7. Парижский мир

31 марта царь и прусский король вступили в завоеванный город во главе своих гвардейских полков, побывавших в огне лишь при Люцене и под Парижем, а остальное время остававшихся на квартирах. Войска, дравшиеся в бесчисленных битвах, должны были расположиться бивуаками в окрестностях, чтобы не оскорблять своим жалким видом избалованного взгляда парижан. Прусский слабоумный король отличился даже тем, что, проезжая дня за два перед этим мимо корпуса Йорка, встретившего его радостным «ура», повернулся к нему спиной, бормоча по своему обыкновению: «Плохо выглядят… неряхи…». Такова была благодарность «героического короля» ландверу, спасшему ему трон.

«Чернь в шелковых шляпах»[49] встретила вступающего противника шумными овациями, в то время как рабочее население предместий проявило суровую сдержанность. Царь остановился в отеле Талейрана. У него были теперь развязаны руки, так как прусский король не считался ни во что, а австрийский император остановился со своим дипломатическим штабом в Дижоне, чтобы не присутствовать лично при низвержении своего зятя. За это низложение высказывались единодушно как царь, так и Талейран. Не так прост был вопрос, кто должен вступить на место Наполеона. Но и здесь решил Талейран. Бонапарт или Бурбоны — вот принципиальная постановка вопроса. Все остальное — интриги. Царь не любил Бурбонов, но должен был согласиться на их возвращение. Он не мог серьезно настаивать на своем кандидате, Бернадоте, а регентство несовершеннолетнего сына Наполеона было бы то же самое, как если бы у кормила правления оставался сам император. Талейран обратился к сенату, к чему он, конечно, был обязан, как чиновник Наполеона, и это благородное учреждение, целиком состоявшее из креатур Наполеона, постановило низложить императора и отдаться под «отеческое правление Бурбонов». У сената хватило бесстыдства выставить причиной этого решения целый ряд выдуманных им самим, в припадке невероятной угодливости, преступлений Наполеона. Восстановление законного короля не могло, конечно, быть произведено более достойным образом.

Наполеон находился тем временем в Фонтэнбло. Он имел в своем распоряжении еще около 50 000 чел. и вначале намеревался продолжать борьбу. Но измена его собственных маршалов помешала этому. Они утомились и стремились к мирному наслаждению теми богатствами, которыми их осыпал Наполеон. Они толкали в той или иной щадящей его самолюбие форме к отречению. Мармон, особо любимый Наполеоном маршал, перешел со всем своим корпусом на сторону врага. Наполеону пришлось отказаться от трона сначала за себя, а затем и за свою династию. В Фонтэнблоском соглашении, заключенном 11 апреля, — в соглашении, которое он позднее называл недостойным себя, — он позволил отправить себя на остров Эльбу с правами суверенного владетеля и с годовой рентой в 2 000 000 франков, из которой Бурбоны, впрочем, ни разу не дали ему ни одного гроша.

Эта благородная фамилия доказала тотчас же, что она ничему не научилась и ничего не позабыла. Уже во время похода она готовилась к своему возвращению и была, к сожалению, энергично поощряема к этому со стороны Штейна и Гнейзенау. Едва только Людовик XVIII — брат казненного предателя своей страны, Людовика XVI, — появился в Тюильри, он тотчас же предъявил все претензии, приличествующие старейшей монархии христианской эры. В своем собственном дворце он не оказывал союзным монархам никаких преимуществ. Этим была жестоко отомщена коварная тактика союзников — тактика заманивания лестью и обещаниями французской нации в целях свержения Наполеона. Если союзники не хотели дать сами себе пощечину, то им приходилось заключать мир почти под диктовку французских дипломатов. Царю не удалось посадить в Париже, как он надеялся, зависимое от него правительство; ему приходилось теперь, чтобы побить английскую и австрийскую конкуренцию, встречать нового короля с приятной миной.

Въезд монархов-союзников в Париж 31 марта 1814 г.

Гравюра работы Югеля по рисунку Л. Вольфа

Так как союзники обещали в своем Франкфуртском манифесте сделать Францию более сильной, чем она была при своих королях, то они должны были порядком округлить границы 1792 г. частями бельгийских, немецких и савойских областей, в общем, на 100 кв. миль, имевших приблизительно миллионное население. Кроме того, они не потребовали от побежденной Франции никаких возмещений за военные издержки. Этому австро-англо-русскому великодушию очень энергично противился прусский министр, но безрезультатно. Иначе обстояло дело с возвращением аванса, который Пруссия дала Франции в 1812 г. Здесь был долг, фиксированный соглашением. Когда Наполеон весной 1813 г. промедлил с внесением половины ссуды в размере 47 000 000 франков, Пруссия сделала из этого формальный повод к войне. Теперь же новоиспеченный король Людовик заявил: «Лучше истратить 300 000 000, чтобы победить Пруссию, чем 100 000 000, чтобы ее удовлетворить». Англия, Австрия и Россия лишь пожали на это плечами, полагая, что Пруссии виднее, как ей получить свои деньги. На этом и было покончено. Так же точно осеклась Пруссия со своими требованиями, чтобы Франция возвратила захваченные Наполеоном в европейских столицах художественные ценности. Она получила с ругательствами и спорами лишь немногие из них, как, например, четверку лошадей с Бранденбургских ворот Берлина.

Единственное стеснительное для Франции условие скрывалось в тайном пункте мирного договора от 30 мая: лишь одни союзные державы могли участвовать в обсуждении вопроса о разделе завоеванных земель. Однако регулирование земельных вопросов было, в общем, отложено до конгресса, который должен был состояться в течение 2 месяцев. Главная трудность заключалась в урегулировании русских и прусских притязаний; Англия и Австрия, и без того насытившиеся, сумели получить в Париже все, что они могли желать. В королевстве Нидерландском, объединившем Бельгию с Голландией, Англия приобретала важнейший опорный пункт в Европе. Австрия же, вытеснив из Италии французские войска, которыми командовал Евгений Богарне, посредственно или непосредственно получила господство над Верхней и Средней Италией.

Пруссия, таким образом, заранее отправлялась домой с пустыми руками. Но еще до созыва конгресса она обеспечила себе всеобщую воинскую повинность. Сначала воинская повинность предполагалась лишь на случай продолжения войны, и фактически король упразднил ее из Парижа. Однако Боейн, уже в течение зимнего похода развивавший соображения, что Пруссия должна иметь при окончательном урегулировании положения надежное войско, если хочет, чтобы с ней считались союзники, провел как военный министр закон 3 сентября 1814 г., по которому всеобщая воинская повинность сохранялась и впредь. 20-летняя служба старопрусских кантонистов была сокращена до 19 лет: 5 лет в постоянном войске, из них 3 в строю и 2 в резерве, затем по 7 лет в первом и втором призыве ландвера. Ландвер первого призыва наравне с постоянным войском был обязан нести службу во время войны как внутри страны, так и за границей; ландвер второго призыва употреблялся, по крайней мере, преимущественно для подкрепления гарнизонов. Наконец, ландштурм, предназначавшийся лишь в случаях крайней нужды для отражения нападений врага, должен был охватывать всех остальных способных носить оружие от 17 до 50 лет.

Вследствие этого закона ландвер потерял отчасти свой народный характер. Он должен был пройти через школу постоянного войска и состоять лишь из служивших ранее солдат; сыновья зажиточных классов получили некоторое преимущество — однолетнюю службу в строю. Однако законодательное введение всеобщей воинской повинности было в своем роде демократическим достижением и, как таковое, осталось единственным.

8. Венский конгресс

Несколько позднее предположенного времени состоялся конгресс в Вене, перестроивший по-новому европейские, особенно же немецкие, взаимоотношения. Лишь в начале сентября состоялось первое подготовительное заседание уполномоченных, представлявших 4 объединившиеся против Франции великие державы.