После этой отповеди г-ну де Бавилю пришлось смириться и оставить все как есть.

А события развивались таким образом, что у Кавалье могла вскружиться голова, ибо благодаря распоряжениям г-на де Виллара приказы Кавалье исполнялись как его собственные; у вождя мятежников был двор не хуже княжеского, помощников у него было не меньше, чем у генерала, а секретарей — чем у министра. На одного из этих секретарей была возложена обязанность предоставлять отпуска тем рубашечникам, у которых были какие-нибудь дела или которые желали повидаться с родными. Вот в каких выражениях составлялись отпускные свидетельства:

«Мы, нижеподписавшиеся, секретарь брата Кавалье, генералиссимуса реформатов, по его приказу разрешаем такому-то отлучиться по собственной надобности на три дня.

Кальвиссон, такого-то числа.

Подпись: Дюпон».

И эти охранные грамоты почитались наравне с теми, на которых внизу стояла подпись: маршал де Виллар.

Двадцать второго от двора прибыл г-н де Сен-Пьер; он привез ответ короля на предложения, которые Кавалье сделал г-ну де Лаланду, но это послание не было предано огласке: наверняка оно не отвечало мирным намерениям маршала.

Наконец, двадцать пятого пришел ответ на те просьбы, которые Кавалье подал самому г-ну де Виллару: то был написанный собственноручно главой мятежников оригинал; он был отправлен Людовику XIV и вернулся с пометами, начертанными рукой короля; так к одному и тому же листу бумаги приложились две руки — одна прежде держала пастушеский посох, а другая всегда сжимала скипетр. Вот этот документ в том виде, как приводит его Кавалье в своих мемуарах:

Смиреннейшее прошение королю от лангедокских реформатов.

1. Да соизволит король даровать свободу совести всей провинции и образовать протестантские общины во всех местах, кои будут сочтены подходящими для этой цели, кроме крепостей и городов, обнесенных стенами.

Разрешаю с условием не строить церквей.

2. Пускай все, кто заключен в тюрьмах или на галерах за свою веру с тех пор, как был отменен Нантский эдикт, будут отпущены на свободу в течение полутора месяцев считая с даты сего прошения.

Разрешаю.

3. Да будет дозволено всем, кто покинул королевство из-за своей веры, вернуться свободно и без опаски; и пускай они будут восстановлены в своих имущественных правах и привилегиях.

Разрешаю с условием, что они присягнут в верности королю.

4. Пускай парламент Лангедока будет восстановлен на прежних основаниях и во всех привилегиях.

Король подумает.

5. Пускай жители провинции на десять лет будут освобождены от подушной подати — как протестанты, так и католики, потому что обе стороны пострадали почти одинаково.

Отказываю.

6. Пускай в залог нашей безопасности нам будут отданы города Перпиньян, Монпелье, Сет и Эг-Морт.

Отказываю.

7. Пускай обитатели Севенн, чьи дома были сожжены или разрушены в ходе войны, на семь лет будут освобождены от налогов.

Разрешаю.

8. Да соизволит его величество разрешить Кавалье выбрать себе две тысячи людей как из своего войска, так и из тех, кто будет отпущен из тюрем и с галер, чтобы собрать и организовать драгунский полк, который поступит на службу его величества, направится в Португалию и немедля получит приказы его величества.

Разрешаю, и коль скоро все сложат оружие, король дозволит им жить спокойно, исполняя обряды своей веры.

«Пробыв в Кальвиссоне неделю, — пишет Кавалье в своих мемуарах, — я получил от маршала де Виллара письмо, в котором он приказывал мне явиться к нему, потому что он получил от двора ответ на мои просьбы; я немедля прибыл, но когда увидел, что изрядная часть просьб отклонена, я возроптал, в особенности же на то, что нам не отводится никаких городов в залог нашей безопасности; но г-н маршал заметил мне, что слово короля стоит дороже двадцати городов и после всех тревог, какие мы ему причинили, мы можем усмотреть знак величайшего снисхождения в том, что он готов исполнить большую часть наших просьб. Этот довод не показался мне удовлетворительным, но поскольку у меня не было времени упорствовать и поскольку у меня было не меньше причин, чем у двора, стремиться к миру, я охотно принял решение».

Единственное, чего Кавалье сумел добиться от г-на де Виллара, — это пометить документ тем числом, когда он был написан; таким образом, узники, которых должны были отпустить на свободу в течение полутора месяцев, выигрывали одну неделю.

Итак, г-н де Виллар начертал внизу документа нижеследующее утверждение, которое в тот же день маршал и г-н де Бавиль скрепили подписями от имени короля, а Кавалье и Даниэль Бийар за протестантов.

«В силу полномочий, полученных нами от короля, предоставляем реформатам Лангедока удовлетворение вышеозначенных просьб.

Ним, 17 мая 1704. Маршалде Виллар, Ламуаньон де Бавиль, Ж. Кавалье, Даниэль Бийар».

Хотя две последние подписи и были совершенно недостойны красоваться рядом с их собственными, тем не менее они доставили г. г. де Виллару и де Бавилю такую живейшую радость, что они в тот же миг отправили в Кальвиссон новые приказы, дабы рубашечникам безотказно давали все, что им требовалось, и они ни в чем не ведали нужды, покуда не будут исполнены пункты договора, то есть покуда не будут отпущены на свободу узники и галерники, что должно было, согласно договору, произойти в течение полутора месяцев; что до Кавалье, маршал вручил ему тут же на месте патент полковника с полномочиями набирать солдат в свой полк, который должен был направиться на службу в Испанию, а также указ о назначении ему пенсиона в тысячу двести ливров и вдобавок патент капитана для его младшего брата.

В тот же день Кавалье составил штаты своего полка и представил их маршалу; полк состоял из семисот двенадцати человек, в него входило пятнадцать рот; имелось шестнадцать капитанов, шестнадцать лейтенантов, квартирмейстер и полковой лекарь.

Тем временем Ролан воспользовался передышкой в военных действиях и разгуливал по всему краю словно вице-король Севенн, и везде, куда бы он ни явился, ему оказывали великолепный прием; по примеру Кавалье он давал отпуска, держал при себе свиту и задирал нос, убежденный, что ему тоже вскоре предстоит беседовать на равных с маршалами Франции и губернаторами провинций. Ролан ошибался: исключительное право на пылкую народную любовь г-н де Виллар предназначил Кавалье и более никому не собирался его даровать. Вместо приглашения в Ним или в Юзес от г-на де Виллара Ролан попросту получил от Кавалье весточку о том, что тот желает потолковать с ним по важному делу.

Переговоры состоялись близ Андюза, и Кавалье, верный слову, данному г-ну де Виллару, пустил в ход все средства, чтобы склонить Ролана последовать его примеру, но тот упорно отказывался; тогда Кавалье, видя, что просьбы и посулы не достигают цели, попытался прикрикнуть, но тут Ролан, положив ему руку на плечо, сказал, что, видимо, у него вскружилась голова, что он, Ролан, старше его чином и что бы там Кавалье ни творил и ни наобещал от своего имени, Ролана он к этому принудить не может, а он, Ролан, твердо обещает, что никакого мира не будет, покуда свобода совести не будет дарована протестантам во всей полноте. Молодой севеннец давно уже отвык от разговоров в подобном тоне; он нетерпеливо схватился за шпагу, Ролан отступил на шаг и обнажил свою, и переговоры чуть было не перешли в схватку, но проповедники бросились между ними и уговорили Ролана отпустить наиболее знаменитого среди них, по имени Саломон, вместе с Кавалье в Ним, чтобы услышать от самого г-на де Виллара, каковы условия мира, который подписал Кавалье и который предлагали Ролану.

Через два часа после того как они об этом условились, Саломон вместе с Кавалье пустились в путь и двадцать седьмого прибыли вместе в Ним, сопровождаемые эскортом в двадцать пять человек; они остановились передохнуть наверху Дозорной башни, и местные протестанты поспешили принести им прохладительные напитки и угощение; подкрепившись и помолившись, они прошествовали перед казармами и миновали дворы; приток народа и всеобщий восторг были на сей раз ничуть не меньше, чем в первый приезд Кавалье; больше трех сотен людей целовали ему руки и колени; в тот день он был одет в камзол светло-серого сукна и в касторовую шляпу, обшитую золотым галуном и украшенную белым пером.