— Говорил тебе, Лешка, — сквозь хохот упрекнул отец, — не напивайся! Сначала работу доделаем, а уж потом Новый год как следует справим!
— А ему чего, много надо?!! — лыбился Ефим. — Грамм-другой…
— Может, вернемся? — неуверенно предложил младший брат.
— Не пори ерунды! — перестал смеяться отец. — Спьяну это! Кому в такое время по безлюдной улице шататься!..
Они проехали уже с километр, и им оставалось всего очистить три двора.
— Мать ждет! Не вставать же завтра с похмелья!
То, что ждет мать, для Алешки было веским аргументом, к тому же по мере отдаления от места происшествия его уверенность в наезде таяла, да и алкоголь стограммовой порцией гулял в крови, расслабляя мозги…
Жанна очнулась через две минуты и, приподнявшись, разглядела рядом с собой помятый мусорный бак. Она напрягла ноздри и втянула в легкие прокисший запах помойки, учуяв в нем нечто очень притягательное. Она нюхала долго, словно опытная собака-ищейка, засунув голову прямо в бак, как можно ближе к зловонному дну. Но ей так и не удалось классифицировать это притягательное. Она с трудом поднялась на ноги, взяла какую-то палку с загогулиной на конце и, опираясь на нее, пошла дальше…
А в утерянном мусорщиками баке оставались ничтожно малые частицы последа, в котором она родилась…
Еще через час она дошла до Пустырок. Ее силы были практически на исходе. Слюна, тянущаяся из уголка губ, замерзла сосулькой, а глаза, еще несколько времени назад ясные, сияющие чистотой, безвозвратно погасли.
Жанна остановилась на берегу карьера с искусственным озером и постояла так сколько-то, пошатываемая зимним ветром. Светила луна, пролагая дорожку через заснеженный лед куда-то к замерзшей свалке со спящими воронами. Девушка вступила на янтарный путь и пошла по нему, взрыхливая ногами новорожденный снег. Так, не торопясь, она дошла до середины водоема, а потом прошагала еще треть. Послышался треск… С таким звуком обычно ломается лед… Толстый и твердый, он подломился под ней как подпиленный и заколебался на воде, словно фанерка.
Она даже не пыталась балансировать на этом кусочке. Стояла отрешенно, пока льдина не перевернулась, накрывая ее с головой, вместе со сжатой в руке палкой.
Она не почувствовала, как ожгло тело. Не увидела черной как небо воды, просто от души глотнула ее, а потом, напившись, вдохнула колодезный холод и вмиг наполнилась им до краев. Она не умерла, а, отяжелев, стала опускаться ко дну, пока не коснулась его ногами, а затем встала и вовсе уверенно.
На крошечное мгновение к ней вернулось сознание, и она было подумала, что превращается в рыбу, что умеет дышать под водой, но это было ее последнее предположение…
Стайка пираний появилась невесть откуда. Поначалу они просто кружились возле стоящей на дне девушки на расстоянии, затем подплыли ближе…
Участь лейтенанта Карапетяна по сравнению с концом Жанны была детским приключением.
Ее тело терзали около часа, методично откусывая кусочки мяса. Если бы в этот момент в воде находился какой-нибудь сторонний наблюдатель, специализирующийся на изучении поведения пираний, то он непременно бы удивился пониженному тонусу, с каким они поедали жертву. В трапезе хищниц не было обычного угорелого темперамента, как будто они не питались, а делали необходимое дело, не очень к тому же приятное.
Сначала рыбы объели лицо до белого черепа с проваленной черной дыркой от носа, переварив даже густые волосы, в которых было питательного мало; затем обглодали шею, плечи и грудь.
Они работали старательно, словно маленькие шахтовые комбайны, вгрызающиеся в угольную породу… Объ-ели живот, оставив голыми острые ребра, съели все внутренние органы, мышцы с рук и ног…
Они закончили свое дело чисто и исчезли в ночной воде так же неожиданно, как и появились…
На дне искусственного водоема остался стоять жен-ский скелет, сжимающий в руке палку с загогулиной на конце…
Новый год вступил в свои права…
12. ВОИН
Кузьминична принесла подкидыша домой и первым делом накормила его. Батый съел вдвое больше, чем ему было положено природой. При этом, сося соску, прилаженную к бутылке, он не отрываясь смотрел на повариху, и было в его взгляде что-то тревожащее пожилую женщину. Только вот что?..
Дома никого не было. Дети, нарожавшие внуков, жили отдельно, а муж, грузин Дато, еще не вернулся с работы, подрабатывая слесарем в близлежащих домах.
Кузьминична уложила мальчишку на семейную кровать, и он тотчас заснул.
Женщина занялась приготовлением ужина для мужа, а параллельно думала о том, как глава семьи воспримет это неожиданное пополнение.
Котлеты получились преотличные. Поджаристые, накрученные из двух сортов мяса, сдобренные чесноком обильно, они расточали запах на весь подъезд, и Дато, входящий в лифт, счастливо улыбнулся своей жизни, наполненной вкусными котлетами и любимой женой.
Когда он женился на студентке кулинарного техникума, его родители, князья в десятом поколении, были не очень довольны, но виду старались не показывать, так как не те времена происходили, и даже наоборот, старались убедить себя, что сын все правильно делает, сравниваясь духом с пролетариатом.
И что самое любопытное, выбор действительно был сделан правильно. Эта русская повариха оказалась настоящей русской красавицей-чудесницей, которая осчастливила потомственного грузинского князя на всю жизнь. Ее простота удачно совместилась с его врожденной утонченностью. Он с упоением рассказывал своей поварихе о горных вершинах, о звездах, которые царапаются о всевозможные пики, названные грузинскими словами, о быстрых реках и серебряных рыбах, живущих в них; делился взглядами на импрессионистов и реалистов, а его возлюбленная и слов таких толком не слышала, но внимала сыну гор восторженно и в благодарность кормила его просто, но до боли в носу вкусно, ласкала его волосатую грудь ночами и рожала сыновей…
— Вот! — показала Кузьминична мужу на спящего Батыя.
Муж поднял на нее свои большие, слегка накрытые поседевшими бровями глаза.
— Мальчишка, — пояснила она. — Подкидыш.
Дато кивнул.
— Накормила?
Кузьминична глубоко вздохнула, и от ее большой груди пахнуло молоком.
Дато опять кивнул.
— Поднимем? — спросила жена, когда они сели за стол и муж сделал глоток «Кинзмараули».
Он сразу не ответил. Закусил котлетой, нацепил на вилку дольку маринованного чеснока, хрустнул им, получил удовольствие от уксусного сока, все это проглотил и только потом проговорил:
— Какие наши годы.
Кузьминична улыбнулась. Другого ответа она не ожидала.
— Как назовем? — поинтересовался Дато.
— Его зовут — Батый.
Муж удивился.
— Не грузинское имя. И не русское?
— Он сам так сказал.
— Ему же месяцев семь от роду! Как же он мог сказать?!
— Наверное, на вид семь, — выразила предположение Кузьминична. — На самом деле больше.
— Так дадим другое! — рассудил Дато, медленно пережевывая пищу. — Чем Давид плохое?
— Хорошее, — согласилась повариха. — У нас Кино убили!
Муж отложил вилку.
— Как?
— Пропороли живот до спины.
Дато отодвинул тарелку, тем самым показывая, что есть закончил.
— Жаль девчонку.
Кузьминична стерла слезу.
— Нашли? — спросил Дато.
— Куда там.
— Что за жизнь, когда воспитателей детских домов убивают! Бедная девочка!..
Муж потер ладонью в области сердца.
— Валидол дать?
Двинув шеей, он отказался.
— Надо будет еще один дом на обслуживание взять. Мальчишку тянуть надо.
— Дети помогут! — строго ответила Кузьминична.
— У них самих забот хватает! Денег брать не будем!
Она знала, что спорить бесполезно. На том и закончили разговор. Посмотрели немного телевизор и легли спать.
Следующим утром Кузьминична проснулась первой, отправилась на кухню обустраивать для мужа завтрак и обнаружила там Батыя. Он стоял возле окна нагишом, упершись взглядом в снежное небо.