Телефон разбудил их в десять утра. Орланда машинально протянул руку, но Алина шлепнула его по пальцам.

— Только не твой голос! — сказала она.

Звонил Альбер из Гонконга.

— Ты еще спишь?

— Я ужинала с Жаклин и Ольгой и поздно легла. Как прошел полет?

— Скучно — как я и предполагал.

Он, конечно, совсем не спал в самолете. Предупредительные китайцы встретили их в аэропорту, они проехали всю страну, и Гонконг оказался именно таким шумным и колготным, как и предполагал Альбер. Пусть Алина скажет Ольге, что рикш здесь больше нет.

— Нельзя придумать ничего глупее отъезда в субботу! Банк закрыт, внутрь не попадешь — но нам-то именно это и нужно! Китайцам так не терпелось увидеть восхищение на наших лицах, что мы — Бордье, Ренье, я, наши хозяева и переводчики на трех машинах (вообрази эту помпу!) — дважды объехали вокруг архитектурного шедевра: приходилось выворачивать шею, чтобы разглядеть… первый этаж! Потом мы долго разворачивались, въехали на виадук — с него открывается панорама всего здания, мы, как положено, восхищенно вскрикивали, переводчики эти вскрики переводили, так что я теперь знаю, как сказать по-китайски «О-о!» и «А-а!».

— Будь же снисходителен!

— Я даже готов проявить великодушие! Нашим хозяевам ужасно хотелось, чтобы мы отметили, как органично встроено здание в городскую среду, как точно соблюдены пропорции — Банк-стрит совсем не подавляется небоскребом. Нам следовало, глядя на фасад, догадаться, что все обитатели наслаждаются великолепным видом из башни на бухту и порт. И я все исполнил в лучшем виде — от Бордье ведь не дождешься! — но ровно то же самое можно было сделать, всего лишь взглянув на планы, не рискуя вывихнуть шею и не перелетая на другой конец света в узких креслах, рассчитанных на коротышек ростом в метр шестьдесят!

— Я его обожаю! — прошептал Орланда, приклеившийся ухом к трубке.

— Ты обожаем! — сказала Алина.

— Еще бы — я ведь само совершенство! Ладно, пойду одеваться к ужину: тесный круг, пятнадцать человек. Плачь обо мне, любимая!

— Крупными глицериновыми слезами, — пообещала Алина.

— Я от него балдею! — воскликнул Орланда, как только она положила трубку. Я, конечно, не жалею, что стал мужчиной, но какая жалость, что он любит только женщин!

Алину несколько удивила его пылкость.

Следующий телефонный звонок был из Ахена, от госпожи Берже: она по-матерински беспокоилась о бедняжке Алине, которая, наверное, очень скучает в одиночестве, и пригласила дочь на обед, пообещав приготовить ее любимое блюдо — макаронную запеканку.

— Боже мой, мама! Запеканка была моим любимым блюдом в десять лет!

— Вот именно! Я так давно не готовила ее для тебя!

Орланда уткнулся лицом в подушку, чтобы на том конце провода не услышали его хохот.

— Это так мило с твоей стороны, мама! Но я иду к Лардинуа, они очень давно нас пригласили.

— Без Альбера?

Орланда застонал.

— Думаю, я не заблужусь! — ответила Алина. Дерзость молодого человека была очень заразительна, и она почти не пыталась скрывать свое раздражение.

Мари на мгновение опешила:

— Да-да… Конечно.

В действительности никакого приглашения не было, так что Алина, от греха подальше, включила автоответчик.

— Пойду сварю кофе.

— Брось! — ответил Орланда. — У меня есть предложение получше: надевай штаны и свитер, я приглашаю тебя позавтракать в какую-нибудь шикарную гостиницу, где есть эти замечательные буфеты, устроенные на английский манер, — с сосисками, припущенными помидорами и яичницей с беконом. Альбер терпеть не может выходить из дома в это время суток, но мы-то с тобой обожаем!

Алина, удивленная и очарованная, в мгновение ока впрыгнула в одежду.

Пятью минутами позже:

— Дай мне ключи от твоей машины, ну пожалуйста! С тех пор как «сменил тело», я еще ни разу не сидел за рулем.

Я задаюсь вопросом, мечтала ли Алина-девочка раздвоиться, чтобы иметь идеальную подружку? Сумею ли я, как делала до сих пор, изложить во всех подробностях то, что происходит между этими двумя, которые на самом деле — единое существо? Внезапно я чувствую, что мгновения сплавляются в дивную непрерывность, все блестит и сияет таким ослепительным светом, что я слепну, глаза наполняются слезами. Мне всегда говорили, что на солнце смотреть нельзя, разве что в очках с сильно затемненными стеклами! Они бегут к машине, движимые единым порывом, они смеются… Кто они — любовники в самом начале романа или дети в разгар игры? Как же странно то, что объединяет ее с Орландой! Характер связи между разными людьми объясняет более чем ограниченное количество схем: как же быть со мной по отношению ко мне? Мы одобряем себя или осуждаем, любим себя или ненавидим, над собой у нас не больше власти, чем над другими. Побеждаем мы или проигрываем — внешним врагам или внутренним противоречиям, — суть всегда одна. Алина безжалостно подавляла Орланду, когда он был внутри нее, и всего за несколько дней уступила напору его веселости и дерзости, она была грустной — теперь смеется и плевать хотела на удивление госпожи Берже, недовольной, что дочь идет в гости одна, без Альбера. Возможно, все объясняется очень просто: Алина подчинялась госпоже Берже, сама того не замечая, Орланда ткнул ее в это носом, и тогда она отказалась от неразумной позиции, ведь мать опасалась за ее будущее, а оно уже стало добротным настоящим. Но это ужасно! Неужели мы живем, подчиняясь тайным законам, которые ограничивают нашу свободу? Что же получается: Алина внезапно сталкивается лицом к лицу с частью себя самой, которую не знала, мгновение колеблется, неизвестное ей нравится, и она, ничтоже сумняшеся, принимает его? Наши принципы, наши правила, наши убеждения — все, что, как мы полагаем, подчинено разуму, — есть лишь производное от обветшалой покорности? Внутри Алины жил Орланда, так кто же притаился во мне — проститутка, мошенник, убийца? Взгляните на эту серьезную молодую женщину, истинную профессионалку в своей работе — вот она отправляется есть блинчики вместе с похитителем чужой души… С кем он спал вчера, что делает в кварталах с сомнительной репутацией, куда его заносит страсть? Она до смешного честна — и вот уже врет напропалую, а ее спутник жизни, уехавший по делам на другой конец света, знать не знает, что в его постели сегодня ночью спал другой мужчина. Вы скажете — все было целомудренно, но я отвергаю это утверждение: объятие душ, по-моему, гораздо опаснее плотских ласк. Разве мы все — Орланда, Алина, да и я сама — не спим каждую ночь в обнимку с собственными чудовищами? Черт, я совсем запуталась, не стоит пытаться понять их, лучше отдаться на волю чувству, которое они сейчас переживают.

Что называют любовью? Французы рифмуют слово amour со словом toujours — всегда, но это, с точки зрения классической просодии, ошибка: слово «любовь» следует употреблять только во множественном числе и всегда находиться в «Любовях». Я Тристан, я принадлежу Изольде, я — ты, ты — я, каждое мгновение ты даешь мне то, чего я жду, ты говоришь — и это именно те слова, которые я хотел услышать, я шучу, когда тебе хочется смеяться, единый порыв вдохновляет нас, ты успокаиваешь меня в тот самый момент, когда мой страх только зарождается, моя рука протягивает тебе стакан холодной воды — и ты ощущаешь жажду, мы резонируем в унисон. Музыканты говорили мне, что не любят ни играть, ни петь в унисон: я думаю, диалог не получается, если люди идут параллельными путями, не перекрещиваясь. Любовь возникает только в ауре «инаковости», которую вечно стремится уничтожить: Алина и Орланда, раздвоились, но они не клоны — иначе произносили бы одновременно одинаковые слова и не слышали бы друг друга, но каждый из них знает, что любит другой, потому что именно это любит он сам. Ужас и гнев ушли, и они упиваются совершенностью отклика. Боже, да это же чудо — желать, зная, что душа всегда откликнется, не бояться неудовлетворенности, позволять себе любую надежду, какое угодно стремление. Именно так, наверное, живут небожители, но человек, вкусивший блаженства, через три дня просто не сможет спуститься из заоблачных высей на землю! Никто не способен, познав рай, снова переносить собственную сдержанность, нелепость добрых побуждений… Я счастлива — ты хмуришься, я предлагаю тебе амброзию — ты хотел супу… Вы подаете мне похлебку вместо сладостей… Я выказываю удовольствие — но потому лишь, что ты пытался угодить мне… Мы хромаем от одной ошибки к другой… Прости, я думал, что… Нет-нет, мой дорогой, все хорошо… А если люди проживают вот так вместе полный срок, это называется счастьем… Бедные смертные, мы обречены на вечное неумение читать в душах других людей, единственное, на что мы способны, — угадывать чувство по полуулыбке, подстерегать брошенный из-под ресниц взгляд, жадно внимать словам, прятать разочарование… Мы несправедливы, мы ранимы, мы раним, мы любим.