А я слушала их ругань и мотала на ус. Этот подлый анонимщик явно имел представление об Австралии, коль скоро не упомянул мое единственное сомнительное увлечение. Вряд ли он был не в курсе, все друзья и знакомые прекрасно знают, что я бываю на бегах, делаю ставки, разбираюсь в лошадях, иногда даже даю советы знакомым журналистам. И неплохие советы, так как лошадей знаю с детства, щуплой девятилетней девчушкой я объезжала годовалых жеребят у друга моего отца, записного лошадника. Мы всегда друг дружке симпатизировали — лошади и я. С некоторыми предками тех скакунов, что сейчас участвуют в скачках, я была лично знакома...
Я вернулась в настоящее время. Итак, анонимщик удержался — наверняка скрежеща зубами от злости — от комментариев по поводу моей тяги к азарту. Знал, значит, что Австралия увидит в этом скорее достоинство, чем порок. То есть дебилом он не был. Ну ладно, но с чего он приплел наркотики?
Семейство продолжало упрекать друг друга в каких-то грехах, а я лихорадочно размышляла.
Откуда же...
Я чуть было не издала страшный вопль на первую букву алфавита, этакое пронзительное «ааааааааааа!!!» — столь внезапно меня осенило. Как гром средь бела дня и молния во весь горизонт — вот какое было озарение. Ну конечно же, Томек!
Должна сказать, мои дети вовсе не такие уж и тупицы. Однажды Томек, когда ему было одиннадцать лет, приволок домой какой-то белый порошок. Оказалось, что кокаин. Гордый только что приобретенными знаниями, Томек просветил меня, что белый порошок надо нюхать носом, никаких там уколов или иных мучений, одно удовольствие, нюхнешь — и райское наслаждение. Мол, так ему рассказали старшеклассники, что уже попробовали и по доброте душевной отсыпали и ему.
Нет, сам он ещё не нюхал, слышал, что больно вредная штука, вот пришел спросить у меня — я ведь до сих пор только правду ему говорила, — чего ему ждать на самом деле: наслаждения райского или вреда какого. Постаравшись вознестись на вершины материнского понимания, я вначале попробовала чуточку на язык — явно не сахарная пудра, да и не соль. Может, конечно, тальк, детская присыпка, мука или известка со стены, но пусть будет кокаин. Оставив порошок на столе, мы с ребенком зарылись в справочники и учебники. Первым делом я открыла пособие по судебной медицине, затем книгу о наркомании — купила недавно, чтобы быть в теме, поскольку как раз свалилась на меня корректура чего-то подобного.
Безо всякой жалости показала я любимому дитяти страшные картинки. Затем деловито описала все последствия увлечения наркотиками — ну да, сначала эйфория и счастье, зато потом сплошные страдания и невозможность сохранить человеческий облик. Особо напирала на то, что только двадцать процентов наркоманов доживают до зрелого возраста, а если даже и доживают, то девяносто пять процентов их существования составляют муки смертные и только пять процентов — обманчивый восторг. Ребенок мой математику любил, проценты на него произвели впечатление, и он решил зазвать в гости Весека из восьмого класса, что отсыпал ему кокаина. Я и Весека обработала; похоже, в наркозависимость он впал не до конца, поскольку вскоре из неё выпал.
Это был единственный случай, когда у меня дома находились наркотики. Причем очень недолго, поскольку мы с Томском торжественно утопили эту дрянь в унитазе. Но к тому времени уже пришел Доминик. Впустила его Кася, мы с Томском все ещё копались в литературе.
Он осмотрел белый порошок, попробовал, ни слова не сказал, но лицо у него стало такое, что мне полагалось распластаться на полу или даже ещё ниже. Не знаю, что там находилось под моим полом — возможно, бетон, а может быть, пустое пространство или балки какие, я туда не заглядывала, но провалиться мне сквозь пол нужно было позарез. Я попыталась объяснить Доминику, в чем дело, но он и слушать не стал — ушел, распространяя вокруг себя атмосферу осуждения.
А австралийское семейство узнало, что я — законченная наркоманка...
Нет, это невозможно. Доминик — и вдруг анонимки? На какой паштет это ему понадобилось? Чего он хотел добиться? Допустим, мог меня уничтожить, но тоже мне пожива...
Я честно поразмыслила, кто ещё мог совершить подобную гнусность, но ничего в голову не приходило, и я бросила гадать, тем более что семейство позабыло о ссоре и снова взялось за меня.
— Таким образом, инсинуации не имели под собой никаких оснований... — снова заговорила бабуля.
— Это голословное отрицание! — зашипела тетка Иза.
Тетка Ольга подскочила так, что даже кресло ойкнуло.
— Это потому, что ты все для своего, сыночка хочешь!
— Оленька! — возмущенно осадил её дядя Филипп.
Бабуля держалась, как скала посреди морских волн.
— Что вовсе не означает, будто все в порядке, — продолжила она как ни в чем не бывало. — Лично у меня ещё много претензий. Что тебе известно об отношениях в нашей семье?
— Абсолютно ничего. Я даже не знаю, сколько у меня родственников. Признаюсь, хотела при случае расспросить вас, бабушка, ведь это глупо — ничего не знать о своей родне.
— О, сейчас я не стану тебе всех перечислять. Это не так уж важно. Существенно то, что хотя ты и не совершила вменяемых тебе в вину поступков, но и наших ожиданий тоже не оправдала...
(Холера! Интересно, какие такие ожидания?
Ну, растрепанный парик, угодивший в морду дядюшке Игнатию, вряд ли ожидался...)+++
— ..Ведешь, пожалуй, излишне сумбурную жизнь. Так что до того момента, когда твоему сыну исполнится двадцать один год, а девочке — восемнадцать, на тебя невозможно возложить ответственность за все состояние...
— Неизвестно еще, будут ли и они этого заслуживать! — снова зашипела тетка Иза.
— Зато твой-то уже себя показал! — заметила тетка Ольга с ядовитым удовлетворением.
— ..О браке со Стефаном не может быть и речи, — неуклонно продолжала бабушка. — Вместе вы бы образовали прямо-таки клоунский конгломерат...
С каким ещё Стефаном, господи помилуй?!
— К тому же Стефан уже раньше продемонстрировал отсутствие элементарной порядочности (тетка Иза издала продолжительное шипение, без слов), поэтому он наследовать не может.
Разумеется, все это при условии, что ты будешь полностью очищена перед законом от подозрений в убийстве. Подобного рода преступления абсолютно исключают твое участие в наследовании.
— Думаю, нам не мешает посмотреть на этих детей, — не успокаивалась тетка Иза.
Я наконец разозлилась.
— Они есть на фотографии. Стоит в моей спальне. Снимок совсем свежий, два месяца назад, могу показать.
— Я не настолько любопытна.
— А я с удовольствием взгляну, — вызвался дядя Игнатий, откупоривая очередную бутылку, наверное четвертую или пятую.
— Я желаю послезавтра поехать туда, где они сейчас пребывают, — сухо сообщила бабуля. — Поедем все. Надеюсь, ты сумеешь обеспечить транспорт для Изы и Филиппа.
Дядя Филипп по-прежнему сидел как пришибленный. Тетка Иза наконец замолчала, тетка Ольга вздохнула и протяжно зевнула. Совещание было окончено, компания начала расходиться, лишь дядя Игнатий не торопился.
— Пожалуйста, — обратился он ко мне, вставая со стула с бокалом вина в руке, — покажи мне фотографии твоих деток, очень хочу посмотреть. Пожалуйста.
Хочет посмотреть — пусть смотрит. Никто не протестовал. Быстро выяснилось, что на самом-то деле дядюшка хотел поговорить со мной с глазу на глаз. Мне это было очень кстати.
— Вот видишь, — вполголоса начал он, едва переступив порог моей комнаты, — Иза плетет интриги...
— Дядя, а кто такой Стефан? — прервала я его с легким беспокойством.
— Как, разве ты не знаешь? Ее сын.
— Чей сын?
Дядя прицелился на стул, вспомнил о прошлом конфузе, огляделся и опустился на тахту.
Рюмку он поставил на ночной столик.
— Сын Изы. Безотцовщина. Ей тогда было семнадцать лет, она овдовела через три месяца после свадьбы, Стефан примерно твоего возраста.
— И что? Он должен был на мне жениться?
— Были такие проекты. Твой дед.., постой, подожди-ка, это ведь твой двоюродный дедушка?