Алина вздохнула. Следовало признать: она больше не сомневается. «Возможно, отсутствие сомнений означает, что я окончательно свихнулась?» Алина пожала плечами: не признавать очевидных фактов — просто иной вид безумия, пусть даже эти факты кажутся полным безрассудством. «Я нырнула в фантастический роман, и, если до разделения то, что представляет собой этот молодой человек, было частью меня, следует признать, что в неизвестность прыгнула именно я. Никогда бы не поверила, что способна на такое! В моей душе гораздо больше вещей, о которых моя философия не могла и мечтать. Вернее сказать — было, поскольку он объявляет себя автором всех этих доблестей. Но что же получается — он забрал лучшую часть меня самой? Вот черт! Кем я была? Как странно — начать открывать себя для себя, только утратив половину себя!»

Следующей в глубинах ее подсознания, естественно, зарождается мысль: «Как вернуть утраченное?»

Алина задумчиво смотрела на Орланду. Мы разошлись. Конечно. Но до какой степени? Из чего была сделана та ее часть, что покинула ее? «Я не верю в существование души, — сказала она себе, — но я ведь задаюсь вопросом, что есть психика человека? Мысль — продукт деятельности мозга, бррр! — а ваша дочь нема, потому что она не говорит. Так что же он забрал? И что же осталось?»

На все эти вопросы не существовало ответов, была уже половина второго, и ей следовало отправляться на лекцию.

— Раз уж вы так хорошо знаете мой кабинет, окажите мне любезность — приберите здесь все, а я ухожу, — сказала она.

Орланда рассмеялся:

— Получится, что вы сами навели порядок!

В душе Алина с ним согласилась.

Какая странная ситуация создалась между этими двоими! Впрочем, я сказала «двоими» и засомневалась: действительно ли их двое? Орланда в этом уверен, но в Алине зарождается сомнение. Я смотрю, как она торопливо удаляется, чтобы не опоздать, но походка у нее очень решительная — через площадь Наполеона III к вокзалу она шла совсем иначе, как будто сама себя пришпоривала. Она меня поражает — и не впервые. После первой встречи с Орландой она наврала Альберу, как стреляный воробей. Наблюдать за Алиной непросто — она вечно витает в облаках, самообольщается и тем самым водит за нос всех окружающих. Я встретилась с ней в момент их разделения, когда она усердствовала над Пречистыми Госпожами, и теперь мне кажется, что я слишком легко приняла точку зрения Орланды, который все это терпеть не мог. Разве не прекрасна та гибкость, с которой она принимает невозможное? Рискну предположить, что личности с менее могучими мозгами утонули бы в хаосе, а она гнется, но не ломается! Не стоит забывать, что именно Алина сотворила это самое «невозможное», именно поэтому она не так упорно ему противится.

Орланда, как и обещал, убрал все следы их «пиршества», после чего отправился в магазин покупать школьные учебники по алгебре и геометрии за шесть лет и всю вторую половину дня читал. Результаты привели его в восторг: мозг так легко воспринимал теоремы, как будто он знал их всю жизнь, потом немножко подзабыл и вот теперь «освежил» эти знания. «Да, — сказал он себе, — занятие увлекательнейшее, но как же быть с идеей реставрации старинных частных особняков для последующей их перепродажи? Я не могу одновременно делать два дела!» При мысли о неизбежности выбора Орланда скривился: уже! «Алина всю дорогу от чего-то отказывалась, а теперь что же, и мне придется?» Ему захотелось с кем-нибудь поговорить, тут же, сама собой, пришла в голову мысль о Поле Рено, и он отправился на авеню Лепутр.

Поль, до смерти напуганный собственными желаниями и побуждениями, решил в следующие несколько дней не возвращаться домой к шести. Никогда прежде ему не приходилось прибегать к подобным мерам — он умел укрощать свои чувства, но был трезвым реалистом. Вспомнив, как кинулся выяснять по телефону вопрос о лиценциатской степени, а потом предложил нежданному любовнику стол (хорошо, что не кров), понял: благоразумнее будет не доверять себе и принять меры безопасности. Итак, в среду, выйдя из конторы, он изучил репертуар кинотеатров, ничего не выбрал, не захотел идти и на концерт барочной музыки в консерваторию, просмотрел записную книжку — и пришел к выводу, что вряд ли кто-то так уж жаждет его общества, тяжело вздохнул, прекрасно осознавая причины столь стремительного отказа от любых возможных развлечений, и стал приискивать кафе, где можно будет часов до восьми почитать на террасе газету. «Нет! До половины восьмого», — тут же поправил он сам себя, покупая «Монд», «Суар» и «Тайм мэгэзин». Его терпения хватило на три четверти часа…

Вот почему Орланда, добравшись до авеню Лепутр, нос к носу столкнулся с Полем Рено у подъезда его дома.

— Я принес ужин! — весело сообщил он.

Черт, что-то он сегодня всех кормит! Поль смотрел, как Орланда распаковывает копченую семгу, заливную форель, телятину в собственном соку (ее придется разогреть) и две бутылки «Пуйи».

— Поставщик сегодня здорово заработал! Здесь еды — на три дня вперед.

— Вы плохо знакомы с моим аппетитом.

Альбер метал громы и молнии. Весь вечер Алина слушала его ворчание и брюзжание по поводу Гонконга: поездки не избежать, прямого рейса из Брюсселя нет, придется лететь из Парижа, он уедет в субботу, а вернется только на следующей неделе в четверг.

— Глава клана так и не смог преодолеть страх перед взлетом и посадкой, а посему старается по возможности сократить их количество до минимума, так что мы поедем на машинах, да еще набьемся по пять человек в автомобиль — как сельди в банке! А еще старик скорей застрелится, чем позволит спидометру зашкалить за сто километров, и мне придется целых четыре часа терпеть нудный треп — я «закладываюсь» на четыре, учитывая остановки «по требованию простаты». Архитекторы не приглашены — и они в ярости, я позвонил и уговорил их не строить козью морду нам, а ударить тяжелой артиллерией по Бордье. Но сам-то я вот-вот лопну от злости, потому что ехать надо, никуда не денешься, это неотвратимо, как конец вечности. Одно утешение — пасхальный понедельник тоже выпадает на поездку, так что хоть один день не будет потерян.

Страстно-желчно-обиженный монолог Альбера время от времени прерывался сочувствующим мурлыканьем Алины.

Кстати, а любит ли Алина Альбера? Ну, пылать она не пылает, это уж точно, но она к нему привязана и сочувствует его досаде. Страсть тут и не ночевала, она — в другом месте. Орланда в этот момент увлеченно рассуждает перед Полем о постулатах Евклида, и тот чувствует, как его закручивает вихрь мира параллельных линий. Но разве в прошлое воскресенье, погрузившись в «Орландо», Алина не пылала? Так почему же ей не передается возбуждение Альбера? Она достает мясо из морозилки, задает в нужный момент нужные вопросы… те, что не подогреют, не дай бог, злость Альбера, шатающегося туда-сюда по кухне, потом он начинает «на автопилоте» готовить заправку для салата, а она моет зелень, и вот они уже садятся за стол, а Альбер все еще не решил, что, кроме башни, ему стоит там посмотреть.

— Ладно, — произносит он наконец, вздыхая, — смиримся с неизбежностью и попытаемся извлечь из ситуации максимум удовольствий.

За десертом оба уже смеются.

А вот Орланда ничего не принес на сладкое Полю Рено — вместо этого он рассказывает ему о доме на авеню Уинстона Черчилля:

— Больше всего поражает воображение библиотека. Огромная необычная комната на первом этаже, повсюду лепнина и позолота — то ли вестибюль, то ли гостиная, одних дверей — четыре или пять. Продавец открывает одну из них — в глубине, и вы видите перед собой узкую ярко освещенную лестницу. Правая стена — она выходит во двор — вся стеклянная. По лестнице вы доходите до следующей двери. Ощущение странное, потому что лестница имеет пол и потолок и выглядит как крошечная, длинная и узкая комнатка, чье единственное предназначение — быть футляром для лестницы! Там всего пятнадцать очень красивых деревянных ступенек, думаю, это натертое воском красное дерево. Красное дерево обычно полируют, и оно приобретает искусственный вид, становится похоже на этих светских дамочек, таких гладких и блестящих, что невольно задаешься вопросом: а люди ли они? У натурального красного дерева текстура чуть тяжеловата, потому-то оно такое прочное. Ступеньки лестницы широкие, так что карабкаться вверх очень удобно. Давайте же, открывайте, говорит мне агент по продаже недвижимости, когда мы оказываемся наверху, и я открываю: о, изумление! Пятнадцать метров в длину, десять — в высоту, два яруса стеллажей — и ни одной книги! Эффект трудно передать: комната без мебели выглядит пустой, библиотека без книг — пустее пустого. Я подошел ближе: должно быть, после того, как с полок сняли книги, пыль никто не вытирал, она покрывала дерево плотным сероватым налетом толщиной в два пальца, и мне вдруг померещились призраки томов, живших на этих стеллажах.