Согласитесь, что это не совсем…

— Не соглашусь! — оборвал его командир. — В военное время для достижения цели все средства хороши. И вы прекрасно знаете, что это сейчас разрешено официально.

— Да, разрешено. Но вы, барон, дворянин, и я не думаю, чтобы вы в душе соглашались с таким порядком.

Барон Осинский, давно обнищавший помещик, гордился своим дворянским происхождением, и всякое напоминание об этом приводило его в хорошее расположение духа. Офицеры довольно часто пользовались таким приемом, не подвел он и на этот раз — командир тут же отпустил артиллериста.

Сейчас провести барона не удалось, он сразу разгадал хитрость Колчанова, но пока промолчал. Первая очередь вся легла с большим перелетом и выносом по целику влево на двадцать пять тысячных. Колчанов скорректировал прицел и целик, но и вторая очередь легла с перелетом. Поняв, что после первой очереди корректировку вводить не следовало, Колчанов увеличил шаг вдвое. Но когда цель была захвачена в вилку, снаряды, выделенные на ее поражение, уже кончились.

Не лучше отстрелялось и второе орудие. Старший лейтенант Колчанов понял причину неудачи: из погребов к орудиям подали боезапас не того знака. Он с ужасом ожидал, когда командир отдаст распоряжение открыть огонь из носового плутонга, но в это время механик доложил, что паропровод исправлен и можно давать ход.

— Вперед — малый! — скомандовал барон и, обернувшись к артиллеристу, укоризненно покачал головой: — Плохо, очень плохо!

Потом его отвлекли докладами сигнальщики. Колчанов уже хотел незаметно нырнуть в штурманскую рубку, чтобы выкурить там папиросу, но Осинский жестом остановил его. Выслушав доклады сигнальщиков и штурмана, приказал увеличить ход до среднего и лишь после этого спросил:

— У вас на носовом плутонге, кажется, совсем молодой наводчик?

— Так точно. Матрос Шумов.

— Вот и посмотрим, на что он способен. Прикажите открыть огонь.

Колчанов нехотя передал приказание. Он понимал, что надеяться ему больше не на что. Если первые орудия стреляли с места и то не сумели поразить цель, то что можно ожидать сейчас, когда корабль идет средним ходом, а у прицела сидит совсем зеленый матросик, только что вылупившийся из школы юнг.

Все замерло в напряженном ожидании выстрела. Рулевой матрос Гусаков впился взглядом в картушку компаса, удерживая курсовую нить точно на делении двести сорок три градуса. Вильнет корабль хотя бы на одно деление в момент выстрела, и снаряд отнесет в сторону на десятки метров. И Гусаков ощущал каждое движение стальной громадины корабля каждым нервом рук, сжимавших штурвал. Эти нервы были настолько напряжены, что любой резкий звук мог оборвать их тонкие струны, и тогда Гусаков сделает неверное движение. Поэтому на мостике стояла глухая могильная тишина.

В кочегарке же, как всегда, выла вентиляция, грохотало в топках пламя, звякал через равные промежутки времени звонок топочного уравнителя. И после каждого звонка матрос Заикин распахивал топку и бросал в ее жаркую пасть уголь.

Кочегарка не видит, что делается наверху, но напряжение стрельбы передалось и сюда: оно и в четких движениях рук, работающих лопатами, и в пристальных взглядах, брошенных на водомерное стекло, и в той же напряженности каждого нерва.

У наводчика матроса Шумова нервы натянуты до предела. Сейчас они скрестились в двух тонких нитях, разделяющих поле придела на четыре равные части. Плотно сжав губы, Шумов уперся правым глазом в резиновый ободок прицела. Перекрестие нитей лежит точно у основания сосны. Такие же сосны стоят в бору у заимки, за рекой Миасс, и память неудержимо влечет туда, в далекую деревню Шумовку, где все до боли знакомо и дорого. Но Гордей отгоняет воспоминания и старается сосредоточиться только на этой сосне, в которую должен попасть снаряд. Попадет ли? Его бросит туда немыслимая сила взрыва пороховых газов, выплюнет из узкого горла ствола и пошлет к той одинокой сосне. Но прежде чем снаряд долетит до сосны, его будет сбивать с пути и сила земного тяготения, и сопротивление воздуха, и собственное вращение.

Должно быть, корабль качнуло, перекрестие нитей поползло вправо, но Шумов точным движением руки повернул маховичок горизонтальной наводки, и перекрестие опять вернулось к основанию сосны.

Унтер — офицер Карев, заметивший это движение маховичка, погрозил в затылок Шумову кулаком. «Подведет, сосунок!»

Но не подвел Шумов! Цель была захвачена в вилку с первой очереди, а с третьей орудие перешло на поражение на одном прицеле, и сосна, скошенная снарядом, свалилась в море.