А у меня наверху стояла тишина. В понедельник утром у частных детективов не бывает посетителей. Клиенты, как правило, ждут вторника.

Из моего окна виден весь Берген. Центр отдан торговле, здесь расположен рынок в окружении магазинов, а дальше видна пристань, на которой строится сверхсовременный отель. Ближе к горам между улицей Верхней и районом Сандвикен, теснятся старые дома, где живут рабочие: покосившиеся деревянные курятники, то здесь, то там торчат высокие печные трубы. Вдоль Фьелльвейен разместились массивные, неподвластные времени особняки образца времен первой мировой войны, когда-то принадлежавшие богатым семьям, а ныне населяемые их обнищавшими наследниками и пенсионерами. К югу, в районе Ульрикен, поселились нувориши пятидесятых. Их дома белеют ослепительными фасадами, кое-где за деревьями даже скрываются собственные теннисные корты, и молодежь, вся в белом, предается воскресному моциону для избранных. Зато, поднявшись чуть выше, все без исключения члены нашего общества имеют право наслаждаться английским парком, где узкие тропинки, покрытые опавшей хвоей, вьются среди деревьев. Можно бродить по тропинкам и чувствовать, как покой наполняет душу, и любоваться неожиданно открывающимися видами — и так всю ночь напролет, теплую, светлую летнюю ночь, держась за руки с любимой девушкой, если таковая у вас имеется.

Но какой разительный контраст со всеми этими прелестными картинами являло собой сборище бездомных бродяг, которые уже с утра на торговом причале пускают по кругу бутылку пива. Именно с ними мне и предстояло встретиться. Отсюда вилась ниточка к 71-му году, а может быть, даже к 53-му.

Бродяги в Бергене обитают колониями, и большинство из них очень привязано к тем местам, где они живут как бы одной семьей.

Известным их пристанищем был Торговый причал, а в холодные дни — площадка за церковью Распятия. Если с утра зарядил дождь, их можно наверняка встретить под навесом склада № 12, крайнего на пирсе. К середине дня они переберутся в район Маркен или на улицу Короля Оскара. Ночуют они, как правило, в миссионерском приюте на Голландской улице, но иногда оказываются в вытрезвителе.

Красивых людей среди них не встретишь, и никакой романтики в их жизни нет. На лицах следы многочисленных попоек, неустроенности, передряг, из которых в общем-то и состоит их жизнь. Полиция их не трогает, поскольку правонарушения они совершают только в своей среде — то поссорятся из-за спиртного, то подерутся из-за невозвращенного вовремя долга. Мужчины здесь никогда не бреются, женщины не стесняются своих гнилых зубов. Похоже, они не причесываются годами, а одежда такая ветхая, как будто носят ее всю жизнь. Впрочем, тела их тоже давно износились и обветшали. Однажды летним утром, когда с портфельчиком в руке и в туго завязанном галстуке, вы нехотя плететесь к себе в контору, быть может, вас и кольнет как-то зависть при виде этих людей, беззаботно пускающих по кругу бутылку пива — одну на всех. Не надо им завидовать. Взгляните на них морозным ноябрьским утром, когда они просыпаются после ночи, проведенной на берегу под перевернутой лодкой, и согреваются последней каплей самогона, чудом уцелевшей на дне бутылки. Или загляните к ним после пасхи, когда все емкости оскудевают даже у спекулянтов, и как их бьет лихорадка без привычной капельной дозы. Посмотрите им в глаза, когда они клянчат у вас крону «на чашку кофе». Ни гордости, ни свободолюбия в этом взгляде, только страх, тоска и унижение. Отбросы общества, по-другому не назовешь. А рядом — прекрасные виллы на Городском шоссе, но их разделяет пропасть. Это два разных мира, и они никогда между собой не соприкасаются.

Все эти спившиеся обитатели Торгового причала были когда-то моряками, грузчиками, посыльными и ремесленниками. У кого-то сдали нервы, кто-то пристрастился к выпивке, вот и сбились они с пути. Токсикоманы среди них встречаются, но наркоманов все же единицы. Наркоманы, как правило, люди помоложе, и у них свои места обитания — площадь Уле Бюлля, дальние уголки Нюгордс-парка и вокруг озера. Эти люди не рискуют появляться днем, их жизнь протекает под покровом ночи. Пьянчужки же с причала непременно оживают к открытию магазинов и стараются не прибегать к услугам посредников…

Я пересек рынок и вразвалочку направился к расположившейся на причале компании. Заметив меня, они облизали еще влажные губы. Капельки пива блестели на бородах и щетинах. Кто-то из них мне кивнул. В этой среде я был человеком известным.

Компания состояла из шести джентльменов и одной дамы. Четверо мужчин были не моложе пятидесяти, а пятый хоть и не старше тридцати, но с такой же всклокоченной бородой, отросшими, давно не мытыми волосами, расчесанными на прямой пробор, и с лицом человека, давно утратившего иллюзии. Возраст дамы определить было невозможно — не моложе двадцати, но и не старше шестидесяти, что тоже характерно для этой среды. Говорят, что на выпивку эти женщины зарабатывают проституцией, но я в это не очень-то верю — нормальный мужчина может пойти с такими только в кромешной темноте. Эта дама была мощного сложения, но с удивительно худым лицом. Бледная, как смерть, с беззубым, ввалившимся ртом и с глазками, плавающими, как две рыбки кверху брюхом в отравленном озерце. Русоволосая, в уродливом мужском пальто, в толстом Шерстяном свитере и замызганных джинсах какого-то невероятного размера. На ногах красовались зеленые рыбацкие сапоги.

Одного из мужчин, бог его знает почему, звали Обод. В коричневой фетровой шляпе, не первой молодости, он походил на Адольфа Гитлера, изможденного малярией и отправленного на пенсию где-то в южноамериканских джунглях. В последнее время Обод заметно поседел, а на шее появился жуткий красноватый шрам. Когда-то он плавал на судне машинистом, но теперь вряд ли сумел бы просто спуститься по лестнице в машинное отделение.

Сложенной десяткой я поводил перед носом Обода, чем мгновенно вызвал у окружающих неподдельный интерес.

— Послушай, приятель, мне бы перекинуться парой слов с парнем по имени Головешка. Как мне его отыскать?

Он долго смотрел на мою десятку.

— Головешку, говоришь, — пробормотал он. И окинул взглядом всех присутствующих.

Кто-то сказал:

— Они с Профессором не разлей вода. За Песчаной бухтой живут. Попробуй поискать возле школы старшин.

Двое других согласно кивнули. Самый молодой из них, с прямым пробором, не отводил от десятки жадных глаз. С другой стороны окаменелого леса я почувствовал женский взгляд, но взгляд мертвый, как асфальт.

Обод, как будто и не, слыша этих слов, торжественно произнес:

— Я бы посоветовал поискать у школы унтер-офицеров. Ты помнишь Профессора?

Я кивнул.

— Они, можно сказать, не разлей вода.

Я сунул десятку ему в нагрудный карман и поблагодарил. Его опухшее лицо расплылось в нечто, похожее на улыбку, после чего он выудил десятку и упрятал ее понадежнее в правый карман брюк, прикрывая ладонью от завистливых глаз.

— Хотелось бы разыскать также Ольгу, — продолжал я. — Ту самую, что жила с Юханом Верзилой, помнишь его?

Обод задумался.

— А, Юхан, да… Кто же его не помнит? Про него тогда газеты писали, про Юхана…

Компания грустно закивала. Юхана Верзилу помнили все.

— А она жива еще?

— Ольга? Да… Тоже бывает за Песчаной бухтой. Но на одном месте она не сидит. Все бродит где-то. Не исключаю, что Головешка тебе мог бы помочь ее отыскать. Вообще-то у нее и жилье есть. Уж как она убивалась, когда с Юханом это случилось. По сей день не в себе.

Мне показалось, что настало время сделать следующий шаг:

— А что известно вам о той истории с Юханом? — спросил я и обвел взглядом компанию. — Что вам известно?

Лица разом замкнулись, вокруг меня словно расселись маленькие обезьянки в известных позах — «не вижу, не слышу, не говорю».

— Газеты же писали, — ответил за всех Обод. — Юхан получил по заслугам.

Я растерялся.

— Ну, да, получил по заслугам… Что ты имеешь в виду?

— А что тут непонятного? — удивился он. — Ведь он исчез. Сгинул.