Успех шлиффеновского маневра, таким образом, определялся вовсе не равномерным насыщением всего фронта, а зависел от быстроты движения правого крыла, которое должно было обладать и достаточной мощностью. Само собой разумеется, что скорость движения обусловливалась ударной силой массы захождения, достаточной, чтобы быстро преодолеть встречающееся сопротивление. Но при этом забывают об обратной зависимости: мощность правого крыла обусловливалась в свою очередь быстротой его движения. Чем быстрее двигалось правое крыло вперед, тем больше было шансов сохранить выигранный темп, тем меньше оставалось у противника возможностей путем контрманевра достигнуть равновесия на этом решающем фланге сражения.
Две тенденции явно сталкиваются при обсуждении этого вопроса: одна остается на базе маневренной войны, в аспекте которой Шлиффен мыслил осуществить свой план, не заботясь о том, чтобы всюду противопоставить преграду возможному контрманевру противника; другая, предвосхищающая мышление эпохи позиционной войны, основывается на равномерном распределении сил по всему фронту.
Несомненно, у Мольтке проскальзывала эта вторая тенденция, когда он уже в плане стратегического развертывания отступил от шлиффеновского распределения сил между правым и левым крылом. Но эта тенденция была лишь в зародыше. В директиве от 27 августа германское главное командование стремилось обеими ногами стать на почву шлиффеновского замысла. Но соответствовало ли это стремление фактическому положению? Здесь необходимо, хотя бы очень кратко, коснуться результатов пограничного сражения.
2. Пограничное сражение. Первый кризис шлиффеновского маневра
«Битва на Марне, в целом, есть не что иное, как перевернутое пограничное сражение. Отступательный маневр перенес сражение из Бельгии к Марне и осуществил в то же время полное изменение ситуации. Это изменение не было только материальным[91], стратегическое преимущество также перешло на другую сторону: так же как во время пограничного сражения, французы, чувствуя опасную угрозу на их левом крыле, бросились, как бы в инстинктивном движении защиты, вперед против германского центра с целью прорвать его, точно так же на Марне, германцы, под давлением опасности со стороны Парижа, ринулись прямо перед собой, чтобы попытаться разорвать французский центр[92]».
Схема 7. Марнская битва. Западное крыло 7 сентября.
Здесь проводится аналогия между двумя крупнейшими и единственными за всю мировую войну сражениями на западноевропейском театре, в которых действительно участвовали все силы обеих сторон. Пограничное сражение — предшественник и, в известном смысле, прообраз Марнской битвы. Оно, однако, гораздо проще и понятнее; поэтому краткий разбор его полезен для уяснения некоторых вопросов, которые в пограничном сражении выявились в более ясной и элементарной форме.
В приведенном выше высказывании подчеркивается вместе с тем и противоположность пограничного сражения и битвы на Марне: оперативно-стратегическое преимущество перешло к другой стороне. Если в начале Марнской битвы выигрыш темпа был у союзников, то в начале пограничного сражения его имели немцы.
Ошибку Мольтке в оценке результатов пограничного сражения до некоторой степени можно объяснить тем, что оно закончилось на всех участках внешней победой немцев. Однако эта победа скрывала тенденцию, опаснейшую для судеб маневра в целом. Основная особенность пограничного сражения заключалась в том, что вместо единого цельною маневра она представляла собою совокупность разрозненных битв на правом крыле, в центре и на левом фланге германского фронта.
а) Сражение в Лотарингии
(Схема 17)
Схема 17. Восточное крыло в дни 5–9 сентября.
Шлиффен рассчитывал достигнуть решающего преимущества на правом крыле раньше, чем противник успеет сорганизоваться для отпора. Он учитывал при этом тенденцию французов направить свой удар в восточном и северо-восточном направлениях. Нужна была с их стороны особая прозорливость и смелость, чтобы сдвинуть свое развертывание в Бельгию. Шлиффен имел достаточные основания полагать, что такой смелости у его противника не окажется. Шлиффеновский план был основан поэтому на предпосылке, что сосредоточение главных сил французов будет опираться на мощную крепостную зону. Мало того, Шлиффен вложил в свой план некоторую дозу яда хитрости: пусть французы попытаются наступать в восточном и северо-восточном углу — это даст выигрыш времени для маневра захождения правым плечом. Об этой возможности Шлиффен высказался так:
«Во всяком случае, в этом нельзя усмотреть никакой опасности. …Не изменяя по возможности ни в малейшей части германский оперативный план, во всем остальном необходимо обеспечить нижнее течение Мозеля, пространство между Мозелем и Маасом преградить на высоте Диденгофена[93]. Если французы направятся через Верхний Рейн, им нужно организовать сопротивление в Шварцвальде. Подвезенные из тыла войска необходимо сосредоточить на Майне и Иллере».
Итак, Шлиффен считался с потерей Эльзаса и Лотарингии. Чем глубже засовывали французы свою голову в западню, тем выгоднее казалось это Шлиффену с точки зрения успеха оперативного плана в целом. Если бы французы направились через Эльзас и Лотарингию главными своими силами, Шлиффен считал наиболее целесообразным склонить силы своего правого крыла немедля же прямо на юг (а не на юго-запад), отрезая французов от столицы и нанося им удары в тыл. Основной замысел был бы осуществлен в упрощенной форме.
Но Шлиффен мало рассчитывал на подобный оборот событий. Сосредоточение германских армий заканчивалось на 13–й–17–й день мобилизации. Если бы предположить, что французы могли двинуться внутрь Эльзаса и Лотарингии на 10–й день мобилизации, то им потребовалось бы минимум еще 10 дней, чтобы достигнуть Рейна и Нижнего Мозеля. Разумеется, здесь искусственно принят во внимание исключительно благоприятный для французов ход событий. Но в это время развертывание германских сил было бы закончено, и указанный поворот на юг решил бы судьбу операции.
Разумеется, французы, которые знали, хотя и не точно, о движении германцев в обход через Бельгию, не дали бы себя провести так просто и неизбежно должны были выделить крупные силы для отражения угрозы с севера. Движение французов в Эльзас и Лотарингию можно было при таких условиях расценивать как одну из форм общего противодействия с их стороны выполнению плана противника. Так оно в действительности и произошло.
Иначе подошел к вопросу Мольтке. Соотношение сил в пользу правого крыла, установленное Шлиффеном (1: 7), казалось ему чрезмерно рискованным, и он изменил его в пользу левого крыла, установив соотношение 1: 3. Здесь заключалось уже коренное изменение основной идеи шлиффеновскою плана. Левому флангу ставилась тем самым задача — не пускать французов вглубь. Поскольку эта задача не выходила за рамки простого сковывания противника, в ней не заключалось еще непосредственной опасности для хода операции на всем фронте, так как, пригвожденные к правому своему флангу, французы были бы обойдены с запада. Гораздо опаснее, если бы французы начали передвижку своих сил с правого фланга на левый (что, как известно, впоследствии и произошло), уклоняясь от каких-либо серьезных операций в Эльзасе и Лотарингии. Наличие мощных рубежей обороны позволило бы им удерживаться со слабыми силами, подготавливая отпор в центре и на своем левом фланге.
Различие между Шлиффеном и Мольтке заключалось не только в измененном распределении сил. Как это ни странно, но, увеличивая свои силы на восточном секторе, Мольтке резко уменьшал свои шансы сковать здесь противника: элемент шлиффеновской хитрости выпадал из игры. Столкнувшись с крупными силами противника, французы прекращали наступление на восток, а, перейдя к обороне, смогли бы начать переброску на запад. Буквально так и случилось в действительном ходе событий.