— Дежурного по низам просят в турбинное отделение.

Наконец сменяюсь и устало бреду в кубрик с твердым намерением тотчас же завалиться спать. Раздеваюсь, ложусь в койку, но долго еще не могу уснуть, должно быть, переутомился. Невольно прислушиваюсь к разговорам в кубрике. Голованов спорит с Панковым о том, чей город знаменитее.

У нас родился Циолковский — основоположник космонавтики. А в твоем Кирсанове хоть один великий человек родился?

— У нас женщины почему-то рожают только маленьких детей.

Один из близнецов Тыриных — Николай — занимается очередной реконструкцией своих усов. Эти усы прочно войдут в историю корабля. Когда братья Тырины — Николай и Виктор — пришли служить на корабль, их долго никто не мог отличить друг от друга, настолько они оказались похожими. Близнецы часто пользовались этим: делили пополам ночные вахты, съедали по три обеда, настолько всех вводили в заблуждение, что их окончательно перестали различать. Когда Николай познакомился с кассиршей матросского клуба Клавой, то стал ходить в увольнение и за себя, и за Виктора. Однако об этом как-то прослышало начальство, и Виктору присвоили звание старшего матроса, чтобы хоть по лычке на погонах отличать близнецов. Мера оказалась недостаточно эффективной: Николай стал надевать форменку Виктора и по-прежнему ходил в город за двоих. Когда об этом опять узнали, то Виктора разжаловали, а Николаю приказали носить усы. Теперь по именам их уже никто не звал, и даже в таких официальных документах, как списки нарядов на дежурства и вахты, писали: «матрос Тырин», а в скобках — «с усами» или — «без усов». В обиходе Николая именовали просто «усачем», а Виктора «Тыриным, без оных» или еще проще: «без оных». Однажды проверяющий штаба спросил у Смирнова, кто у него в команде лучший загребной, и старшина по привычке сказал:

— Без оных.

А на следующий день в приказе по соединению отметили матроса Бизонова. С тех пор к Виктору прилепилась вторая кличка — Бизон.

Клаве усы не нравились, на этой почве у них с Николаем часто происходили размолвки, и поэтому Николай упорно отыскивал компромиссную конструкцию злополучных усов.

— Под запорожца тебе больше шли, — сказал Бизон, с состраданием глядя на брата.

— Ну да, я после каждого обеда по полчаса выдирал из них макароны.

— Тебе бы пошли тонкие, да колер не тот. Для тонких растительность должна быть черной, — сказал Голованов.

— Могу одолжить банку гуталина, — предложил я.

— Хватит зубоскалить! — рассердился Николай и решительно отхватил пол-уса с левой стороны. Долго разглядывал себя в зеркало, прикрывая правый ус бумажкой. Наконец осторожно обрезал пол-уса с правой стороны.

— Ну как? — робко спросил он у Виктора.

— Сейчас ты похож на Гитлера. Остается только зачесать чуб набок…

После нескольких экспериментов у Николая остались под ноздрями две узкие полоски рыжей щетины.

— Вот теперь ты похож на киноартиста Эраста Гарина, — сказал Голованов. — «Клавочка, одеколон — не роскошь, а предмет ширпотреба».

Видимо, Николай не видел фильма «Музыкальная история», и намек на сходство с киноартистом явно польстил ему. Он самодовольно оглядел себя в зеркало и, потрогав усы пальцем, сказал:

— Утверждается единогласно. Только колючие, черти. Клавка опять целоваться не будет.

— А ты их яичным желтком помой, он здорово смягчает волосы.

— Ладно, пойду покурю, — сказал Николай и полез наверх. Уверен, что он пошел к кокам добывать яичный желток.

Ребята сели играть в домино. Под стук костяшек я быстро уснул.

Проснулся от того, что кто-то дотронулся до меня. Приоткрыл глаза и в тусклом свете дежурной лампочки увидел человека, поправляющего на мне одеяло. Сначала подумал, что это дневальный, но потом узнал старшину первой статьи Смирнова. И первое, что пришло в голову: почему он не спит? Круглые морские часы на переборке показывают без четверти час. За день Смирнов вымотался не меньше меня, а не спит.

Вот он стоит в проходе между койками, задумчиво смотрит на спящего Голованова. О чем сейчас думает старшина? Может быть, вспоминает, как он сам был матросом. Может быть, думает о своем сынишке, которого видит очень редко, и тем не менее хочет, чтобы и сын был моряком. За все время, пока я служу на корабле, я не видел Смирнова раздраженным, он ни разу не повысил голоса, хотя к этому было немало оснований. Он всегда спокоен и справедлив.

Мне вспомнился разговор с Саблиным. Интересно, как бы отнесся к нему старшина?

Должно быть, Смирнов почувствовал мой взгляд, повернулся и подошел к моей койке.

— Вы что, Соколов? — шепотом спросил он. — Почему не спите?

— Думаю.

— Занятие полезное, однако ночью надо спать.

— А вам интересно, о чем я думаю?

Он понял, что мне хочется поговорить с ним именно сейчас, и присел на край рундука.

— Ладно, рассказывайте, только тихо.

Я шепотом начал рассказывать:

— Знаете, товарищ старшина, я, кажется, начинаю понимать службу. Квинтэссенция ее состоит в том, что команды подает тот, кто стоит на мостике. Не важно, умный он или глупый…

Словом, я пересказал ему все, что мне говорил Саблин, но выдал его мысли за мои собственные.

Старшина слушал меня, не перебивая. Когда я закончил, он глубоко вздохнул и спросил:

— Вы не больны?

— Нет.

— Тогда мне непонятно, откуда у вас в голове столько ерунды. Или я ничего не понимаю в людях, или вам кто-то свихнул набок мозги. Не обижайтесь, но я люблю говорить прямо.

— Я не обижаюсь.

— Ладно, спите. Завтра поговорим об этом подробнее.

Смирнов ушел. Мне стало спокойнее и легче, как будто снял с себя какой-то груз. Вскоре я уснул, и так крепко, что не слышал даже сигнала подъема.

Разбудил меня гомерический хохот, раздавшийся вдруг в кубрике. Я вскочил. Все стояли вокруг койки Николая Тырина и гоготали, хватаясь за животы. Николай одежной щеткой осторожно чистил свои усики. Они были слипшиеся, ядовитого цвета. Щеки Николая тоже были желто-зелеными.

— Ну, чего ржете? Сами посоветовали! — сердито сказал он, соскочил с койки, подошел к висевшему на переборке зеркалу.

И сам расхохотался.

— Эти подлецы коки ко всему прочему подсунули мне тухлое яйцо. Всю ночь мне снилась дохлая кошка. Я однажды своим мотороллером раздавил кошку. Черная была. Перебегала мне дорогу.

22

«Здравствуй, Костенька!

Знаешь, мне катастрофически не везет. Скоро мы закончим экспедицию, начинаются заморозки. Зимой наши ученые мужи будут обрабатывать материал и поедут в отпуск. А мне будет нечего делать. Не знаю, чем займусь.

Вообще, я, наверное, очень глупая. Помнишь, я тебе писала о Ксении Александровне? Так вот: все это совсем неверно. Она любит Тишайшего. Давно, лет десять. Это он высасывал яд, когда ее укусила змея. И вообще она не такая, какой показалась мне сначала. Она очень несчастна. Представляешь, он женат, у него двое детей. Но он тоже любит ее. Они хотели по-честному забыть друг друга, два года ходили в разных партиях, но ничего с собой не могли поделать. Стали опять вместе. Он жалеет детей и не может уйти от семьи. А в экспедициях они жили вместе, в одной палатке. Потом кто-то пожаловался, и им дали по выговору.

Почему так получается, что в книгах пишут о любви, о том, какое это возвышающее чувство, а в жизни говорят совсем иначе: „сошелся“, „разошелся“, „сожительство“ и пр.? А если большая, настоящая любовь пришла после того, как человек женился? Тогда выговор. За что? За любовь? Ведь выговор не заставил их разлюбить друг друга.

Ксения Александровна иногда ночует в палатке у Тишайшего. И знаешь, я ее за это не осуждаю. И не считаю это безнравственным. Ведь они по-настоящему любят, а безнравственно — это когда без любви. Правда?

Я, конечно, не одобряю Тишайшего, он просто трус, не хочет уйти от семьи. Однако и осуждать его строго не могу: а как же дети без отца? Но почему они с Ксенией Александровной должны страдать? А их заставляют украдкой. Я вижу, как дрожит Ксения Александровна, когда идет к нему. Однажды она даже сказала: