Мы ждали суда, но дело затягивалось. Прошла неделя, в камере уже насчитывалось почти шестьдесят человек. В один из дней перед обедом нам совершенно неожиданно велели забрать все вещи и выйти в коридор. Здесь какой-то чиновник из консульства объявил нам, что мы поступаем под опеку консула, который дал гарантию, что никто из нас не убежит. Зная наше тяжелое положение и лишения, каким мы подвергаемся, консул распорядился приготовить нам специальные помещения, очень удобные, и именно туда мы сейчас и должны перейти. Однако перед этим нам следует помыться, а одежда пройдет дезинфекцию. Такой оборот дела нас очень обрадовал. После бани и дезинфекции одежды нас отвели в какой-то дом, где в коридорах стояла румынская охрана, а в одной из комнат работал представитель консульства. Чиновник развел нас по трем большим залам, переданным в наше распоряжение. В каждом стояло около сорока кроватей. Чистая постель, тут же ванна и т. п. Даже библиотека была предоставлена в наше распоряжение. Словом, все удобства, почти как в пансионате. Выходить из нашей новой обители теоретически не разрешалось, но практически почти все могли позволить себе это. Что же касается свиданий, то они официально разрешались без всяких оговорок и ограничений.

Тем временем чиновник из консульства оформлял наши паспортные дела. Здесь нужно признать и подчеркнуть заслугу во всем этом деле консула Буйновского, который заботился о нас уже не только как чиновник, но прежде всего как человек, хорошо понимающий беды своих соотечественников. Он не хотел, чтобы нас держали в румынских тюрьмах только за то, что мы стремились добраться до формирующихся частей Польской армии.

Должен признать, что за все прожитые мной годы я не встречал другого чиновника, который проявлял бы столько гражданской доблести при выполнении своих обязанностей, не «служил», а сердцем решал вопросы. Ангелом-хранителем была для нас жена консула. Для каждого у пани Марии находилось доброе слово, она умела и утешить, и посоветовать, и дать указание. Поистине не было такого дела, о котором не думала бы и не заботилась эта чудесная, энергичная женщина, неизменно покорявшая своим обаянием всех и вся.

Временами нас навещали инженер Фрейман и советник консульства Фрюлинг. Часто приходил Стефан, иногда даже по нескольку раз в день. Так прошла еще неделя, и наконец наступил день суда. Нас вводили в зал заседания по двадцать человек. Там находились судья, прокурор и адвокат, который должен был нас защищать. Было видно, что прокурор поддерживал обвинение больше по обязанности. Главным пунктом его речи являлось утверждение, что специфические условия вынудили нас к переходу границы и в связи с этим вступают в силу смягчающие обстоятельства. Он, прокурор, знает, что мы не являемся преступниками; тем не менее для порядка и ради уважения к закону нас надо наказать.

Защитник обратился к суду с призывом принять во внимание переживаемую нами трагедию в такое невероятно тяжелое время и просил не подвергать нас наказанию. Нас ни о чем не спрашивали. После выступления сторон был вынесен приговор, присудивший каждого из нас к четырем неделям лишения свободы с зачетом предварительного заключения. Оставшийся срок мы должны были отбывать в том же самом помещении и в тех же условиях.

Возвратившись из зала суда к себе, я спросил нашу покровительницу пани Марию, действительно ли мне придется здесь просидеть еще две недели. Жена консула ответила, что я хоть сейчас могу покинуть это помещение, поскольку документы мои уже готовы. В тот же день мы были приглашены к Буйновским на обед, а на следующий день рано утром отправились поездом в Бухарест.

Прибыли туда под вечер. Документы наши были в порядке, однако у нас не имелось обязательного тогда разрешения на проживание в столице. Его следовало добыть в префектуре. Без такого разрешения пребывание в городе было небезопасным, так как нас могли вновь арестовать и даже заточить в один из военных концлагерей. О своих затруднениях мы решили поведать нашему генеральному консулу в Бухаресте Микуцкому. Консул, пожилой, солидный господин с очень умными глазами, проявил максимум доброжелательности и понимания. Разделяя наши опасения, он распорядился приготовить в своем кабинете две постели для нас, а утром послал чиновника оформить нужное нам разрешение на временное пребывание в Бухаресте.

Около одиннадцати часов я пошел в канцелярию военного атташе подполковника Тадеуша Закшевского. Тут меня приняли с явной недоброжелательностью. Здешним чиновникам очень не понравилось, что какие-то «курьеры» направляются к генералу Сикорскому. По их мнению, незачем было ехать к Сикорскому, когда здесь, на месте находятся все самые высокие военные и гражданские власти. Они нашли мою поездку во Францию совершенно ненужной. Мне предлагалось все доложить им, а они, если сочтут необходимым, передадут это сообщение верховному командованию сами. Однако я ответил, что имею приказ передать все лично верховному главнокомандующему и, как человек военный, должен этот приказ выполнить. Мой собеседник, какой-то офицер в гражданском костюме, услышав мои слова, вспылил и начал меня поучать, кто здесь осуществляет высшую власть и кто может приказывать. После долгого обмена мнениями по этому поводу под аккомпанемент «милых и поучающих слов» мой оппонент в заключение (не знаю, каким чудом, может, желая от меня отвязаться) пообещал устроить мне визу и отъезд. Однако я должен был в письменной форме представить доклад, к кому и по какому делу еду. Разумеется, это требование было совершенно незаконным.

Когда через несколько дней я вновь пришел, меня принял сам подполковник Закшевский и заявил, что генерал Сикорский обо всем проинформирован телеграммой, а поскольку через каждые несколько дней в Париж ездят курьеры, моя поездка не является необходимой. Я опять повторил свои прежние возражения, подчеркнув, что обязан лично выполнить полученный приказ. После некоторого размышления подполковник предложил мне явиться еще раз через несколько дней.

Я не видел препятствий, которые могли бы помешать моему выезду, так как знал, что ежедневно во Францию выезжало по тридцать-сорок человек. Следовательно, мог уехать и я. Однако минула неделя, а виз мы еще не получили. Мне трудно было понять эту игру. В интригах, процветавших в среде высшего офицерства, я еще не разбирался и первые уроки на сей счет получил только в Бухаресте. Как я узнал позже, трудности создавал руководимый полковником Венде 2-й отдел[24], который стремился не допустить, чтобы Сикорский мог установить связи с Польшей.

Потеряв всякое терпение, я пошел в посольство. Посла Рачинского не застал. Его замещал первый советник Понинский. К счастью, здесь оказался советник Щенсны-Залевский, которого я знал еще до войны — он приезжал в наш полк с докладами об экономике страны. Этими вопросами я также интересовался, и между нами не раз завязывались споры. Поэтому Залевский сразу меня узнал и предложил свою помощь. В ответ на мои сетования он улыбнулся и сказал, что через два дня я буду иметь все нужные мне визы. Он объяснил, что в атташате люди упрямые, амбициозные, не любят, когда их обходят. Чаще стараются мешать, чем помогать, а кроме того, преследуют и свои закулисные корыстные интересы: высылают только старших офицеров, сотрудников 2-го отдела и прочих «высоких особ».

Через два дня я получил все необходимые проездные визы. Решил ехать на автомашине, так как мне заодно поручили перегнать во Францию отменный «кадиллак», на котором всегда ездил еще маршал Рыдз-Смиглы. В Париже автомобиль взял в свое распоряжение главнокомандующий генерал Сикорский и постоянно им пользовался.

Жизнь в Бухаресте была совершенно не такой, как в Черновицах, и уж совсем далекой от той, какую я оставил во Львове. В Бухаресте все развлекались, все безумствовали. Отели, рестораны, кафе были переполнены. Дансинги функционировали, как обычно, бридж процветал, как в лучшие времена. По вечерам разодетые дамы и не менее элегантные мужчины собирались в залах ресторанов, пили и веселились. Не было бара, где бы вечерами не отирались наши офицеры и чиновники. Не было танцплощадки, где бы наши пани — жены сановников, как гражданских, так и военных, не плясали, что называется, «до упаду». Все в бриллиантах, разряженные, надушенные, декольтированные чуть ли не до пояса, они млели в объятиях танцоров, главным образом, офицеров румынской армии. Обилие алкоголя и новое, неизвестное окружение стимулировали почти полную свободу поведения с любой точки зрения. Все вокруг плясало, веселилось и упивалось, как будто ничего не произошло, как будто эти люди приехали сюда всего-навсего отдыхать, веселиться, веселиться и только веселиться — до полного умопомрачения.