* Ольдермен — в Англии член магистрата или совета графства. В данной работе чаще употребляется в первом значении.
Следующий день, 13 июня, был праздником тела Христова* , и повстанцы отмечали его с подобающей торжественностью.
* Oдин из важнейших религиозных праздников католической церкви.
Над алтарем, покрытым белоснежной тканью, развевалось краснокрестное знамя покровителя Лондона св. Георгия; точно такое же было установлено перед алтарем, воздвигнутым на площади у собора. Легкий ветерок колыхал 60 треугольных вымпелов, а над городом все еще висели клубы дыма от пожарищ.
Все собравшиеся на площади преклонили колена, и Джон Болл отслужил торжественную мессу. Затем он прочитал уникальную в своем роде проповедь, суть которой навсегда вошла в историю английской общественной мысли. Причем тему эту он взял не из Святого Писания, а из народной присказки:
Адам пахал,
и Ева пряла нити паутин,
А кто же был над ними господин?
По-видимому, эта проповедь стала первым в Европе призывом к равенству всех людей. В достоверности имеющегося у нас текста, конечно, приходится сомневаться, поскольку восстанавливать его приходилось по самым разным источникам, к тому же вышедшим, как правило, из-под пера врагов Джона Болла. Вот как, например, о нем писал Уолсингхэм: “Он пытался доказать… что все люди по своей природе сотворены равными, что деление на слуг и господ произошло против воли Бога, но в результате несправедливого и жестокого угнетения одних людей другими”.
А приблизительно через два столетия историк Джон Стоув цитировал одно из высказываний Джона Болла следующим образом: “Если бы Богу были угодны вилланы, он бы с самого начала определил, кому быть рабом, а кому — господином. Таким образом, им (народу. — Прим. перев.) следует понять, что именно сейчас Бог дает им возможность покончить с несправедливой системой крепостничества и насладиться долгожданной свободой” *.
* Stowe John . Chronicles .
Затем, по словам того же Стоува, Джон Болл изложил основные задачи восстания — казнить архиепископа, советников короля и судейских, “подобно тому, как поле очищают от сорняков”, и на этой основе создать под эгидой короны общество равных, “где все будут обладать равной свободой, знатностью и властью”.
По свидетельству летописцев тех времен, их более всего ужаснуло требование Болла о предоставлении всем людям равенства политического, ибо тем самым он посягал на святая святых феодального общества, предлагал разрушить сложную классовую структуру с ее многоступенчатой социальной иерархией и установившимися отношениями. И, уж конечно, Болл не упустил возможности публично развить свою мысль о том, что жизнь народа не улучшится до тех пор, пока “все не станет общим”; возможно, он уже тогда имел в виду какую-то простую форму общего владения землей и ее плодами.
Проповедь прошла с огромным успехом. По словам Уолсингхэма, среди слушавшего ее простого люда неоднократно раздавались приветственные восклицания о том, что мантии архиепископа достоин только Джон Болл, и никто иной. А Стоув раздраженно писал, что Джон Болл “также проповедовал и многие другие безумные мысли”.
Современному читателю может показаться довольно странным, что, за исключением нескольких стычек местного значения и упорной обороны замка Рочестер, массовое вооруженное восстание, угрожавшее всему общественному устройству и продолжавшееся уже без малого две недели, практически не встретило организованного сопротивления. Но ведь не следует забывать, что события эти происходили задолго до создания регулярной армии и постоянных полицейских сил. К тому же активный народный протест считался тогда таким же невероятным и противоестественным, как, скажем, бунт лошадей или коров. Да и время восстания было выбрано весьма удачно: королевское войско морем плыло в Португалию, и спешно вернуть его не представлялось возможным, а Джон Гентский со своим отрядом находился в Шотландии — так что реально противостоять восставшему народу было просто некому. Запершись в Вестминстерском Дворце, 14-летний Ричард и члены Королевского совета со страхом смотрели на зарево пожаров, выслушивали доклады и… подальше от опасности уходили в самые дальние покои лондонского Тауэра.
И хотя дворянам не пристало торговаться и договариваться с плебсом, на этот раз знати пришлось ублажить толпу, немного поиграть с ней, чтобы впоследствии, собрав силы, разогнать взбунтовавшийся сброд и заставить его вернуться в свои хлева и амбары.
Прискакавший верхом в Тауэр рыцарь сэр Джон Ньютон имел пристыженный вид, поскольку его против собственной воли вынудили поклясться доставить королю послание от восставшего народа. Когда его ввели к сгоравшему от нетерпения Ричарду, он долго и пространно молил короля простить его за то, что невольно стал посланником столь презираемого им дела.
“Ну, говори же, — возбужденно потребовал юный монарх, — мы заранее прощаем тебя!”
В смущении рыцарь поведал Ричарду и членам совета о том, что повстанцы заверяют короля в их верности короне, что они пришли в Лондон с целью спасти его от злонамеренных советников, прежде всего от архиепископа Сэдбери и Джона Гентского, чье правление принесло народу бесправие и угнетение, а стране — великий позор. Далее они смиренно просили короля выйти к ним без страха и сомнений, дабы иметь возможность лично ознакомиться с желаниями народа и узнать все, что должно знать его королевскому величеству.
Выслушав послание, члены совета с облегчением вздохнули. До тех пор, пока толпа сохраняла верность королю, все они могли с надеждой взирать на будущее, рассчитывая на то, что можно будет без особого ущерба немного поиграть с чернью, а затем беспощадно ее сокрушить. Но придворные вельможи прекрасно понимали, что, как только король потеряет доверие народа, все они будут обречены и тогда, по словам старого графа Солсбери, “с ними и их наследниками будет покончено, а Англия превратится в пустыню”. Сокрушенный и опозоренный сэр Джон Ньютон, сыновья которого оставались заложниками у повстанцев, вернулся к Тайлеру и передал ему, что король доволен переданным ему посланием и на следующее утро готов встретиться с верными ему представителями народа на территории королевского владения в Роттерхите, расположенном вниз по течению на южном берегу Темзы.
Ранним утром следующего дня там собралась огромная толпа. Впереди нее находилась небольшая группа облаченных в доспехи повстанцев, а над их головами развевалось несколько знамен св. Георгия; у самой кромки берега стояли руководители восстания во главе с Тайлером и Боллом. Приближался момент исключительной важности и значения — первая в истории встреча между королем Англии и представителями народа для честного и открытого обсуждения проблем простого люда. Все с нетерпением смотрели вверх по течению, и вот наконец их взору во всем своем великолепии предстал украшенный золотом и пурпуром королевский барк, направляемый множеством одетых в специальную форму гребцов. На его корме под балдахином высился трон, а над ним на мачте гордо реял расшитый золотом и серебром королевский флаг. Барк, сопровождаемый эскортом из четырех меньших по размеру судов, медленно приближался и вскоре остановился, мягко покачиваясь на волнах в 20 ярдах от берега. Свиту короля составляли члены совета и придворные вельможи, которым нашлось место на борту барка, включая даже таких ненавистных простому люду угнетателей, как архиепископ Сэдбери и казначей Хейл.
Не успел барк остановиться, как в толпе встречающих одновременно раздались и крики приветствия, и возгласы негодования: первыми приветствовали короля, а вторыми проклинали окружавшую его свиту, в которой народ видел своих злейших врагов. Только вожди восстания сохраняли полное достоинства молчание. Наконец долгожданная беседа началась: король встал и юным, еще не окрепшим голосом крикнул: “Господа! В чем заключаются ваши пожелания? Видите, я пришел поговорить с вами!”
В ответ повстанцы пригласили короля сойти на берег, чтобы спокойно обо всем побеседовать, поскольку на таком расстоянии обсуждение было крайне затруднительным. На борту барка состоялось короткое совещание, так как и знать, и король в равной мере опасались столь близкого присутствия вооруженной черни. Затем вперед вышел граф Солсбери и прокричал: