Унгуз — это цепь красноватых такыров и серых шоров. Такыры твердые, сухие, а шоры пухлые, часто с горько-соленой водой, с кристаллами гипса на дне. Эта красно-серая цепь пролегает у подножья чинков — обрывов, сложенных песчаником, глиной и песками. Они прорезаны рытвинами и промоинами, то выступают мысами, то углубляются. Похоже, что эти чинки были образованы в древности Каспийским морем, ведь когда-то оно покрывало всю низменную часть Туркестана.

В эту поездку он собрал очень большой материал и полностью узнал, что такое пустынное одиночество. Ни единой живой души отряд не встретил ни на Балханском Узбое, ни на Унгузе. В этом была своя прелесть, ничто не мешало работать, никто не прерывал неторопливую цепь его размышлений. Дикие просторы казались поистине бескрайними, и его тешила мысль, что ржание коней и голоса рабочих — первые звуки, слышимые пустыней после долгого молчания. Умолкнут они, и опять надолго воцарится тишина. Но безлюдье несло с собой и неудобства. Плохо было с провиантом, люди отощали, питаясь сухарями, чаем и скверным рисом, больше ничего у них не осталось. Неприхотливые верблюды довольствовались скудной растительностью песков, а лошади сильно страдали без хорошего корма.

Правда, он мало думал тогда об удобствах... Не то что теперь, когда с ним двое дорогих людей. Впрочем, Волика человеком еще не назовешь. Он только детеныш, но тревога о нем не оставляет ни на минуту...

А тогда он больше думал об Узбое. Еще греческие и арабские географы писали об этом непонятном русле в песках. Петр Великий мечтал пустить воду по Узбою и плыть по нему из Каспийского моря в Азию, чтобы добраться до Индии. И позже составлялись проекты, как повернуть Аму-Дарью и заставить ее течь по Узбою. Но сможет ли Узбой вместить все ее воды? Кроме того, долина Узбоя проходит по каракумским пескам, где мало пригодной для обработки земли.

Пески Каракумов он признал не морскими, как думал Коншин, а отложенными Аму-Дарьей. Когда- то она текла на запад вдоль Копет-Дага и впадала в Каспий, а затем повернула на северо-запад и, откладывая пески, постепенно принимала современное направление к Аральскому морю. Узбой — Келифский и Балханский — бывшие русла Аму-Дарьи. Но нужны большие, хорошо снаряженные экспедиции, чтобы изучить этот вопрос всесторонне. Состоятся ли они когда-нибудь? Примет ли он в них участие? Теперь, во всяком случае, он надолго оторван от Средней Азии. Никаких новых геологических исследований там не предполагается. Впереди долгая работа в Сибири.

Как неожиданно это получилось! Он с Лизой и маленьким Воликом мирно жил на даче в Сестрорецке, работал над отчетом о своей весенней поездке... И вдруг предложение Ивана Васильевича Мушкетова: в Сибири впервые открывается штатная должность геолога при Горном управлении в Иркутске. Иван Васильевич очень советовал не упускать эту возможность.

Обручев и сейчас как будто слышит голос своего учителя:

— Возьмите в расчет, что геология Сибири еще меньше изучена, чем Средней Азии... Подумайте, какие просторы откроются перед вами! Широкие, как широка сама Сибирь.

Это его и соблазнило... А потом, поработав в Сибири, можно будет вернуться в дорогую сердцу пустыню.

Какой неожиданностью для бедной Лизы было его решение! Как она испугалась! Везти семимесячного ребенка в такую даль! Он не выдержит, погибнет. А когда прошли первые минуты волнения и испуга, как мужественно она примирилась с необходимостью оставить Петербург, как деятельно и распорядительно собиралась, сколько проявила выдумки и находчивости!

Только бы она и малыш хорошо переносили здешний климат!

Он взглянул на жену, и ему показалось, что из- под шалей и платков большой печальный серый глаз внимательно смотрит на него.

— Ты не спишь, Лиза?

Ответа нет. Спит, ему показалось...

Но Елизавета Исаакиевна не спала. Она тоже с тревогой думала о будущей жизни в незнакомом краю, о быстро пролетевших годах девичества, о сыне, о муже...

Нет, Обручев уже не тот юноша студент, что поселился у них и первое время почти не выходил из своей комнаты. Тот Владимир казался очень мягким, иногда даже несколько робким с нею...

Сейчас это вполне сложившийся человек. И человек с определенным, твердым характером. Он глава семьи, он требователен. Нет, не капризен, наоборот, совсем неприхотлив и легко мирится с житейскими неудобствами. Его требовательность сводится к одному — он должен спокойно работать. Ему нельзя мешать, нельзя досаждать хозяйственными мелочами. Он с удовольствием будет есть простые щи и кашу, но подать их нужно вовремя, непременно вовремя, он не терпит неаккуратности. Он сделает все, чтобы жене и сыну было тепло, удобно, сытно... А дальше налаживать жизнь нужно ей самой. Он не может вникать во все детали быта. Он занят, он всегда занят...

— Я должен работать, голубка, ты ведь знаешь...

О, эта его пунктуальность, аккуратность, педантичность! Как они иногда надоедают! Зачем, например, он ежедневно записывает погоду? Эти записи никак не обрабатываются, ничему не служат... Просто привык с детства и будет до конца жизни записывать, был ли дождь или ветер, какая температура... Это все влияние матери-немки...

И при такой деловой усидчивости, скрупулезной точности у него есть страсть, да еще какая! Скитания. Разбуди его ночью, подними во время болезни, в самое неудобное для семьи время и предложи ехать в экспедицию... Поедет! С восторгом поедет, даже не оглянется!

Он говорит, что быть первым геологом Сибири — должность обязывающая. Значит, работать будет с утра до вечера. А она окажется предоставленной самой себе. Дом, хозяйство, ребенок... Знакомств в Иркутске никаких, и, наверно, не скоро появятся при его характере.

Ну что же! Она должна быть мужественна. Таков, какой есть, он для нее лучший в мире. И Волик, дорогой малыш... Для них обоих можно иногда и поскучать, даже поплакать. Ее обязанность так поставить дом и хозяйство, чтобы Владимиру действительно ничто не мешало работать.

И она, конечно, этого добьется! Только пусть бы он хоть иногда вознаграждал ее, заботился, чтобы ей было весело, интересно...

Но что это? Впереди огни... И ямщик осаживает лошадей, спускаясь с пригорка... Владимир привстает в тарантасе.

— Эй, братец! Где это мы?

— Ангара, барин! На том берегу — Иркутск!

— Лиза! Лиза! Проснись, голубка, приехали!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Иркутск. В Восточно-Сибирском отделе Географического общества тихо. На полках высоких шкафов тесные ряды книг. За столом правитель дел — седеющий человек в очках.

— Григорий Николаевич, позвольте представить вам нашего первого сибирского геолога. Владимир Афанасьевич Обручев, прошу любить и жаловать,— говорит служащий отдела.

К столу подходит невысокий ладный молодой человек в форменном мундире горного инженера. Мягко курчавится русая бородка, глаза серьезные, внимательные.

Потанин встает, крепко пожимает маленькую твердую руку.

— Слышал, слышал о вашем прибытии. Ну, как устроились в Иркутске?

— Благодарю, Григорий Николаевич. Устроился вполне сносно. Нашел подходящую квартиру.

— Ну, рад за вас, Чем же теперь занимаетесь? Полевые работы ведь кончились.

— Да, до весны никуда ехать не придется. Пока привожу в порядок геологическую коллекцию в Горном управлении.

— Но там как будто ничего особо интересного нет?

— Совершенно верно. Многое получено из-за границы — к геологии Сибири и отдаленного отношения не имеет. А кое-что от случая к случаю собирали горные инженеры здесь.

— Ну, а у нас в отделе, вероятно, библиотекой интересуетесь?

— Я, Григорий Николаевич, с геологией Сибири мало знаком. Хотелось бы, пока работы немного, познакомиться с литературой по этому вопросу.