— Но это же… страшно, — неожиданно робко произнесла девушка, поглядывая на летящие с крутой горки расписные доски-санки с парой смелых ездоков.

— Ежели умеючи приняться за дело, — ответил ей князь Федор, — то вовсе ничего страшного и опасного быть не может. Ну не трусьте, — прибавил он, лукаво усмехнувшись.

— Я вовсе не трушу! — обиженно произнесла девушка. — Едемте!

Оболенский тут же увлек Наташу за собою, и вот уже они на легких саночках летели с горы вниз.

В первый раз Наташа сильно испугалась, однако, придя в себя, девушка потребовала повторить развлечение. К третьему разу она так вошла во вкус, что ей пришлось напоминать о том, что и тут следует соблюдать правила. На просьбу прокатиться в самый последний раз отказом отвечено не было, и молодые люди снова с ветерком слетели с горы.

Веселые и разгоряченные, они отправились гулять. Вокруг гор вилась толпа: здесь смешались и благородные господа, и мещане, и крестьяне.

— Вот чай и сбитень, — рассказывал Оболенский спутнице. — Блины и пироги всяческих видов… Не желаете? — Смеясь, он протянул ей только что купленную сласть.

— Желаю! — На морозе есть хотелось очень сильно. — А это что за диковина? — Наташа ткнула пальцем в направлении веселого балагана.

— Сие есть почтеннейший Петрушка с приятелями своими — скоморохами.

— Что за диво! — воскликнула она. — Идемте же!

Девушка ринулась в гущу толпы, и молодому человеку ничего не оставалось, как последовать за ней.

— И все же, Тадеуш, ты не должен был сюда приезжать, — сказал Эйленгоф.

Оба молодых человека прогуливались в толпе, собравшейся у ледяных гор. Они были одеты очень просто, почти по-мещански, и лица их были скрыты широкополыми шляпами.

— Я не мог, брат! Не мог там оставаться, — отвечал Эйленгофу спутник. — Они говорили о тебе такое, что я слушать был не в силах. Тебя обвиняли в измене!

— Смешно пруссака обвинять в измене прусскому королю.

— Они говорят, что русские деньги могут многое. И известно, что ради денег многие поступались своей честью! — ответил Тадеуш.

— Да, — спокойно возразил Эйленгоф, — но только не я. А теперь ты должен возвращаться в Варшаву и убедить всех в моей преданности, коли там возникли сомнения. Я дам тебе доказательства своей верности, и ты сможешь предъявить их ясновельможному панству.

Эйленгоф усмехнулся. Он ли, или кто другой, или что другое — у шляхты всегда найдется повод для раздора. Трудно иметь дело со вспыльчивыми и гонорливыми ясновельможными, однако ради интересов Пруссии это было необходимо.

Барон посмотрел на своего спутника. Эти два молодых человека, барон фон Эйленгоф и пан Тадеуш Сангушко, были сводными братьями. Тадеуш Сангушко был старшим, а барон Петер фон Эйленгоф — младшим. Однако по поведению и характеру все было совсем наоборот. Основательный и спокойный Петер всегда руководил вспыльчивым и неустойчивым Тадеушем.

Происхождение братьев, такое их различие и положение имело свою особую историю. Некогда панна Тереза Масальская, дочь графа Масальского, отпрыск старинного и знатного семейства, вышла замуж за графа Сангушко и родила ему наследника. Но брак этот был недолгим, и графиня Тереза Сангушко овдовела, едва достигнув девятнадцати лет.

Отец ее, старый граф, покинул пределы Польши, желая приблизиться ко двору прусского короля и там искать для себя милостей, а для родины — помощи. Ненавидя Россию, он, как и добрая половина шляхты, скорее запродал бы родную Речь Посполитую прусской короне, нежели уступил, пядь земли российскому императору.

Весьма искусный в интригах, старик преуспел в своем намерении укрепиться при Берлинском дворе Фридриха Великого. Более того, там он просватал свою дочь Терезу за барона фон Эйленгофа — человека богатого и знатного. Сей союз был особенно желателен отцовской гордости и спеси в большей степени потому, что жених был пруссаком. В этом браке и родился Петер.

Разница между братьями составляла 4 года, срок немалый, особенно в детстве. Однако верховодил всегда Петер. Он был спокоен и сдержан, как и его отец, но в нем была та внутренняя сила и властность, что усмиряла вспыльчивый братнин характер. А Тадеуш был вспыльчив, настоящий поляк и сын своего отца.

Умирая, дед их, граф Масальский, завещал Тадеушу все польские свои владения, а также Тадеуш получил поместья родного отца. Петер наследовал барону и оба брата, таким образом, были богаты и независимы. Объединяло же их безусловное влияние младшего брата и то стремление к Пруссии, что демонстрировал старый граф, а от него перенял и Тадеуш.

Итак, братья встретились, обсудили свои дела и гуляли теперь близ ледяных гор.

— Смотри-ка, какая красавица! — воскликнул неожиданно Тадеуш.

— Где? — спокойствие никогда не изменяло Эйленгофу.

— Да вот. — И Тадеуш указал на Наташу, смеявшуюся в ответ на что-то, сказанное Оболенским.

— А-а, — протянул Эйленгоф. — Я знаю ее.

— Ты? — поразился Тадеуш. Но откуда? Такая красивая девушка… Возможно ли меня ей представить?

— Изволь, — улыбнулся брат, — но с условием.

— Все, что угодно!

— Хорошо. Я поймал тебя на слове. Я тебя представлю ей, но завтра же ты уедешь из Петербурга.

— Все, что угодно! — пообещал Тадеуш.

Удивленная Наташа увидела, как к ней приближается былой попутчик Эйленгоф.

— Барон! — воскликнула она. — Вот нежданная встреча! Никак не чаяла вас здесь видеть.

Эйленгоф сдержанно поклонился и учтиво ответил на приветствие:

— Весьма польщен, что вы вспомнили меня.

Девушка рассмеялась:

— Ах, не вините меня в забывчивости.

— Князь. — Барон поклонился Оболенскому.

Федор сдержанно ответил на поклон:

— Сударь…

Увидев барона, князь омрачился несказанно. Их дела были давно улажены, и Оболенский полагал, что Эйленгоф покинул столицу. Однако тот, как видно, не поспешил сделать этого.

— Позвольте представить, — тем временем продолжал Эйленгоф, — старший брат мой — пан Тадеуш Сангушко.

Наташа любезно поклонилась новому знакомцу, и Тадеуш сразу взял быка за рога. Он завладел вниманием девушки, веселил ее, рассказывал какие-то небылицы, предоставляя Оболенскому и Эйленгофу идти позади них, наслаждаясь обществом друг друга. Громкий и смазливый польский граф раздражал князя, но тем не менее Оболенский не замедлил взять его себе на заметку. Все те, с кем общался Эйленгоф, были достойны пристального внимания.

Барон числился в прусских шпионах, и с ним велась игра. Ему позволялось думать, что он обличен доверием русской дипломатической миссии. Но было известно, что он один из тех, кто активно желает присоединения большей части польских земель, а то и всей Польши к Пруссии, в ущерб интересам России.

И вот теперь брат этого человека не давал ему объясниться с девушкой, в которую князь был влюблен. И чем менее у него было возможности для объяснений, тем более Оболенский негодовал и тем более чувствовал себя влюбленным.

Но, к счастью, все заканчивается. Эйленгоф и Сангушко откланялись. Но и Наташе уже пора было возвращаться. Она устала и немного замерзла.

— Вы, кажется, увлеклись вашим новым знакомым? — спросил князь.

— Нисколько, — ответила она. — Он чересчур болтлив. К тому же, я подозреваю, ничто из сказанного им не было правдой.

Оболенский улыбнулся.

— Я хотел кое-что сказать вам. Но теперь уже не осталось времени нам на разговор.

— Есть еще несколько минут, — сказала Наташа. — Я задержусь, а вы будьте кратки.

— После такого приказа не смею ослушаться! — сказал Оболенский, и они оба рассмеялись.

Князь Федор взял ее за руку:

— Вы, может быть, уже догадались… — Он несколько помедлил. — Я люблю вас, Наталья Васильевна. Хотя батюшка ваш и будет на меня сердит, но я хочу прежде объясниться с вами, чем с ним. Я люблю вас и хочу, чтобы вы стали моей женой. Что вы мне ответите?

Наташа опустила глаза, и улыбнулась. Ей приятно и странно было его предложение.