7

Пальцы устали от письма, на среднем даже начала образовываться мозоль, напомнившая мне прилежное учение в школе. Мне еще ни разу не удавалось написать столько текста за один присест, и я была приятно удивлена открытием у себя новых возможностей. Кофе в Серафимовом термосе кончился, кончились и булочки. В тихий предрассветный час, усталая и очень довольная, улеглась я на застеленную кровать, и только сомкнула веки, как задрожало на их внутренней стороне зыбкое видение: мост и две фигурки на перилах над бездной. Одной из них был Серафим — чуть наклоняясь вперед, словно под ветром, он противостоял какой-то неведомой страшной силе. Сон был тонок, то и дело рвался, как пленка в кинотеатре, но снова и снова настойчиво демонстрировал мне его сосредоточенное лицо, сжатые губы и взгляд, бьющий из-под ресниц. Такое усилие читалось на этом лице, что я сама утомилась, глядя.

Когда я проснулась, сквозь штору сочился серенький утренний свет. Он говорил о том, что первый снег растаял вместе с его сияющим волшебством и октябрьская грязь вновь воцарилась в городе. Мысль о работе, на которую я безнадежно опоздала, мелькнула и исчезла, не вызвав никаких эмоций. Я чувствовала себя зыбкой, как это утро — от сновидения и спанья в одежде. Нетвердым шагом выйдя из спальни, я увидела Серафима, свежего и бодрого, восседающего в забрызганном белом плаще на краешке стола и листающего записнушку. Видимо, он пришел только что и принялся просматривать записи, позабыв раздеться.

— Именно то, что надо, — сказал он.

Я улыбнулась и пошла умываться.

Горячей воды не было. Поплескав в лицо холодной, я приложила к лицу жесткое вафельное полотенце и постояла так немного.

Господи, что происходит, спросила я себя. Жизнь моя опустела в мгновение ока, исчезли ежедневные скудные события и немногочисленные привычные предметы, ее наполнявшие. В руках у меня были теперь только записи, свидетельствующие о существовании выдуманного мной мира. И еще человек с именем, будто написанным на небе серебристыми облаками.

Серафим взял у меня из рук полотенце и повесил на место.

— Я видела тебя во сне. Теперь я буду говорить тебе «ты», потому что для меня увидеть человека во сне — все равно что выпить на брудершафт.

— Что я делал в этом сне?

— Дрался на дуэли, что-то вроде того… Ты меня вспоминал? Люди мне снятся из-за их мыслей обо мне.

Серафим шагнул ко мне и взял мое лицо в горячие ладони. Его поцелуй был соленым и долгим, как ночное плавание.

Он улыбнулся и как ни в чем не бывало предложил:

— Пойдем позавтракаем.

По лестнице спускались причудливо, как давеча — перешагивая через ступеньки, делая неожиданные шаги назад.

Банкетный зал «Замка» был стилизован безупречно — кирпичные темные стены, мощные потолочные балки, длинные столы и скамьи, узкие витражные окна. На небольшой эстраде очень странно смотрелась в таком антураже отодвинутая к стене ударная установка. Завтракали по-шведски. Серафим со знанием дела набрал на плоскую тарелку разные яичницы, салатики, жареные хлебцы, усадил меня с этой тарелкой под разноцветным окном и ушел за кофе. Выключили утреннее освещение, и полупустой зал стал дымчатым и зыбким. На какую-то долю секунды мне показалось, будто сквозь него просвечивает другой зал, не принадлежащий ни этому пространству, ни этому времени. «Молодцы дизайнеры», — похвалила я и принялась за яичницу.

За завтраком мне объявлен был план наших дальнейших действий: я остаюсь и пишу, Серафим уезжает по делам, возвращается, отвозит меня домой.

— А там… — чуть не подавившись, спросила я, — там все уже будет как раньше? Ну номер моей квартиры и все такое?

Серафим с сомнением покачал головой:

— Не знаю. Гарантировать не могу.

Тогда нет, тогда не надо домой, подумала я. Лучше уж опять к Иванниковым.

— Кстати, чувствую одно благоприятное изменение — зуб мой затих. Не болит, — сказала я. — Подозрительно, да?

Серафим ушел, оставив мне в номере столько еды, что хватило бы на неделю уединенного самозабвенного творчества. Он настойчиво попросил меня закрыться изнутри и не выходить ни под каким видом. Проводив его, я побродила из комнаты в комнату, раздернув шторы, посмотрела в узкое окно на пустынную Камскую долину. Земля впитала растаявший снег, облака текли слоистыми потоками в бешеном высоком ветре. Города не было видно, и казалось, что все это — и ветер, и мокрая земля, и красноватый ивняк на дальнем болоте, и сам замок, с башенки которого я гляжу, — находится где-то на краю земли.

Тихо усмехаясь, я набрала номер Конторы, спросила Александра Антоновича и заявила, что увольняюсь с сегодняшнего дня по собственному желанию.

— А… а заявление? — опешил он.

— Набери на компьютере, пожалуйста. А мою подпись просканируй с поздравительной открытки — у завхоза в комнатке на столе. Я в ближайшее время не появлюсь.

— Ты вообще где?

— Точно не знаю, — ответила я, — будь здоров.

С чувством исполненного долга я села за стол, придвинув к себе записную книжку. Между страницами заблудился посторонний листочек — в клеточку, с потемневшими, истрепанными краями. Почерк на нем был чужой, но запись имела прямое отношение к содержанию конспекта, и я предположила, что ее сделал Серафим сегодня утром. Правда, почему-то ничего мне не сказал, но, с другой стороны, до того ли нам было?

Я улыбнулась воспоминанию, заложила листочек в начало книжки и целиком погрузилась в рассказывание истории, достаточно увлекательной, чтобы перестать чувствовать течение времени.

Один раз я прервалась — пообедать и полюбоваться пейзажем из окна, где облака над долиной рвались, и сквозь них проглядывало бледное небо. Странные все-таки места можно найти неподалеку от больших городов — в обозримом пространстве ни души, ни одного дымка из заводской трубы, ни единого самолета, заходящего на посадку в недалекий аэропорт. И даже не верится, что из противоположных окон «Замка» вид открывается совершенно другой, где цивилизации хоть отбавляй.

Вплоть до сумерек я была совершенно безмятежна, но стоило стемнеть за окнами, как пробралась мне внутрь непонятная тревога. Мне казалось, Серафим давным-давно должен был вернуться (хоть он и не сказал ничего конкретного о времени своего возвращения), его отсутствие беспокоило меня все больше и больше. Я расхаживала по ковру, глядела в темное окно, нервно жевала бутерброды и яблоки.

— Ну что, абонент конечно же вне зоны действия сети? — пробормотала я, набирая его номер. «Попробуйте позвонить позднее», — ответила механическая девушка.

Сон не шел ко мне, смутная тревога нарастала. Когда часы показали полвторого ночи, я явственно поняла — с Серафимом что-то случилось.

Сидеть на месте, а тем более пытаться уснуть не было никакой возможности. И еще эта тишина и темнота снаружи… Кстати, в той стороне, куда выходит окно, где-то вдалеке должна сиять многочисленными огнями станция Пермь-Сортировочная, однако не то что огней — ни зги не видно. Может, электричество отключили, мелькнула нелепая мысль. Следующая за ней — выйти и осмотреться — показалась мне вполне здравой, несмотря на предупреждения Серафима.

Я отперла дверь с величайшими предосторожностями — даже замок не щелкнул — и медленно выглянула наружу. Лестница была пуста, свет в настенных светильниках чуть приглушен. Снизу не доносилось ни звука. «Замок», похоже, спал, не являя никакой ночной жизни. Само по себе это было странно — я была наслышана о танцевальных вечеринках, барах и боулинге. Оставив дверь приоткрытой, я стала спускаться по лестнице.

Чем ниже, тем тусклее становился синеватый свет ламп. Я перегнулась через перила, вглядываясь в темноту внизу. Там тихо-тихо журчал фонтанчик и вырисовывались пальмочки.

Внезапно под ногами вкрадчиво скрипнуло. Мраморная ступенька, на которую я поставила ногу, в последний момент оказалась деревянной. Следующая уже не маскировалась под мрамор и скрипела откровенно. Деревянные истертые ступеньки уходили все ниже и терялись в полумраке. На стенах не было никаких следов евроремонта, тянуло сырым сквозняком. Я снова глянула через перила вниз. Было тихо, как в могиле. Оглянувшись на свет, показавшийся теперь таким приветливым и уютным, я увидела мраморные ступеньки и бежевое, поблескивающее покрытие стен. А впереди — темнота, шаткая, старая лестница, сырость и выщербленные каменные стены.