– Ну хорошо. Ваша территория – ваши правила.

Не думал, что он согласится так быстро. Я крайне удивился, если не сказать больше.

Порезав на лоскуты старую тряпку, коих вдоволь было у нашей баррикады (предполагалось в случае нападения поджечь этот ворох, тем самым сделав дымовую завесу), мы завязали «красным» глаза. Убедившись, что при любом раскладе они ничего не увидят, мы все сели в дрезину. Я и Юра налегли на рычаги и отправились по туннелю в направлении «Ладожской».

* * *

До пункта назначения добрались быстро. Не знаю, зачем надо было спешить; шестое чувство подсказывало, что дело не терпит отлагательств. Как будто от того, как быстро мы доставим «красных» на «Ладожскую», зависела наша с Юрой жизнь. Как знать, может, так оно и было…

Ньютон и его спутники ни разу за всю дорогу даже не пытались снять повязки с глаз. Иногда мне даже казалось, что они спали – так тихо и неподвижно сидели они на скамьях дрезины.

Что было в голове у Ньютона, этого злого и чертовски умного злодея? Что он хочет сказать Антону? Скоро узнаем, а пока остается лишь гадать.

Вот мы и снова на «Ладожской»! Не был здесь всего ничего, но уже успел соскучиться.

Я освободил «красных» от повязок и они непроизвольно зажмурились – их глаза, привыкшие за треть часа к абсолютной темноте, встретили пускай и тусклый, но все же свет, с неприязнью. Адаптировались они правда довольно быстро.

Люди, которые находились вне своих палаток, смотрели на чужаков с нескрываемым интересом, но спрашивать, кто это и что тут делают к счастью не стали, потому что я бы не нашелся, что ответить на этот вопрос. И Юра, думаю, тоже. Правда как мне кажется, сейчас была бы неуместна и породила бы много шуму.

Как только мы все впятером вышли из дрезины на платформу, к нам подошел Семен. Лицо у него было хмурым, и меня это насторожило. Я всегда привык видеть его в хорошем расположении духа. Наш механик, сколько его помню, самый что ни на есть оптимист, даже несмотря на те трудности, что ему пришлось пережить. И хотя глаза Семена говорили о том, что жизнь хорошенько помотала его,  никогда не видел, чтобы его лицо хотя бы на секунду покидала улыбка. Пускай натянутая, пускай вымученная, но все же улыбка.

Что же случилось сейчас? Я не мог узнать Семена. Неужели что–то серьезное?

– Олег, Юра, здравствуйте!

– Здравствуй, – в один голос произнесли мы.

– Олег, можно с тобой переговорить? Тет-а-тет! – его и так невеселое лицо, по–моему, стало еще озабоченнее.

– Да, конечно.

Ох, что–то определенно стряслось и мне это очень, очень не нравилось. Тело непроизвольно налилось тяжестью, будто вместо внутренностей у меня были гири, и я ощущал неконтролируемый мандраж – как в классе у доски, когда надо отвечать, а урок ты не выучил. Сердце учащенно стучало, и я не мог унять это биение.

– Олег, ты только не волнуйся. То, что я тебе скажу, может шокировать тебя…

Точно. Именно с таких слов и начинается какая–нибудь жутко неприятная новость. Спокойно, Олег, спокойно. Ничего страшного, все будет в порядке. Я готов. Готов услышать все, что угодно, любую новость, какой бы страшной она ни была.

– … в общем, пока ты отсутствовал… как бы тебе это сказать?.. Твоя мама… она умерла.

То, что Семен говорил дальше, я уже не слышал, да это и не имело значения – самое главное уже было сказано. Меня словно парализовало. Я стоял как вкопанный и не мог поверить в услышанное. Нет, я, конечно, знал, что состояние здоровья моей мамы, откровенно говоря, паршивое, но такого исхода я никак не ожидал. Даже мысли об этом у меня никогда не возникало. Я всегда думал, что мама, несмотря на свое тяжелое положение, выкарабкается, победит болезнь, пересилит ее.

К сожалению, это оказалось не так. Семен похлопал меня по плечу в знак утешения, но легче мне от этого разумеется нисколечко не стало.

Мама, мама. Самый родной, самый близкий мой человек. Я теперь остался один, сирота. И неважно, что я уже совсем не ребенок. Один как перст. От осознания этого факта на душе стало так паршиво, что и жить расхотелось.

Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Пока была жива мама, я жил ради нее. Другой родни у меня не было. Для кого мне жить теперь? Кому я нужен?

Я настолько был убит горем, что и не замечал, о каких страшных и глупых вещах размышляю. Полностью погруженный в свои мысли, не замечал ничего вокруг, был слеп и глух ко всему окружающему.

Ничего и никого не было – существовал лишь я один. В мире своих мыслей и фантазий. Реальность перестала для меня существовать, я как будто бы находился в астрале, отрешенный от всего, кроме себя самого.

Неожиданно земля стала уходить у меня из–под ног, и я почувствовал, что падаю, но даже не предпринял попытки правильно сгруппироваться, чтобы смягчить удар. Мне было абсолютно все равно, больно будет или же нет. Но я почему–то не почувствовал ничего, что было бы характерным для падения на землю. И это заставило меня вернуться в ту реальность, которую я недавно покинул.

– Олег, Олег, ты чего это? А? Что с тобой?

Семен озабоченно продолжал посыпать меня вопросами, при этом держа под мышки. Я с удивлением обнаружил, что вишу на руках у механика, который успел меня подхватить. Я еще несколько секунд приходил в себя, пытаясь заново адаптироваться в столь знакомой, но уже немного позабытой обстановке.

Наконец я твердо встал на ноги, оправился и повернулся лицом к Семену. Он теперь не выглядел таким озабоченным, но беспокойство на его лице все еще читалось.

– Тормошил тебя, тормошил, а ты ни в какую. Уже и заваливаться стал, я уж подумал – обморок или еще что похуже. Благо, сейчас вроде все нормально. Как ты себя чувствуешь? – и, не давая мне сказать хоть слово в ответ, сразу затараторил: – Ты, друг, не переживай так. Да, я тебя прекрасно понимаю, сам своих предков похоронил, но помни – жизнь продолжается. Смерть твоей мамы – это еще не конец света. Надо жить и радоваться каждой минуте, каждому вздоху. Я знаю, жизнь в метро это не ахти что, но все же это жизнь, какая бы она ни была. Не падай духом, Олег!

Семен хотел меня успокоить, поддержать. Каким-то образом он понимал, а может просто догадался, что творится у меня в душе и сумел подобрать нужные слова. Утешения в его словах я нашел немного, но, по крайней мере, они вернули меня к жизни. Он открыл мне глаза. И он сказал мне самое главное: потеря мамы – это еще не конец. Она бы не хотела, чтобы после ее смерти ее сын впадал в уныние и помышлял о суициде. А такие мысли у меня тоже были. Спасибо Семену, что вовремя вывел меня из ступора, а то, как знать, может и руки на себя наложил бы…

– Когда кремация? – севшим голосом спросил я.

Хоронить мертвых мы не могли. Негде. Не на поверхности же – там опасно. Снаряжать каждый раз, когда кто–нибудь умрет целые экспедиции для того, чтобы закопать тело – весьма глупо. Поэтому стало традицией трупы кремировать. Но это только так называлось. На самом деле мертвых просто сжигали на бетонной плите, наподобие алтаря, а прах потом выносили на поверхность ресичеры и развевали по ветру. Какая–никакая, но все же дань уважения покойникам.

– Это уж тебе решать. Когда скажешь, тогда и кремируем.

– Тогда сегодня, – слова сами вылетели из моего рта. Но я бы сказал, что решение было необдуманным. Чем быстрее сожжешь тело, тем лучше. Оно не разложиться и запаха не будет. А придти к маме я бы не смог. Смотреть на ее труп – это выше моих сил.

– Олег!

Я обернулся на голос, звавший меня. Юра яростно махал рукой, призывая меня к себе.

– Извини, мне нужно идти, – обратился я к Семену.

– Конечно, в чем вопрос!

Юра, ожидая, когда я к нему подойду, беспокойно теребил усы. Ньютон и его товарищи стояли рядом с ним и как ни в чем не бывало разговаривали друг с другом.

– Что стряслось? О чем ты там с Семой разговаривал?

– Мама умерла…

– О… не знал, извини. Соболезную! Мне… мне правда очень жаль, – повисла неловкая пауза, Юра не знал, что можно еще добавить.