— Я же тебе говорил, мельчает бассейн, — сказал Джером, похлопывая Генриха Ивановича по боку. — Ушла водичка!

— Ты был прав. А что теперь делать?

— Господи, вот проблема! — удивился мальчик. — Будем купаться в речке!

— И то верно, — согласился Шаллер.

— Пойдем?

— Не сегодня.

— Ну, как хочешь.

Генрих Иванович сел на край бассейна, свесив в ванну ноги.

— Давай просто посидим.

— Если тебе хочется.

Джером сел рядом.

— Ты знаешь, — сказал он, — я сегодня выбросил из окна ренатовский сапог.

— Почему?

— Мне показалось, что настало время заняться чем-то другим. Можно о чем-то всегда помнить, а заниматься другими вещами.

— Может быть, ты и прав.

— К тому же и куры улетели.

— Я знаю.

— А эту новость ты не знаешь!

— Какую?

— В пятнадцати верстах от города нашли труп Теплого.

— Не может быть! — изумился Шаллер.

— Да-да! — подтвердил мальчик. — Это верно. Причем его убили. И знаешь как?..

Точно так же, как он кончил Супонина и Бибикова. Перерезали горло от уха до уха и затем выпотрошили с особым профессионализмом.

— Вот это новость!.. Кто же это сделал?

— Убийцей мог стать я. Но у меня получилось только ранить его. Одно дело — сворачивать шеи курам, а другое — вырезать у человека печень. — Джером усмехнулся. — Мне кажется, что Теплого убил самый добрый человек города…

— Кто же?

— Доктор Струве.

Генрих Иванович кивнул:

— Конечно-конечно.

— Ты что, знал об этом?

— Догадался. Доктор увез мою жену.

— Так вот кто был третьим в машине!

— Ты видел их?!

— Ага. Они взяли учителя в попутчики и, вероятно, где-то в дороге прикончили его.

— Ну и хорошо, — уверенно сказал Шаллер. — Так, наверное, и должно было случиться!..

Они некоторое время посидели молча, глядя, как булькают на дне пересыхающего бассейна пузырики.

— В городе говорят, что куры улетели не к добру.

В данной ситуации куры, как крысы, первыми сбежали с тонущего корабля.

Говорят, что с городом случится какая-то катастрофа!

— Глупость какая!

— Глупость не глупость, а люди уезжают из Чанчжоэ. Бросают все — и дома и пожитки! Боятся кары Господней!

— А кара-то за что?

— Не знаю. Так митрополит Ловохишвили говорит.. . Может быть, пойдем посмотрим, как разъезжается город?

— Ну что ж, пошли. А лучше поедем в авто…

Заводя автомобиль, Генрих Иванович в недоумении покачал головой и пробормотал себе под нос:

— Черт их разберет! То говорили, что нашествие кур — кара Господня, то их исход — наказание! Бред!..

Как пришли куры, так и ушли!.. Чего срываться с насиженных мест?! Что это на всех нашло?

Полковник нажал на газ, и машина выехала со двора.

36

— Аминь! — твердо сказал митрополит Ловохишвили и, троекратно перекрестившись, поднялся с колен.

Наместник Папы в последний раз оглядел чанчжоэйский храм изнутри и, отгоняя грусть, вышел на свежий воздух. Возле каменной ограды его поджидал груженный всякой утварью автомобиль.

— Эй! — обратился Ловохишвили к пожилому монаху. — Саженцы от синей яблони погрузили?

— Так точно, — ответил монах.

— Вот и славно, — подумал про себя митрополит. — Всяко в жизни может еще случиться, а у меня яблочки наготове!" Митрополит втиснулся на заднее сиденье и, перекрестив сквозь открытое окно храм с его окрестностями, велел шоферу трогать.

Уже выезжая за город, митрополит разглядел в веренице всяческих подвод и повозок авто губернатора Контаты. Автомобиль главы города часто тормозил, загораясь задними фонарями, стараясь не наехать на пеших эмигрантов.

— Смотри-ка! — воскликнул Ловохишвили. — И чан с собою прихватил!

И действительно, на крыше машины, к багажнику, был намертво привязан чан, в котором еще несколько дней назад варился целительный компот из синих яблок.

— Варенье будет варить в отставке!..

В свою очередь губернатор Контата наблюдал впереди себя машину г-на Персика.

Отчего-то на душе бывшего главы было радостно, несмотря на то что, по сути дела, он покидал свое детище — славный город Чанчжоэ.

Г-н Персик переключал рычаг скоростей, говоря себе, что жить нужно только в столице. И не обязательно в российской!

Г-н Туманян путешествовал с семейством Лизочки Мировой. Сама Лизочка находилась в машине вместе с ним, своим будущим мужем, и папенькой, а будущая теща Вера Дмитриевна наслаждалась отдельным автомобилем, в котором, однако, было тесновато от всяких баулов и чемоданов. Чуть впереди двигался еще один автомобиль, набитый поклонниками Лизочки, и Вера Дмитриевна не совсем понимала такое их влечение.

— Ведь девушка выходит замуж! — удивлялась она. — Прилично ли это?

Про себя Вера Дмитриевна решила, что, когда жизнь наладится вновь, она весь ее остаток посвятит игре на бирже.

Если бы было возможно взглянуть на чанчжоэйскую дорогу с высоты птичьего полета, то представилась бы такая картина. Тысячи человек с ручной кладью, сопровождая повозки, нагруженные скарбом, двигались в одном направлении. Между пешими сновали автомобили, принадлежащие высшим слоям чанчжоэйского общества.

Над дорогой поднялось огромное облако пыли, и все мечтали о дожде.

Шериф Лапа, одуревший от толчеи и напряжения, по неосторожности наехал своим — флешем" на какого-то мещанина и сломал тому руку. Мещанин отчаянно завопил на всю округу, был взят шерифом в салон авто, да так и пропутешествовал с блюстителем закона всю дорогу.

В колонне также можно было различить автомобили г-на Бакстера, генерала Блуянова, господ Смитов, зажиточных купцов, редакторов газет и прочих личностей, спешащих добраться туда, кто куда для себя определил.

И только корейцы не путешествовали вместе со всеми. Они дождались, пока последний из русских не скроется из виду, и только тогда вышли. Стройными колоннами, соблюдая порядок, в полной тишине колония корейцев покинула город.

Они оставили после себя убранные дома и начисто вымытые квартиры. Корейцы не громили того, что не могли увезти с собой, а, наоборот, всюду оставили записочки тем, кто, может быть, поселится в их жилищах. Текст записочек был повсеместно одинаков: — Пользуйтесь всем имуществом по своему усмотрению!" В магазинах, на прилавках остались продукты длительного хранения, в ателье висели недошитые костюмы, а в пустых чайных все было готово к приему посетителей.

Корейцы ушли достойно, и было в их исходе что-то торжественное и печальное.

Весь вечер этого дня Генрих Иванович проездил с Джеромом по Чанчжоэ. Они частенько останавливались возле какого-нибудь дома и стучались в парадные двери. Им никто не открывал, и тогда они входили внутрь, оглядывая брошенные жилища. В домах мещан они видели одну и ту же картину: сломанная мебель, разбитые светильники и посуда…

Уже совсем поздним вечером они заметили идущую по дороге женщину.

— Мама, — сказал Джером.

— Значит, не все уехали. Хочешь, остановимся? — предложил полковник, а про себя подумал, что вот она идет, Евдокия Андревна, мадмуазель Бибигон, мать дюжины детей, лишенная памяти.

— Нет, — отказался мальчик. — Останавливаться не будем.

— Как знаешь.

Они еще немного поездили по городу, так больше никого и не встретив.

— Ночевать будешь у меня? — спросил Генрих Иванович.

— Нет… Знаешь, мне всегда хотелось проснуться как-нибудь утром и обнаружить, что город пуст. Так интересно — никого нет, иди куда хочешь, бери что хочешь!

— Где тебя высадить?

— А прямо здесь.

Шаллер остановил автомобиль и высадил Джерома на главной площади.

— Приходи завтра. Пойдем на речку купаться.

Мальчик кивнул и пошел своей дорогой, не оглядываясь.

Генрих Иванович ездил по городу почти всю ночь.

Было невероятно тихо и тепло. Полковник не понимал, что заставляет его с таким упорством кататься по пустому городу. Он ничего и никого не искал, просто объез— жал улицу за улицей, испытывая в груди какую-то сладость, легкую истому, которая могла пролиться двумятремя слезами грусти.