Главным показателем уровня развития социализма Мехлис точь-в-точь вслед за Сталиным сделал не производительность труда, не благосостояние народа, а степень административного обобществления (точнее — огосударствления) производства. Вопрос «кто кого» сталинистами решался, таким образом, путем перевода его из сферы экономической и социальной в сферу административнорепрессивную.

Мехлис весьма путано, противореча сам себе, делал попытку выйти на политэкономические обобщения, обосновать преимущества расширенного производства при социализме. Он писал о реальной возможности увеличить обеспеченность населения потребительскими товарами в 2–3 раза уже во второй пятилетке. Напомним: о росте обеспеченности товарами широкого потребления, как реальном факте, он вел речь в разгар массового голода и расцвета карточной системы, введенной не во время войны, в дни мира! Иначе, как крайним политическим цинизмом, это назвать нельзя.

При этом Лев Захарович вынужден признать, что «все же мы ощущаем недостаток почти во всем. Не хватает чугуна, стали, топлива, проката, тракторов, комбайнов, одежды, обуви и т. д.». Такое признание вроде бы свидетельствует о способности автора к трезвости взгляда и реальной оценке ситуации. Но на поверку это оказывается лишь видимостью. Объяснение сплошного дефицита он сводил к росту населения, размаху нового строительства и повышению покупательского спроса населения (последнее очень сомнительно, учитывая приведенные выше факты). Но главная причина опять-таки оставалась за рамками рассуждений. В основе всеобщего дефицита, как и в целом невыполнения пятилетки, лежали одни и те же факторы — пренебрежение со стороны руководства страны интересами народа, насильственные методы управления общественными процессами, искусственное подстегивание темпов роста, когда не брались в расчет ни реальные возможности, ни имеющиеся и довольно ограниченные экономические ресурсы.

Обнародовать данный факт — значило бы признать авантюристичность «большого скачка», на что главный редактор «Правды» пойти, само собой разумеется, не мог. Поэтому объяснение причин дефицита он быстренько перевел из экономической в плоскость классовой борьбы. «Что касается предметов потребления, то здесь немалую роль, как и на всех участках социалистического строительства, — нагнетал он, — играет сопротивление кулачества». В повышении классовой бдительности, необходимости «добить кулака и его агентуру» Мехлис видел главное условие даже для повышения урожайности (соблюдение агротехники, семенную работу и т. п. факторы он, очевидно, считал в данном случае второстепенными).

Бросается в глаза, что, опять-таки ни на шаг не отступая от сталинских указаний, Мехлис усиленно развивает положения о нарастании классовой борьбы, неустанно призывает к политической бдительности, предупреждает о саботаже кулачества, пытающегося «взорвать колхозы изнутри». «Мы идем к окончательной ликвидации классов через обостренную классовую борьбу, к социалистическому обществу через укрепление диктатуры пролетариата, — писал он. — В Советском Союзе классовая борьба принимает иные, модифицированные формы, отличные от существующих при капитализме. Но ошибочно думать, что она потухает, что мы вступили в полосу плавного хода развития».[50]

Нет необходимости сглаживать реальные трудности, которые переживала страна в те годы, но очевидно, что классовая борьба раздувалась правящей элитой искусственно, в узкокорыстных целях, предусматривавших ликвидацию полцтических противников, сокрытие крупных провалов в политике и экономике.

Добиваясь этих целей, руководство партии прямо изменяло марксизму. На то, что Сталин во многом порвал с марксизмом-ленинизмом, что его взгляды представляли собой «софистическую подделку под ленинизм», обращали внимание еще его политические оппоненты, в частности Мартемьян Рютин. Современные историки существенно дополняют эту характеристику: сталинизм «маскировался под ортодоксальный марксизм-ленинизм», как идеология носил схематический, вульгарный и догматический характер и жестко сопрягался с прагматической сталинской политикой, которая, «в зависимости от обстоятельств, способна была поворачиваться на 180 градусов».[51]

Мехлис же, видя, как его духовный наставник Сталин, провозглашенный единственным толкователем марксизма-ленинизма, ревизовал эту теорию в зависимости от сиюминутных потребностей, не только не возражал против этого, но и всячески поддерживал такую практику. Он пропагандировал колхозы как основную форму кооперации в сельском хозяйстве и приветствовал курс на форсированную коллективизацию. Это был не только прямой отход от ленинских указаний, на которые, кстати, по поводу и без повода ссылался Сталин, но и прямое заимствование у его злейшего врага Троцкого.

Мехлис также всячески популяризировал сталинский тезис о «возможности построения полного коммунистического общества в одной стране» и грубо нападал на тех, кто его оспаривал. Опять-таки вопреки теории марксизма он, воспроизводя сталинские положения (кстати, также заимствованные у Троцкого), видел «диалектику нашего развития… в том, что мы идем к отмиранию государства путем укрепления диктатуры пролетариата», а «разговоры о необходимости ослабления диктатуры пролетариата ввиду ликвидации классов, отмирания государства и т. д.» характеризовал как оппортунистические, классово враждебные пролетариату.[52]

Публикации Мехлиса были проникнуты особой заботой о победе сталинизма на «теоретическом фронте». Тех, кто не понимал, что «развернутое социалистическое строительство включает в себя борьбу на всех (подчеркнуто Мехлисом. — Ю. Р.) участках теоретического фронта», он объявлял «гнилыми либералами» и сторонниками «надклассовой теории».

В своих публикациях Лев Захарович оценил положение дел как «тревожное» на всех главных участках этого «фронта» — в подготовке идеологических кадров, развитии обществоведения, в первую очередь в исторической науке, в литературном процессе. «На каждом участке нашего хозяйственного и советского строительства» он констатировал «недостаток идеологически крепких теоретических кадров, вооруженных марксистско-ленинской методологией, способных преодолевать всякие буржуазные и мелкобуржуазные теории и теорийки, под каким бы флагом они ни преподносились».[53]

Для исправления положения главный редактор «Правды» предлагал в подготовке кадров обществоведов сделать акцент на административное регулирование партийного и социального состава коммунистических вузов, его «орабочение»; в области исторической науки — усилить борьбу на два фронта: против правого оппортунизма и за ликвидацию отставания на том важнейшем участке теоретического фронта, где речь идет о «кровных интересах большевизма» (имелись в виду вопросы диктатуры пролетариата, руководящей роли партии и т. п. в их сталинской трактовке); в организации литературного процесса — объединить писателей под одной административной «крышей», чтобы было проще добиться «плановости в работе пролетарских писателей, увязки их работы с планом социалистического строительства».

Своими призывами он отражал все более усиливающееся грубое, типично бюрократическое вмешательство властей в сферу науки и культуры. От последних требовали служить «практике», что в действительности означало обслуживание исключительно партийной пропаганды.

Подобные усилия Мехлиса не остались без внимания высшего руководства ВКП(б). 5 мая 1937 года ЦК ВКП(б) направил коллективу «Правды» приветствие в связи с ее 25-летием. Оно не могло быть воспринято Львом Захаровичем иначе, как полное одобрение его усилиям: «ЦК ВКП(б) уверен, что «Правда» будет и впредь высоко нести знамя Маркса — Энгельса — Ленина, сплачивая миллионные массы партийных и непартийных большевиков, помогая им и всем трудящимся нашей родины овладевать большевизмом, ведя их по пути решительной борьбы с врагами народа, — за победу коммунизма». В связи с этой датой Мехлис был удостоен высшей государственной награды — ордена Ленина.