Мэтт ожидал от старой женщины негодования, но вместо этого услышал смешок. Миссис Викланд и Татьяна обменялись еще несколькими комментариями, на этот раз слишком тихо, чтобы он мог услышать, и женщина удалилась.

Татьяна захлопнула за ней дверь и облегченно выдохнула.

– Что ж, Мэтью, теперь мы можем продолжить?

И снова эта жалкая честь подняла свою гадкую голову.

– Не стоит, – произнес он медленно. Никогда он так не сожалел о своих словах.

– Почему?

Она подошла ближе и посмотрела на него.

– Это одно из твоих условий. Я согласилась подчиниться твоим условиям

Ее глаза ярко блестели, губы были розовыми и полными, кожа сияла внутренним светом, светлые волосы взъерошены. Она как будто сошла с картины эпохи ренессанса. Куртизанка, пища богов. Восхитительная и неотразимая. Его чресла заныли.

– Разумеется, она согласилась…

– Я не знаю, почему, но я… мы… – он запустил руку в волосы и издал долгий вздох разочарования. – Не можем.

– О, Мэтью, я совершенно уверена, что мы… ты… можешь.

Она потянулась и накрыла рукой все еще твердый ком в его брюках.

– Татьяна! – он отшатнулся и посмотрел на нее. – Я не имел в виду, что не могу в этом смысле! В этом смысле у меня никогда не было проблем!

– Я так и не думала. – Она схватила его за рубашку и снова притянула к себе.

– Что я хочу сказать, это…

Мэтт взял ее за руки и твердо отодвинул в сторону. Он должен уйти. Сейчас же. Если не уйдет, то закончит то, что они начали, а у него было странное чувство, что это будет катастрофа. По крайней мере, для него.

– Я только что вспомнил… об одном деле. Не понимаю, как я мог забыть? Это не может ждать.

– О каком деле ты говоришь? – Положив руки на бедра, Татьяна смотрела на него. – Ты не упоминал ни о каком деле.

– Это… – Он тяжело сглотнул. – Лошади. Да, именно. Лошади. Я должен осмотреть лошадей.

– Сейчас? – не веря, повысила она голос.

– Сию же минуту. – Мэтт незаметно продвигался к двери. – Я забыл дать конюхам особые указания.

– Это лошади. Что за особые указания? Ты их кормишь, чистишь их. Я считаю, что этим все и ограничивается.

– О, помимо этого есть еще много всего. Например… – Он пытался подобрать слова. – Это особенные лошади. – Спасительная дверь была уже почти в пределах досягаемости.

– Особенные? – ее лицо выражало недоверие и замешательство. – Мне они не кажутся особенными, и до сегодняшнего дня ты их никогда не видел.

– Тем не менее, им нужен особый уход, потому что они, – они что? – ну, особенные, и мне необходимо о них позаботиться. – Он рывком открыл дверь. – Прямо сейчас.

– Это самое глупое… – Татьяна смотрела на него, раскрыв рот от удивления. – Боже мой! Я вижу это по твоему лицу. Ты боишься. Меня. – Ее глаза расширились. – Нас!

– Вот это уже смешно.

– Ты трус, Мэтью Уэстон. – Она сложила на груди руки и самодовольно усмехнулась. – Ты готов летать над крышами, но боишься того, что случится, если ты и я…

– Конечно, я не боюсь, – произнес он с надлежащим негодованием. – Я тебе уже сказал, что это, – он махнул рукой в направлении стола, – для меня ничего не значит. Стало быть, мне нечего бояться. Тем не менее, меня беспокоит, что лошади…

– Совершенно особенные лошади?

– Не получат того внимания, которого они заслуживают, и мы будем вынуждены остаться здесь еще на одну ночь.

Мэтт вышел из комнаты со всем достоинством, которое мог собрать, и бросил через плечо:

– Я скоро вернусь.

За спиной раздалось недостойное леди недоверчивое фырканье.

Он закрыл дверь и прислонился к ней, словно она сдерживала всех гончих ада. У него никогда не было проблем с женщинами, и Мэтт не мог вспомнить случая, когда бы решил отказаться от продолжения с охотно соглашающейся женщиной. Это всегда приносило удовлетворение, пусть и ничего не значило для него. Он придавал акту совокупления не больше значения, чем утолению голода или жажды. Это была потребность, ничего более.

Конечно же, он не был влюблен в принцессу.

Эта мысль заставила Мэтта резко остановиться. Это не имеет никакого отношения к любви. Он не влюблен в Татьяну. Во всяком случае, не теперь. О, когда-то он все-таки был влюблен. То, что они испытали в постели, было несравнимо с тем, что он знал с другими женщинами. Он сознавал, что такое было возможно благодаря тому, что они разделили сильные эмоции, а не только физический акт. С Татьяной он занимался любовью в самом прямом смысле этого слова.

С этой женщиной, единственной из всех, секс без любви казался… неправильным. Бесчестно делить постель без любви с женщиной, которую когда-то любил.

Он вышел во двор и глубоко вздохнул. Ночной воздух холодил разгоряченную кожу, звезды сверкали на черно-синем небе.

Это была самая глупая мысль, которую он когда-либо слышал. Любовь и честь не имели никакого отношения к вожделению. И тот факт, что он когда-то ее любил, также не имел никакого значения. Однажды он уже доверился ей, и посмотрите, с чем он остался.

Мэтт направился к конюшне. В конце концов, он может и проверить лошадей. Больше нечем заняться, и в данный момент он не собирается возвращаться назад в комнату.

Или это гордость удерживала его?

Мэтью поклялся себе, что на этот раз их отношения будут строиться на его условиях. Принимать решения и делать выбор будет он.

Но кто же кого соблазнял этим вечером?

Гордость и честь. Он пренебрежительно хмыкнул. Эфраим был прав. Эти качества ослабляют. Пара подобных черт в придачу к вопросам о любви и дружбе, и все станет еще сложнее. И противоречивее.

Что ж, ему придется пройти через это.

Что до обвинения, что он ее боится, боится их, то ничто не могло быть дальше от правды. Страх означал бы, что у него остались чувства к Татьяне, а все его эмоции по отношению к ней давно исчезли. Сама идея, что он боится, была столь же смехотворна, как и все его сегодняшние мысли.

Он ее хочет, и он ее получит. На своих условиях, в выбранное им время. Это будет его выбор, а не ее.

Спустя долгое время и много пинт эля, Мэтт тихо проскользнул назад в их комнату. Несмотря на то, что одна пинта привела к двум, затем к четырем и так далее, он был все еще трезв и с ясной головой.

К сожалению.

Блюдо и остатки ужина были убраны. На столе горела свеча, бросая мерцающий свет на Татьяну, недвижимо спящую на кровати.

Мэтт разыскал в своей сумке бювар и дневник. Он сел за стол, приготовил ручку и открыл книгу. Но взгляд его блуждал по спящей Татьяне.

Однажды она уже разрушила его жизнь, и он не позволит ей сделать это снова. Ни с ним, ни с его семьей.

У него не было ответов, и он не был даже уверен, какие вопросы следует задать. Для человека, который отказывается от эмоций и привязанностей, вообще ничто не имеет смысла. Но он не может чувствовать к этой женщине что-нибудь, помимо вожделения. Рассматривать такую возможность просто не имеет смысла.

Мэтт оторвал от нее взгляд и уставился на лежащий перед ним пустой лист. Несомненно, это было так же смешно, как и все остальное, но в данный момент вся его жизнь казалась воплощением абсурда.

Он глубоко вздохнул и начал:

Дорогой Эфраим…

Дорогой Эфраим,

Во-первых, я хочу, чтобы ты понял: несмотря на то, что я пишу тебе эти письма по твоей просьбе, я еще не принял окончательного решения их использовать. Ради предосторожности, на случай, если эти письма станут публично известны, я не буду использовать реальные имена и названия стран. По правде говоря, вполне вероятно, что ни ты, ни кто-либо другой никогда не прочтет ни слова из всего мной написанного. Несмотря на это, хотя я никогда не имел склонности к бумагомаранию, я чувствую необходимость обсудить случившиеся сегодня события, и пусть это письмо послужит хотя бы такой цели, даже если ты не сможешь использовать его иначе.

Принцесса продолжает оставаться для меня загадкой. Она откровенна по поводу некоторых интимных деталей своего прошлого, но отказывается полностью довериться мне. Она все еще настаивает, что целью нашей поездки является описать путешествие ее родственницы.