Это все зимой. А летом опять Селенгинская Даурия. Повторный осмотр всей трассы. Сделано уже много скальных выемок, значит появился новый материал для исследований. Изучение месторождений угля, цементной глины, медной и железной руды... На восточном берегу Гусиного озера оказались богатые залежи угля, а на реке Курбе — притоке Уды — железная руда.

По Селенге Владимир Афанасьевич путешествовал в лодке: Иосиф — на веслах, Елизавета Исаакиевна в качестве пассажирки. Она решила ненадолго оставить детей с няней и принять участие в поездке. На Селенге было чем полюбоваться. Живописные скалы, красивые леса, веселые лужайки. Но Владимир Афанасьевич пережил и неприятные минуты. В месте впадения Чикоя в Селенгу, где очень сильное течение, лодку стало так швырять, что Обручев испугался за жену и даже велел ей надеть спасательный пояс. Но Иосиф не подвел и вывел лодку из опасного водоворота. Елизавета Исаакиевна вела себя очень мужественно, побледнела, правда, но казалась спокойной. Поездкой она осталась очень довольна и, возвращаясь к детям, благодарила мужа и Иосифа.

На правом берегу Чикоя Владимир Афанасьевич увидел большую площадь пустынных барханов и вспомнил Каракумы. И в других местах попадались барханные, пески. Обручев, вернувшись в Иркутск, написал статью о сыпучих песках Селенгинской Даурии. Нужно было немедленно обратить внимание на эту опасность и посадить здесь деревья. Река близко, растительность должна хорошо прижиться и в самом начале пресечь расползание песков.

На перевале через Яблоновый хребет, где прокладывалась новая дорога, обнаружились слоистые наносы. Обручев решил, что они оставлены озерами, когда-то занимавшими долины Селенгинской Даурии. Эти озера могли сообщаться через Яблоновый хребет с озерами долины Амура. Такие неожиданности радовали Владимира Афанасьевича, подтверждали сложившееся у него мнение о строении Забайкалья.

Работы партии шли к концу. Полную обработку материалов и подробный общий отчет он решил делать в Петербурге. Елизавета Исаакиевна покинула Иркутск весной 1898 года. Ей хотелось провести лето с родными и к приезду Владимира Афанасьевича найти квартиру.

Уезжала она с сыновьями на пароходе по Ангаре. Затем нужно было проехать на лошадях до станции, от которой шли уже регулярные поезда.

А Владимир Афанасьевич провел последнее лето в Селенгинской Даурии и вернулся ненадолго в Иркутск, чтобы ликвидировать квартиру, закончить неотложные работы, написать письма...

С 1891 года он был в оживленной переписке со знаменитым ученым Эдуардом Зюссом. Академик Зюсс жил в Вене, был уже стар, но еще много работал. Владимир Афанасьевич преклонялся перед его эрудицией, талантом прозорливых и остроумных обобщений. Еще не законченный труд Зюсса «Лик Земли» он считал настольной книгой каждого мыслящего геолога.

Обручев, конечно, писал Зюссу на образцовом немецком языке и высказывал в письмах соображения, которые не могли остаться чуждыми для ученого. Но не только этим были вызваны любезные и содержательные ответы Зюсса. Он прекрасно знал Обручева по его работам, переведенным на немецкий язык, и считал своего русского корреспондента выдающимся исследователем.

Зюсс очень хорошо понимал логику рассуждений Владимира Афанасьевича, и Обручев ценил возможность делиться с ученым своими взглядами, писать ему о своих сомнениях и о радости бесспорных открытий.

Сообщал он Зюссу и о выводах, к которым пришел за четыре года работы в Селенгинской Даурии.

Прежде об этой обширной области знали очень немного. Исследован был только Нерчинский округ, где давно уже велись горные работы. Единственно Черский интересно описал долины Селенги и Джиды, а частично — Чикоя и Хилка. Он считал, что Селенгинская Даурия — область очень древняя, что морских отложений в ней нет. Упоминал о том, что уровень воды в Байкале был когда-то очень высок и все впадины вокруг озера-моря были наполнены водой. Эти наблюдения не были убедительно разработаны Черским, но Обручев знал, что Зюссу Иван Дементьевич свои мысли сообщал.

Владимир Афанасьевич был уверен, что он нашел важнейшие доказательства правоты Черского, множество примет, указывающих на то, что Селенгинская Даурия — ядро Азиатского материка. Эта область сложена докембрийскими кристаллическими и метаморфическими сланцами. Много изверженных гранитов. При этом древние породы очень часто пересекают направление хребтов, а не простираются вдоль них. Это значит, что нынешний рельеф местности не зависит от древних движений земной коры, образовавших складки. Он создан гораздо позднее всевозможными сбросами и разломами. Морских палеозойских отложений здесь совсем нет. Очевидно, после того, как из кристаллических и метаморфических пород образовались складки, местность больше не покрывалась водой. Разломы постепенно разбили, расчленили ее. Образовались возвышенности — горсты и углубления — грабены. Происходили и извержения вулканов, лава заполняла трещины. Образовались жилы гранита и базальта. Во впадинах когда-то были большие озера, в них отложились угольные пласты. В четвертичное время впадины снова заполнялись водой.

Таких озер было много, некоторые сообщались друг с другом. По цепи их и проникали в пресноводный Байкал обитатели соленых морских пучин — губки и жители моря — тюлени.

Высокое залегание озерных отложений, найденных на перевале Яблонового хребта, объясняется тем, что сравнительно недавно, вероятно уже во время существования первобытного человека, здесь происходили постепенные поднятия.

Обо всем этом Обручев писал Зюссу.

Из Иркутска Владимир Афанасьевич уехал в сентябре местным поездом, который уже отправлялся от станции на левом берегу Ангары до Красноярска. В Красноярске — пересадка на регулярный поезд.

Эта на глазах Обручева возникшая железная дорога заставила его задуматься о неумолимом беге времени и о великих переменах, временем приносимых. Его старший сын ехал в Сибирь, барахтаясь в меховом мешке «сорок дней и сорок ночей», совсем по библии. Сейчас бойкий, смышленый мальчик, которому скоро пора в школу, уезжал в Петербург в комфортабельном вагоне железной дороги. Люди, десятилетиями мечтавшие об этой дороге, мгновенно привыкли к ней, словно она всегда была в их распоряжении. Его дорогая мать уже очень стара, и он сам не мальчик...

Но эти меланхолические, хотя и не лишенные приятности, размышления быстро улетучивались, когда Владимир Афанасьевич начинал думать о результатах своих четырехлетних исследований. Он не сомневался, что внесет серьезный вклад в общую историю Земли.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Снежные вершины гор резко белеют на спокойной небесной голубизне. И на гладкой поверхности озера отражается цвет неба. Удивительно похож, оказывается, Цюрих на картинки, которые так нравились в детстве. Горы величественны и, суровы. Город, в кудрявых садах и виноградниках, уютен, наряден, башенки и дома правобережья издали кажутся игрушечными. Именно такие пейзажи, вероятно, и называются «живописными». Даже горы, несмотря на их грандиозность, выглядят прибранными, если сравнить, например, с Наньшанем...

Тихое, чистенькое кладбище... Ноябрь, но повсюду на аккуратных холмиках еще свежие осенние цветы. Дорожки посыпаны песком, везде порядок, чистота. Могилы очень «ухожены», как говорят в России, не то, что разор и запустение милых русских кладбищ...

Прислонившись к дереву, Обручев следит за тем, как устанавливают надгробье — простую плиту из полированного гранита. Работают люди привычно, быстро, не обращая внимания на иностранца в светлом пальто и мягкой шляпе.

— Все готово... Простоит до страшного суда. Благодарю.

— Вам спасибо, — тихо говорит Обручев.

Рабочие уходят, оживленно переговариваясь. Наверно, в кабачок зайдут пропустить по стаканчику после выгодного заказа.

Владимир Афанасьевич долго смотрит на гранитную доску, словно опять и опять читает русскую надпись: