Марти не смог подняться до научного понимания равенства, которое впервые было дано марксизмом. В качестве теоретического обоснования своего учения он использовал положение о том, что все люди по своей природе равны, обладают одинаковыми и неотчуждаемыми естественными правами. «Социальное равенство есть не что иное, как признание видимого равенства самой природы…» (16, стр. 423).

Хотя Марти и выставил требование ликвидации эксплуатации и даже создания бесклассовой республики, он тем не менее, как мелкобуржуазный демократ, вместо ликвидации частной собственности фактически предлагает утопическую уравнительную теорию ее перераспределения. Марти не понимал, что достигнуть равенства невозможно без уничтожения частной собственности, которая является основой существования классовых различий и общественного неравенства.

Специфическая особенность «республики тружеников» Марти заключается в том, что она, минуя капитализм, вступает в общество без классов, где только и возможно счастье всех и каждого. Находясь в США, Марти пришел к выводу, что Куба должна стать народной, т. е. бесклассовой республикой, в противном случае ее ожидают все те пороки, в которых погрязла североамериканская «классовая республика». Кубинский революционер-демократ искренне верил, что «республика на Кубе… не принесет с собой несправедливого господства одного класса над другими, в ней установится открытое и честное равновесие всех социальных сил» (16, стр. 439).

Оставаясь на позициях революционного демократизма, Марти не представлял себе, однако, четкой программы того, как это должно произойти. Только марксизм смог дать ясный ответ на этот вопрос: историческая миссия строительства бесклассового общества — коммунизма принадлежит пролетариату, самому передовому и революционному классу современного капиталистического общества. Не понимая исторической роли пролетариата, Марти неминуемо впал в утопизм и полагал, что Куба сможет миновать капитализм и прийти к бесклассовому обществу социального равенства и справедливости через революционную войну за независимость, которая опиралась на крестьянское движение. Он не понимал, что крестьянская революция не может привести к созданию желанного им бесклассового общества, так как она является не социалистической, а лишь буржуазно-демократической революцией.

«Для марксиста, — писал В. И. Ленин в статье „Мелкобуржуазный и пролетарский социализм“, — крестьянское движение есть именно не социалистическое, а демократическое движение. Оно является и в России, как бывало и в других странах, необходимым спутником демократической революции, буржуазной по ее общественно-экономическому содержанию. Оно нисколько не направляется против основ буржуазного порядка, против товарного хозяйства, против капитала. Оно направляется, напротив того, против старых, крепостнических, докапиталистических отношений в деревне и против помещичьего землевладения, как главной опоры всех пережитков крепостничества. Полная победа данного крестьянского движения не устранит поэтому капитализма, а, напротив, создаст более широкую почву для его развития, ускорит и обострит чисто капиталистическое развитие. Полная победа крестьянского восстания может лишь создать оплот демократической буржуазной республики, в которой впервые со всей чистотой и развернется борьба пролетариата против буржуазии» (9, стр. 41).

Оценивая в целом социальную утопию Марти, воплощенную в образе республики «со всеми и для блага всех», следует помнить важное указание Ф. Энгельса: то, «что неверно в формально-экономическом смысле, может быть верно во всемирно-историческом смысле» (3, стр. 184). В. И. Ленин отметил, что этим положением Ф. Энгельса необходимо руководствоваться при оценке всех современных народнических или трудовических утопий как в России, так и в других государствах, переживающих буржуазные революции. В статье «Две утопии» В. И. Ленин писал: «Ложный в формально-экономическом смысле, народнический демократизм есть истина в историческом смысле; ложный в качестве социалистической утопии этот демократизм есть истина той своеобразной исторически-обусловленной демократической борьбы крестьянских масс, которая составляет неразрывный элемент буржуазного преобразования и условие его полной победы» (5, стр. 120).

Это исключительно важное положение марксизма полностью относится к оценке общественно-политических воззрений Марти. В формально-экономическом смысле социалистическая утопия Марти, его вера в особый, некапиталистический путь развития Кубы, когда она уже вступила на путь капитализма и не могла его миновать, были действительно ложными. Однако революционный демократизм Марти был «истиной в историческом смысле», истиной в условиях, когда на Кубе демократизм и социализм сливались в национально-освободительном движении в одно целое, а борьба участвовавших в этом движении крестьянских и пролетарских масс составляла главный фактор и решающее условие полной победы народной буржуазнодемократической революции 1895 г. Поэтому в условиях 80—90-х годов прошлого века социальная утопия Марти, воплощенная в образе республики «со всеми и для блага всех», в целом имела прогрессивное значение и оказала революционизирующее влияние на развитие борьбы кубинского народа против испанского феодально-колониального строя.

4. ВОИНСТВУЮЩИЙ АНТИИМПЕРИАЛИСТ

Хосе Марти посвятил свою жизнь борьбе за освобождение Кубы от испанского гнета. Непримиримый противник всякого колониального угнетения, он один из первых общественно-политических деятелей Латинской Америки увидел и показал опасность, угрожавшую независимости латиноамериканских стран со стороны Соединенных Штатов.

Газета «Noticias de Ноу» (от 7 апреля 1961 г.), оценивая историческое значение Марти, писала:

«Марти, верно понимавший исторические задачи своего народа, стал апостолом независимости и свободы Кубы от испанского колониализма и американского империализма… В этом состояла основная историческая миссия Марти.

Все, что он сделал и написал, продиктовано стремлением выполнить ее».

На протяжении всего XIX в. захват Кубы был одной из основных целей внешней политики США в Латинской Америке. Еще в 1809 г. президент США Т. Джефферсон заявлял, что Куба была бы «самым интересным дополнением к нашей системе штатов, которое когда-либо можно было осуществить» (39, стр. 810). Однако относительная слабость самих США, а также противодействие Англии и Франции мешали превращению мечты в действительность. Поэтому США по отношению к островным владениям Испании стали придерживаться выжидательного внешнеполитического курса, известного под названием политики «зрелого плода».

Суть этой политики сформулировал в 1823 г. государственный секретарь США Адамс. Он писал американскому послу в Мадриде Хью Нельсону: «Имеются законы как земного, так и политического тяготения; подобно тому как яблоко, сорванное ветром с его родного дерева, не может выбирать и падает не иначе как на землю, Куба, насильственно вырванная из ее неестественной связи с Испанией и неспособная удержаться сама по себе, должна тяготеть к Североамериканскому союзу, и только к нему; он в силу того же закона не может не принять ее в свое лоно» (46, стр. 7).

Осуществляя политику «зрелого плода», США стремились не допустить, чтобы Кубу захватила какая-либо европейская держава. Однако больше всего они опасались, как бы власть на Кубе не перешла в руки самого кубинского народа, что сразу же разрушило бы всю систему «политического тяготения», на создание которой американские аннексионисты потратили целое столетие [12]. Поэтому до поры до времени США предпочитали видеть остров в руках слабой, разлагающейся испанской монархии, из которых легче всего было бы вырвать заветное яблоко.

В течение XIX в. Соединенные Штаты предпринимали неоднократные попытки захватить остров под видом «покупки». Аннексионистские устремления США, особенно в первой половине XIX в., вдохновлялись южанами-рабовладельцами, стремившимися к захвату новых земель для ведения плантационного хозяйства. После победоносной войны против Мексики президент США Д. Полк в 1848 г. предложил Испании продать Соединенным Штатам остров Куба за 100 млн. долл. Испания решительно отказалась. В ответ в 1852 г. США отказались гарантировать испанское владение островом.