Последнюю ночь перед Суккотом они провели без сна в помещении Таис. Холодноватый синайский ветер проникал сквозь плотные занавеси, колебля тусклое пламя светильника и заставляя подруг теснее прижиматься одна к другой. Гесиона вспоминала годы, проведенные у Таис, смешную ревность Клонарии к «рожденной змеей», веселое озорство знаменитой гетеры — тогда почти девчонки, а теперь столь великолепной в царственной своей красоте. Таис отрицала свое мнимое величие. Напомнила об истинно божественной Эгесихоре. Обе вдоволь поплакали, горюя и о спартанке, и о собственной разлуке.

Из-за низких и унылых восточных холмов встало слепящее солнце, когда на пристань были брошены причальные канаты. Тут же появился Птолемей в шитом серебром финикийском плаще, с целой толпой своих товарищей. Они приветствовали прибывших громкими криками, напугавшими Салмаах, как на мемфисском симпозионе. Храпевшую, бьющую передом и задом кобылу сама Таис перевела на пристань и передала опытным конюхам. Таис и Гесиона не увидели грязных извилистых улочек недавно еще опустелого из-за войны городка. Их повезли на колеснице по северному берегу небольшого соленого озера, на восток, где на уступе долины расположился стан высших начальников Александра.

Неизбежный симпозион окончился рано — Неарх спешил. К полуночи Таис с припухшими от слез глазами вернулась с проводов в приготовленную ей роскошную палатку персидского вельможи.

Никогда не думала гетера, что таким сильным станет горе разлуки со своей бывшей рабыней. Еще не залечилась рана от потери Эгесихоры и Менедема. Афинянка чувствовала себя особенно одинокой здесь, на пустынном склоне, перед походом в неизвестность.

Как бы угадав ее состояние, несмотря на поздний час, явился Птолемей. Он развлек Таис рассказами, и она снова подпала под обаяние его ума, искусной речи, удивительной наблюдательности. С начала похода македонец вел путевой дневник, скупыми, точными записями запечатлевая удивительные события. Если критянин Неарх замечал главным образом природу морских побережий, то Птолемей оказался на высоте не только как военный, но и как исследователь обычаев и жизни народов покоренных стран. И конечно, большую долю внимания Птолемей уделял женщинам, обычаям любви и брака, что также сильно интересовало и Таис. Он рассказывал о жутких народах, обитавших в глубине Сирии и Аравии. Они очень низко ставят женщин, считают Афродиту Пандемос — богиней разврата, не понимая ее высокого дара людям. Не понимают потому, что боятся любви, перед которой чувствуют себя неполноценными и, очевидно, уродливыми, так как странно боятся обнаженности тела. Именно у них женщина не смеет даже мужу показаться нагою. Неполноценные в Эросе, они жадны до пищи и драгоценностей и очень страшатся смерти, хотя их жизнь глуха и некрасива. Подумать только, они не понимают рисунков и картин, не в силах распознать изображения. Бесполезно толковать им о красоте, созданной художником. Так и живут они на окраинах пустынь, без радости, в войнах и раздорах.

— Что ж, они совсем отвергают женщин? — удивилась Таис.

— Отнюдь нет! Они жаждут иметь их как можно больше. Огонь желания жжет их беспрерывно, потому что они пытаются подавить его извращениями и хитростью. Их грубость в делах любви нам кажется скотской. Даже песни их, долженствующие воспеть Эрос, — грязные. Например, для эллина дурной запах человека отвратителен. Эти же варвары смакуют запах пота своих возлюбленных. Их привлекает также необычный изъян тела или характера.

— Мне жаль их, — грустно сказала Таис, — но может быть, они храбры в бою, не отдавая своих чувств женщине, красоте и любви?

— Наоборот, они трусливы в делах охоты, скачек и сражений! Их жены — рабыни, они могут воспитывать только рабов. Такова расплата за темных и запуганных их женщин.

— Ты прав! — загорелась Таис. — Очень свободны лакедемонянки, а храбрее спартанцев, как народа, нет на свете. Героизм их легендарен, как и слава женщин.

— Может быть, — с неохотой согласился Птолемей и, заметив золотую цепочку на шее гетеры, спросил сурово:

— Прибавилось ли звездочек после моей?

— Конечно. Но мало — всего одна. Я постарела.

— Хорошо бы все так старели, — буркнул Птолемей. — Покажи! — И, не дожидаясь, сам вытащил цепочку наружу.

— Двенадцать лучей! И «мю» в центре — тоже двенадцать или это имя?

— Имя и цифра. Но не пора ли — за холмами начинает светать?

Птолемей угрюмо вышел, не прощаясь. Таис еще не видела его таким и недоуменно пожала плечами, ныряя под легкое теплое покрывало и отказавшись даже от вечернего массажа, который собиралась сделать ей новая рабыня. Эта девушка с Кипра, купленная в Сирии, оправдывала прозвище, данное кипрянкам. Климакидами, или лесенками, называли их за раболепство, с которым они подставляли спины своим госпожам, когда те всходили на колесницу. Она не понравилась афинянке, и Таис решила с ней расстаться. Вторая рабыня — злая и гордая финикиянка, похожая на жрицу неведомого бога, сумела завоевать уважение своей госпожи и, в свою очередь, стала выказывать ей симпатию. Мрачные глаза За-Ашт заметно теплели, останавливаясь на Таис, особенно когда госпожа не могла видеть ее взгляда. Весь следующий день Таис провела в своем шатре. Унылая равнина вокруг не возбуждала любопытства, а весь большой отряд македонской конницы был в горячке подготовки к дальнейшему походу.

Все время подходили новые сотни, собранные из македонцев, временно расселившихся в Дельте, на захваченных участках плодородных земель.

По древней дороге сквозь Эдом в Дамаск войска шли до Тира — главного места сбора армии. Начинался первый этап пути, в четыре с половиной тысячи стадий, как насчитывали опытные проводники и разведчики дорог.

Через пустынные низкие плоскогорья, горы, покрытые дремучими лесами, долины и побережья пролегала эта дорога — свидетельница походов множества народов, забытых кровавых сражений, бегства и скорбного пути увлекаемых в рабство. Гиксосы, ассирийцы, персы — кто только не стремился на протяжении тысячелетий попасть в плодородный и богатый Египет. Даже скифы, с далекого востока, от кавказских владений, проходили здесь, достигнув границ Египта.

Пешие отряды отборных воинов, пользуясь сотнями колесниц, захваченных у персов, не желая расставаться с полученными богатствами, уже отправили свое имущество в Тир и сами ушли туда. Александр со свойственной ему стремительностью опередил Птолемея и находился уже в Тире.

Таис сказала Птолемею, что не хочет пользоваться колесницей. Зубодробительная тряска этих экипажей по каменистым горным дорогам омрачила бы весь путь. Македонец согласился и приказал привести Салмаах, чтобы знатоки осмотрели кобылу перед долгой поездкой. Явился и Леонтиск — едва ли не лучший знаток лошадей во всей армии Александра. Несколько дней, считая и проведенные на корабле, в корм Салмаах добавляли льняное семя, чтобы очистить кишечник. Теперь ее чегравая шерсть, отлично вычищенная пафлагонскими конюхами, блестела темным шелком.

Леонтиск провел ногтями по спине Салмаах, сильно надавливая. Лошадь вздрогнула и потянулась. Тессалиец вскочил на нее и понесся по равнине. Ровный стук копыт заставил знатоков одобрительно закивать, однако начальник тессалийской конницы возвратился недовольный.

— Тряская рысь! Смотри — передние копыта, хотя крупнее и круглее, но не больше задних. Бабки слишком крутые — скоро стопчет копыта на каменистых дорогах Сирии…

Таис, подбежав к кобыле, обняла ее за шею, с готовностью защищать свою любимицу.

— Неправда! Она хороша, ты сам восторгался ею на празднике. Смотри, как она стоит — нога в линию ноги.

— Ноги длинноваты, лучше бы покороче…

— А какая широкая грудь!

— Да, но узковат зад. Потом смотри — у нее длинный и вытянутый пах, на всю ладонь и еще два пальца. Хоть ты и легка, но если делать по двадцати парсангов, то у нее не хватит дыхания.

— Прежде всего не хватит у меня. Или ты равняешь меня с собою?

Тессалиец расхохотался, вертикальная морщина под его переносьем разгладилась, насупленные непреклонные брови поднялись, и афинянка увидела в грозном воине совсем молодого человека, почти мальчика. В противоположность спартанцам, считавшим зрелость лишь с тридцати лет, македонцы начинали служить воинами с 14–15 лет и к 25 годам становились закаленными, все испытавшими ветеранами. Начальник тессалийской конницы, видимо, также был юным ветераном, как многие высшие начальники Александра.