— Не позволю себя обыскивать! Это беззаконие! Вы не имеете права! Я требую вызвать дежурного по вокзалу офицера НКГБ. Только в его присутствии…

Поняв, наконец, что дело имеет с офицером госбезопасности, комендант движением руки остановил обыск, но приказал все же посадить Буслаева в КПЗ, куда его силой и водворили.

— Пусть почувствует, что такое нарушать порядок! — пролепетал он пьяно, закрывая дверь КПЗ на засов. — Думает, ежели чекист, так ему все дозволено.

Подвыпивший сержант вытряхнул на стол содержимое рюкзака. Рассовал по карманам табак, флягу со спиртом, суконные стельки для сапог.

Комендант заметил это, пьяно приказал:

— Ложи, сволочь, назад!

— Так я разве только себе, товарищ старший лейтенант? И с вами поделюсь. Табак рассыпем по кисетам. Спирт разопьем. А вот как быть со стельками?

— Ты чего со мной дуньку валяешь?! — зашипел комендант.

— Не желаете, так иначе поделим трофеи. Решайте сами. Стельки могу вам отдать. Обе. Я на все согласный.

— Ты что же, бесстыжая твоя морда, купить меня вздумал?

— Купить? Какая же мне в том выгода? Забирайте все!

— Пять суток строгого! За мародерство! Старшина, лично сопроводи этого паршивца на губу и сдай под расписку!

Сержанта увели.

Оказавшись в КПЗ, Буслаев беспокоился, что не сможет уехать в Москву. До отхода поезда оставалось минут сорок. Разноликая публика с чемоданами и мешками с боем занимала места в вагонах. Волновались за него и за себя и его коллеги, собравшиеся с вещами возле комендатуры. Но вот кто-то из них приблизился к оконной решетке. Буслаев обрадовался, снял сапог и каблуком выбил стекло. Крикнул:

— Я здесь, Володя! Пьяный комендант обвинил меня во всех грехах, разоружил и запер в КПЗ. Не теряй времени. Свяжись с дежурным по транспортному отделу НКГБ на вокзале. Попроси вмешаться.

— Держись, Антон! Я бегом!

На звон оконного стекла в камеру вбежал комендант.

— Так ты еще и буйный! — закричал он. — За дерзкое хулиганство знаешь что бывает?

— Я требую освободить меня из-под стражи! А стекло разбил… Другого мне не оставалось…

— Оправдываться будешь в тюрьме, бывший лейтенант. Составлю протокол, разжалуют тебя в рядовые и упекут годика на три.

Антон тяжело переживал положение узника. Пьяный комендант и в самом деле может так поступить. «Попробуй докажи тогда, что ты не верблюд, — думал он. — Я способен на проступок, но в интересах дела. И готов за это отвечать. Но здесь другая ситуация».

Дежурный от НКГБ по вокзалу майор Степанов не заставил себя долго ждать.

— Старший лейтенант, насколько серьезны основания, по которым задержан наш сотрудник Буслаев? — спросил он.

— Ах, вот оно что… Уже донесли… Четко работаете. Основание? Во-первых, воровски, как вражеский лазутчик, через дыру в заборе пробрался к поезду и провел за собой свою братию.

— Вы ставили вопрос перед руководством дороги, чтобы дыры в заборе заделали?

— Значит, не нарушитель… Но он еще и преступник. Из хулиганских побуждений выбил оконное стекло в КПЗ.

— Ввел вас в убыток… А как бы вы поступили на его месте? О задержании оперативного работника НКГБ вы обязаны были поставить меня в известность, а не он сам.

— Защищаете… А я его в тюрьму упеку! Вот так!

— Вы пьяны, старший лейтенант, а у пьяного всегда в глазах двоится. При исполнении служебных обязанностей надрались в стельку. На ногах едва держитесь. И это в день всенародной радости, в День Победы над врагом. Это куда большее преступление. Немедленно возвратите лейтенанту оружие, вещи и освободите из-под стражи! Вас же данной мне властью отстраняю от дежурства и письменно ставлю об этом в известность ваше командование.

— Валяйте… — с безразличием отнесся к этому комендант. — Я же на радостях выпил! Со всем честным народом!

Антона Буслаева освободили из КПЗ буквально после первого удара в вокзальный колокол, возвещавший об отходе поезда. А вскоре просигналил об этом и гудок паровоза.

Поезд шел с частыми остановками. Буслаеву все же удалось занять заветную третью полку в общем вагоне, предназначавшуюся для багажа. Заснул он мгновенно. Спал как убитый. А когда пробудился под вздрагивания вагона на стыках рельсов, одна за другой наплывали мысли о доме, о работе. Но больше всего думал о Лиде, о родившемся в его отсутствии человеке. И как они встретятся с Лидой, и как дальше будут строить свою семью. В себе не сомневался. Истосковалось тело, истосковалась душа. Знал, что будет хорошим мужем и отцом. А Лида? Станет ли она любящей женой и матерью, какую он рисовал в своем воображении?..

Если представить себе, что это не поезд-тихоход, а сказочный ковер-самолет, то Антон летел домой, распластав крылья.

По возвращении в Москву, прямо с вокзала Буслаев направился в Управление, где тотчас засел за рапорт-отчет о завершении боевой командировки, который давно и тщательно обдумал. Главное, не расплываться по мелочам, указать самое важное, что было, что сделал. Описав вкратце «операцию» захвата Краковского, указал и о задержании сотрудницы Поставского отдела Службы безопасности Альбины Тишауэр.

Доложил рапорт по команде и получил указание не отлучаться, ждать вызова генерала Петрова, если у того появятся вдруг вопросы к нему.

Ознакомившись с рапортом Буслаева, генерал поморщился. Ряд мест отчеркнул красным и синим карандашом, как весьма сомнительные. На полях против них выставил вопросительные и восклицательные знаки. Не обошлось и без бранных слов в его адрес. Извлек из среднего ящика стола блокнот с заимствованными у других начальственных особ «Умными резолюциями», перелистал его и, выбрав, как ему показалось, наиболее подходящую фразу, наложил ее на прочитанный отчет оперативного работника: «Бред сивой кобылы, а не рапорт!» Что означало это глубокомысленное руководящее изречение, сам он лишь догадывался, но оно ему явно нравилось — прямо и необычно сказано!

Нажав кнопку звонка, он вызвал дежурного.

— Буслаева ко мне!

Тот не заставил себя долго ждать. Войдя в кабинет, доложил, как положено:

— Товарищ генерал, лейтенант Буслаев по вашему приказанию прибыл!

Генерал встретил его не глядя, даже сесть не предложил.

— Благодарю, лейтенант, за службу, — начал он небрежно.

— Служу Советскому Союзу! — последовал ответ.

— Ты действительно проявил мужество, смелость и, я бы сказал, оперативную сметливость. — Подняв, наконец, глаза, произнес: — Твой непосредственный начальник полковник Новиков вышел даже с предложением представить тебя к правительственной награде — к ордену Боевого Красного Знамени.

Буслаеву было приятно слышать, что его ратный чекистский труд получил столь высокую оценку руководства.

— Однако я думаю, хватит с тебя и медали «За боевые заслуги». А ты как полагаешь? — заключил генерал.

Буслаев покраснел.

— Я не за наградой ехал, Игнат Пантелеймонович.

Сказал, как думал. У него свой суд, нравственный, высокий.

Для него главное — сделать дело для Родины, а не для награды.

Плеснув из бутылки в стакан боржоми, генерал поднес его к губам, но прежде чем выпить целебный глоток, резко сказал:

— Мы с тобой, Буслаев, не на крестинах и не пьем на брудершафт! — генерал дал понять подчиненному, что тот переходит границы воинской этики.

— Виноват, товарищ генерал, — поняв свою ошибку, произнес Антон, хотя, назвав его по имени-отчеству, он вовсе не проявил неуважения к нему.

— Да и вел ты себя там не столь уж и грамотно, как оперативный работник, если давал возможность тому же Краковскому уходить живым.

Буслаев насторожился и ответил:

— Были, безусловно, и недостатки… — Помолчав, добавил: — Действовать приходилось в сложных условиях. Руководствовался совестью, старался поступать во всем разумно. — Сказав так, усомнился: зачем говорю об этом? Подумает еще, что оправдываюсь.

— Недостатки… — усмехнулся генерал. Перелистал рапорт. Закурил трубку. — Не то слово, лейтенант! Ну вот хотя бы… Ты же оперативник, а поступал, как обыкновенный пропагандист-агитатор. Вместо того чтобы действовать решительно, применять оружие, прибегал, видите ли, к листовкам! Бумажки предпочитал гранатам! Прямо-таки курам на смех!