— Они не разговаривают. И не шевелятся, — сказал Флум.

— По-моему, они придурки какие-то, — добавил Барг Длинный.

— Зашевелятся. Прикажите, господин! — напирал одержимый жаждой мести Хач.

Телохранители были невозмутимы, ясно давая понять, что любая неприятельская выходка разобьется об их несокрушимую стойкость и железную выдержку. Казалось, начни я сейчас рубить их в капусту — они так же молча, без лишних движений повалятся, гибелью своей посрамив негодяя, посмевшего поднять руку на парламентеров.

— Орлы, — произнес я, люто завидуя графу. — Хач, ступай-ка добудь господина графа из погреба.

— Неужто отпустите, господин? — ахнул Хач и с тихими проклятиями побрел исполнять приказание.

Вернулся он не скоро. Графа он тащил под мышкой, время от времени перехватывая поудобнее, чтобы не сползал. В руке он держал золоченый латный нагрудник графа, а вот шлем, по всей видимости, где-то затерялся. Граф невпопад перебирал ногами и что-то бормотал. Хач встряхнул его и попытался поставить на ноги.

— Прочь от меня! — неожиданно отчетливо сказал граф. — Н-ничтож-с-сво! — Усы его стояли дыбом. Он окинул нас мутным взором, пошатнулся и стал оседать. Хач подхватил его.

— Прочь, — твердо сказал граф, склоняясь на могучую грудь Хача. — Мальчиш-шки… Ох… Ох, малышка, ты выпила лишку!! — вдруг завопил он надтреснутым тенором.

Я приказал привести лошадь. Очутившись поперек седла, граф встрепенулся и изверг длиннейшее витиеватое ругательство. Телохранители взяли лошадь под уздцы и, провожаемые обидными выкриками и хохотом, покинули Даугтер. За воротами граф снова запел, и его вопли долго еще доносились с дороги, постепенно отдаляясь.

— Ну. А теперь что? — хмуро спросил Хач.

— Заткнись. Распустил я вас, — ответил я.

Весь день обитатели замка не слезали с башен — глазели окрест, опасаясь возвращения армии.

— Уж я-то знаю, — приговаривал Фиделин. — Хитрые они, подлюги.

— А чего им прятаться? И негде здесь, — возражал Барг Длинный.

— А в лесу, а в лесу? — не унимался Фиделин, указывая на синюю полосу у горизонта.

— Малыш сказал — не вернутся они, — сурово вмешивался Хач.

Фиделин ненадолго умолкал, затем разговор повторялся. После очередного «малыш сказал…» я осатанел, дал в ухо ни в чем не повинному Хачу, велел подать коня и, послав ко всем чертям солдат, кинувшихся было со мной, выехал на разведку.

Равнина расстилалась передо мной, спокойная, пасмурная, пустынная. Лохматые облака неторопливо шли с юга, а на краю неба, над лесом, виднелась тонкая бледно-сиреневая полоска света. Я ехал не спеша, почти отпустив поводья, и предавался невеселым размышлениям. Было ясно как день, что никакой засады в лесу нет. Не в обычаях королевской армии изображать позорное бегство, чтобы потом, сидя в лесу, дожидаться неизвестно чего. Нет, они удрали всерьез, оставив мне мой Даугтер и целую свалку трофеев, оставив сумасшедшему князю Дану его жуткие, заколдованные, проклятые земли. Будут доблестные воины нестись галопом, пока не загонят лошадей, а потом побегут доблестные воины на своих двоих. Не совладали вы с вашим хваленым замком, князь. Перехитрил он вас как мальчишку и, вместо того чтобы обратить врагов ваших в пепел, отпустил их на все четыре стороны. Правда, враги при этом обделались со страха, но это очень слабое утешение. И почему Перегрин говорил, что нравом замок похож на меня? На него он похож, на хлипкого творца своего, который никогда, ни с кем, ни за что не будет драться.

Что мне теперь делать с Перегрином, я не знал. Поначалу все наказания, даже самые жестокие, казались мне недостаточными. В основном потому, что исправить ими ничего было нельзя. Затем, вспомнив наши с ним разговоры, я начал подумывать, что Перегрин действительно не хотел меня обмануть. Но, представив, как придется извиняться перед ним, я сплюнул и решил отложить освобождение на потом.

Я оглянулся и впервые увидел Даугтер со стороны — маленькую, изящную крепость о пяти зубчатых башнях, грязно-коричневого цвета местного кирпича. Вид у крепости был безобидный, даже беззащитный — точь-в-точь как у Перегрина. Не верилось, что это жалкое сооружение превосходит силой Черный Храм. И еще больше не верилось, что господином его я никогда не был и не буду. Даже если бы королевская армия была уничтожена, это произошло бы без малейшего моего участия, словно не месть это моя, а заурядное бедствие вроде пожара или наводнения. Конечно, потом это причислили бы к моим героическим деяниям, но я-то всю жизнь бы помнил, что не сделал ничего, что замок сам защитил себя. А заодно и всех нас, потому что таково его изначальное свойство, никак не зависящее от моей воли. И вспоминал бы потом об этой победе не иначе как скрипя зубами от стыда и унижения.

Черт с ним, с этим замком, и его колдовской силой, подумал я. Сила, заключенная в моих руках, куда надежнее. Ведь я почти забыл, как это — лететь в атаку, чтобы ветер в лицо, гул копыт и боевой клич по всей равнине, рубиться до заката и озирать потом поле битвы со спокойной радостью в сердце. Завтра же возьму солдат и отправлюсь в Изсоур на помощь лорду Гаргу. А там видно будет. Может быть, в Даугтер я больше не вернусь.

Лес оказался дремучим. В чащу вела едва заметная тропинка. Привязав коня на опушке, я решил пройти по ней немного. Не для разведки — просто я очень давно не видел деревья вблизи. Любуясь кривобокими елками и густым осинником, я углублялся все дальше. Было сумрачно, сыро и очень тихо, только шуршала осока под ногами да одинокая пичуга попискивала где-то. Вскоре тропинка пропала совсем, начался бурелом, и я решил вернуться. На обратном пути передо мной открылась обширная болотина. Я мог поклясться, что раньше ее здесь не было. Думая обойти ее, я свернул вправо и вскоре влез в совершенно непроходимые заросли, где было совсем темно и пахло грибами. С проклятиями я двинулся обратно и обнаружил, что не помню, откуда пришел. Стараясь уловить в очертаниях деревьев хоть что-то знакомое, метнулся туда-сюда и окончательно потерял направление. Тогда я вынул меч и долго стиснув зубы прорубался сквозь заросли куда глаза глядят. К болотине выйти мне все-таки удалось, не удалось лишь определить, та же самая это болотина или другая. Почти совсем стемнело. Продравшись сквозь строй крепеньких, молодых елочек, я очутился на поляне. Глянул вперед и застыл на месте.

Пересекая поляну, навстречу мне двигалось низенькое существо, горбатое, скособоченное, однокрылое, но, несомненно, человекоподобное. Походка у него была деловитая, острый конец крыла задевал темную траву, и раздавался глуховатый голосок, вроде бы что-то напевающий. Я сделал стремительный шаг в сторону, у меня под ногой что-то хрустнуло, существо подняло голову и голосом Перегрина обрадованно сказало:

— Вот и вы!

— Чтоб ты провалился! — ответил я, переводя дух.

Перегрин улыбался во весь рот. За спиной его висел длинный, в рост всадника, кованый шит, изрядно пригибавший его к земле.

— Я чувствовал, что вы здесь. А Хач с ребятами зачем-то к ручью поехал. Он прекрасно знает эти места, но понятия не имеет, как надо искать.

Перегрин сиял как алмаз на солнце. Сдерживая ответную улыбку, я спросил первое, что пришло в голову:

— А щит-то зачем?

— О! Вы только взгляните! — Он с усилием поставил щит перед собой. В полутьме я разглядел крылатого золотого единорога на белом поле. — Я его нашел там, возле холма. Никогда не видел ничего подобного… Ну что, пойдемте?

Взвалив щит на спину, он зашагал впереди, беспрестанно оборачиваясь и рассказывая, как сидел в подвале, и Белобрысый Лен развлекал его через дверь байками, как в замке поднялся переполох по поводу моего долгого отсутствия и как Хач выпустил Перегрина под честное слово, сказав при этом: «Хозяин гневлив, да отходчив, может, пронесет». И даже меч разрешил взять на всякий случай.

«Умница Хач», — подумал я.

— Я пообещал найти вас до темноты. Вот и все.

Довольно скоро мы выбрались на опушку, но совсем не туда, где я привязал коня. Стояла ночь. Обычно в этих местах в начале лета ночи бывают очень светлыми. Но сейчас на редкость сумрачно. Ветер гнал по небу рваные облака и швырял в лицо пригоршни дождевой пыли.