6 сентября, благодаря случайно захваченному на участке 30–й пех. бригады (4–я армия) экземпляру приказа Жоффра, Мольтке узнает о том, что союзники перешли в общее наступление. Мольтке немедленно сообщил об этом командующим армиями без всяких дополнительных указаний со своей стороны. Можно строить какие угодно предположения о том, чем объясняется этот поразительный паралич воли германского главного командования в такой ответственный момент. Само собой разумеется, что оно имело в своем распоряжении достаточно возможностей, чтобы со всей энергией реагировать на полученное известие. Нет смысла заниматься такими предположениями — важнее установить связь этого нового проявления невмешательства германского главного комадования в события с предшествующими фактами. Надо учесть, что Мольтке по-прежнему не знал о конкретной обстановке на фронте армий правого крыла. Скудные известия, получаемые от них за день, были пополнены информацией вернувшегося Хенча, который сообщил о боях 4–го рез. корпуса на Урке и предстоявшем подходе сюда 2–го корпуса. Мольтке не решился что-либо предпринять, не имея более точных данных. Решение у него уже назревало, но оно было слишком ответственно, чтобы принять его, не взвесив всех оставшихся шансов; это решение вытекало из пессимистической оценки общего положения, которое уже было выражено в директиве 4 сентября и означало не больше не меньше как необходимость отступления армий правого крыла.

7 сентября рано утром были получены более точные данные о положении 1–й армии. Утешительного мало: тремя корпусами армия пытается противостоять наступлению союзников со стороны Парижа, а два ведут тяжелый бой на юге. Позднее поступают сообщения, что и эти два корпуса отходят на реку Урк. Все эти сообщения рисовали возрастающую путаницу на правом крыле; между 1–й и 2–й армиями нет согласованности в действиях; с отводом 3–го и 9–го корпусов возникает брешь. Но Мольтке опять не дает никаких распоряжений. Посетивший его в этот день командующий 7–й армией генерал Хееринген сообщает об «угнетенном, страдающем, пессимистическом» состоянии духа начальника штаба германского главного командования. Видимо, он не видел иного выхода, как «отступление армий правого крыла, положение которых становилось все более опасным».

С утра 8 сентября в главной германской квартире продолжает нарастать это мрачное настроение в связи с новыми известиями о положении правого крыла. Правда, в полученном в 4 часа утра радио от 1–й германской армии сообщалось об уверенности ее командующего в благополучном исходе сражения 8 сентября (отправлено из штаба 1–й армии 7–го в 17 час.). Одновременно в этом сообщении указывалось, однако, что «командир 2–го кав. корпуса прикрывает линию Мо — Вудомье, где продвижение крупных сил противника отсутствует…» Именно этот момент — наличие бреши между 1–й и 2–й армиями — привлек особое внимание генерала Мольтке; только кавалерия прикрывает разрыв, 2–я армия также сообщила отнюдь не обескураживающие известия о своем положении: она удерживается на своих позициях и собирается 8 сентября продолжить наступление на своем левом фланге. Однако, и здесь ложка дегтя была примешана к бочке с медом:

«Вследствие сильных потерь 2–я армия имеет боевую силу всего в три корпуса». Впоследствии выяснилось, что эта фраза в конце донесения была прибавлена лично генералом Бюловым. Несмотря на то, что в ней, по сути дела ничего нового и поразительного не сообщалось, она также произвела на генерала Мольтке тяжелое впечатление. В 7 час. утра было перехвачено радио 2–й армии, в котором генералу Рихтгофену предлагалось принять безотлагательно меры к обеспечению правого фланга этой армии, севернее Монмирая. В 9 час. — ответное радио 1–го кав. корпуса, в котором сообщалось, что линия М. Морена прорвана, и что корпус отходит за реку Долло.

Правда, одновременно были получены успокоительные сведения о положении на побережьи и в Бельгии; вновь формируемая 7–я армия получила приказ передвинуться в район Сен-Кантена, чтобы укрепить правое крыло.

Мольтке созывает утром 8 сентября совещание, на котором присутствуют начальник оперативного отдела полковник Таппен, начальник политического отдела полковник Домес и начальник разведывательного отдела подполковник Хенч. Два первых высказывают оптимистическое суждение о положении. Хенч молчит. О чем он думал в этот момент? Каково было его мнение по поводу полученных сообщений? Об этом можно только догадываться. По свидетельству его подчиненного, капитана Кенига, взгляды Хенча на положение германских армий были пессимистичны с начала войны; во всех сообщениях, прибывающих с фронта, он видел только худшее; у него уже в то время созрело мнение, что выправить положение можно только отступлением германских армий, флангу которых Париж создавал серьезную угрозу. Во всяком случае, на указанном совещании вопрос об отступлении не ставился. Мольтке решает лишь послать представителя генерального штаба для точной информации положения на правом крыле. Выбор его останавливается на подполковнике Хенче[296].

Дальше мы попадаем в область таинственной и темной истории. Сам Хенч в документе, написанном им 15 сентября, сообщает, что им были получены от Мольтке полномочия «в случае нужды отдать приказ об отступлении 1–й–5–й армий за реку Вель и на высоту северного края Аргонн». Мольтке же впоследствии (вероятно, в феврале 1915 г.) на актах 1–й армии сделал надпись: «Полковник Хенч имел только поручение передать 1–й армии, что, если ее отход станет необходимым, — она должна отойти на линию Суассон — Фим, чтобы таким образом снова примкнуть ко 2–й армии. Он никоим образом не имел задания сказать, что отступление неизбежно. Приказ об отступлении 1–й армии не отдавался мною. Также и приказ об отступлении 2–й армии».

Дальнейшие документы не имеет смысла цитировать. Поскольку письменного приказа Хенч не получил, мы остаемся в сфере гаданий. Но общая картина не вызывает сомнений. Лицо главнокомандующего (фактически) германскими армиями в этот ответственнейший момент, даже если судить по его собственному свидетельству, выявляется слишком отчетливо: армии отступают без его приказа, причем — удивительным образом — он воспринимает это как должное. Подобный способ сложить с себя ответственность может вызвать лишь усмешку. Рейхсархив, на основании сличения разных показаний, приходит к выводу, что между Мольтке и Хенчем произошла беседа с глазу на глаз перед отъездом последнего. Иначе, конечно, и быть не могло. Почему, например, Хенч не едет к правому флангу германского расположения, как было условлено на совещании, а объезжает все армии, начиная с левого фланга? Очевидно, им были получены специальные инструкции лично от самого Мольтке. В какой форме? Это установить невозможно. Но ясно, что речь шла только об отступлении, о неизбежном или возможном — другой вопрос[297].

Мы ни в каком случае не присоединяемся к мнению, что отступление германских армий 9 сентября было неотвратимо и неизбежно. При самом неблагоприятном стратегическом положении исход борьбы решается столкновением живой силы, вооруженной техническими средствами[298]. Сильная и уверенная в себе, сознательная воля главнокомандующего могла бы во много крат повысить динамику битвы, устранить помехи маневру, внести согласованность, — словом, направить события по иному руслу. Такой вариант был вполне возможен, а кто может определить пределы осознавшей себя и всю обстановку твердой и непоколебимой воли, в особенности такого могущественного аппарата, каким было германское главное командование? Но действительность дала иной вариант: в главной квартире царит не бодрая уверенность в победе, а капитулянтские настроения. И вот они начинают принижающе действовать на пружины всего сражения от Парижа к Вердену; они ослабляют, а не укрепляют волю командующих армиями в тяжелых испытаниях. Можно поверить, что 8 сентября утром еще не был отдан приказ об отступлении. И в самом деле, зачем посылать представителя германского главного командования во все армии, если такой приказ мог бы быть передан просто по радио. С другой стороны, если бы по прибытии в 1–ю армию Хенч нашел завершенную победу ее частей, конечно, приказа об отступлении отдано не было бы. Но маневр 1–й армии шел на тормозах, соседи ей не помогали, стратегическая обстановка ухудшалась, и в такой обстановке пессимизм Хенна перешел на страницы истории.