— А вот первый этап решений по Прибалтике относится к соглашениям Германии и СССР в августе — сентябре 1939 года. Второй этап решений — с участием Британии, США и СССР — наступил в ходе совместной борьбы против гитлеровской Германии, когда судьбы Прибалтики были подчинены нуждам большой стратегии союзников.

— То есть можно говорить, что наши союзники, причем разные союзники в разное время, с пониманием относились к нашим геополитическим интересам.

— Да, побеждала логика «больших величин». Лишь в 1989–1991 годах от силовой логики прошлых лет отказались. Впрочем, агрессия США против Ирака, вызванная надуманными и необоснованными причинами, показала, что и в этом отношении путь еще не пройден до конца и силовые действия великих держав против малых отнюдь еще не изжиты…

— Юрий Львович, а чем вообще для нас была так притягательна Прибалтика?

— На западе Россия выходит к относительно узкому Балтийскому побережью, откуда открываются пути к широким морским просторам, мировым торговым коммуникациям, экономическим, торговым и культурным центрам и путям на запад. А для других народов — на восток. Именно это обстоятельство уже в Средние века манило сюда различных завоевателей — немцев, поляков, шведов. Не осталась в стороне и Россия. Складывание Российской империи и ее развитие неотвратимо вели ее к Балтийскому морю на западе и к Тихому океану на востоке. Российское воинство и купечество настойчиво и неутомимо рвались к Балтике. Как и в последующем, коренное население прибалтийских земель осталось без выбора и возможности основать собственную государственность. Выдвижение России на эти земли осуществлялось последовательно и неутомимо. После Ливонской войны XVI века последовали другие войны, и, наконец, в 1721 году, уже при Петре I, был подписан Ништадтский мир между Россией и Швецией, которая владела тогда большей частью прибалтийских земель. В результате победоносной для России Северной войны и Ништадтского мира эти земли — Ингерманландия, Эстляндия, Лифляндия — перешли к России. Прибалтика со всеми ее главными городами — Ригой, Ревелем, Дерптом, Нарвой, Выборгом, Кексгольмом, островами Эзелем и Даго, Моонзундским архипелагом — стала провинцией России.

— То есть официально вошла в состав Российской империи?

— Да, и примечательной особенностью Ништадтского договора явилось то, что он был заключен как «вечный, истинный и ненарушимый мир на земле и воде». С этой точки зрения он как бы пролонгирует бессрочное пребывание России на берегах Финского и Рижского заливов — хотя кто вспоминает сейчас об этом?

— Кстати, такая тонкость: нельзя говорить, что Россия тогда захватила суверенные государства, лишив их независимости…

— Нет, для населения балтийских провинций переход под власть России означал лишь смену владетеля: своей государственности народы Прибалтики все равно никогда не имели — за исключением Литвы, одно время находившейся в унии с Польшей. Ништадтскому договору была суждена долгая жизнь: почти 200 лет.

— То есть до тех пор, пока существовала могущественная Российская империя… Известно, между прочим, что народы в прибалтийских губерниях жили гораздо лучше, нежели в великорусских — достаточно сказать, что крепостное право здесь было отменено еще при Александре I.

— Перемены произошли только в 1918 году. Вскоре после Октября 1917 года и под его влиянием левым силам удалось на краткое время провозгласить советскую власть в Эстонии, Латвии, Литве и даже в Финляндии. Затем при помощи германских войск эта власть была свергнута, и после перипетий Гражданской войны в 1918–1920 годах в Прибалтике и Финляндии утвердились буржуазные правительства, главным принципом которых была враждебность к коммунизму и России.

— Позиция правительства далеко не всегда созвучна с интересами широких народных масс…

— Потому левые силы в этих странах никогда не прекращали борьбы и представляли собой самостоятельную и относительно активную величину в общественно-политической борьбе. СССР признал эти правительства, и в течение 20 лет отношения прибалтийских республик с восточным соседом были в целом нормальными. Стоит также отметить, что эти государства, за исключением Латвии, не связывались открыто с Германией, ощущая угрозу с ее стороны.

— Угрозу, что бы сейчас ни утверждали некоторые авторы, ощущало и руководство СССР и стремилось ее предотвратить.

— Именно для этого 23 августа 1939 года был подписан советско-германский договор о ненападении, а 28 сентября — советско-германский договор о дружбе и границе. В Европе создалась новая ситуация: Польша временно перестала существовать как самостоятельное государство, германские войска вышли на «линию Керзона» и теперь нависали над западной границей СССР, создавая также угрозу государствам Прибалтики.

— Германия высказывала какие-либо претензии к этим государствам? Аншлюсу Австрии, вводу гитлеровских войск в Чехословакию предшествовали большие пропагандистские кампании.

— Нет, официально Германия тогда на Прибалтику не претендовала. Однако и без того было понятно, что новая обстановка была опасной и для СССР, и для балтийских стран.

— Опасность была очевидной, но можно ли было как-то ее устранить?

— Думаю, что можно. Находясь в тот момент в отставке, Черчилль в качестве члена палаты общин английского парламента и оппозиционера правительству Чемберлена тщетно взывал к необходимости общей активизации британской политики на востоке Европы, включая принятие предложений СССР о коллективной безопасности, военно-политическом союзе Британии, Франции, СССР и предоставление совместных гарантий безопасности Эстонии, Латвии, Литве. Он писал: «Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: „Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею“ или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае, по худшему пути она пойти не могла».

— Что же конкретно предлагал Черчилль?

— В мае 1939 года он подчеркивал, пытаясь переубедить Чемберлена: «Нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три прибалтийских государства — Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия, которая дала бы им оружие и оказала другую помощь». Чемберлен этим словам не внял.

— Почему?

— Он еще не исчерпал тактики «умиротворения» Гитлера, и таким образом последние возможности сохранения мира были упущены. Он вообще был слеп и глух к любым контрпредложениям своему курсу. Но единому антигитлеровскому фронту противился не только Чемберлен — и «Восточный фронт» против гитлеровской Германии не мог быть создан не только из-за англо-французской «Мюнхенской политики» и активного противодействия Берлина. Можно сказать, что этот так и не созданный фронт был неизлечимо болен изнутри: тогдашние правительства Литвы, Латвии и Эстонии сознательно противодействовали любому плану, или предложению, которые предполагали участие Советского Союза или взаимодействие с ним.

— Подобную же, простите, узколобую позицию заняла и Польша.

— Такую же позицию занимали Польша, Румыния, Финляндия. Некоторые из этих государств дошли до того, что любую гарантию их неприкосновенности, данную советской стороной, объявляли… проявлением агрессии со стороны СССР! Столкнувшись с такой упрямой и непримиримой позицией, Черчилль констатировал: «Препятствием к заключению такого соглашения служил ужас, который эти самые пограничные государства испытывали перед советской помощью в виде советских армий, которые могли пройти через их территорию, чтобы защитить их от немцев и попутно включить в советско-коммунистическую систему Ведь они были самыми яростными противниками этой системы. Польша, Румыния, Финляндия и три прибалтийских государства не знали, чего они больше страшились — германской агрессии или русского спасения. Именно необходимость сделать такой жуткий выбор парализовала политику Англии и Франции».