Как бы то ни было, закон суров, но это закон — гласит древнеримское право, легшее базисом в современную Романо-германскую правовую систему. Справедливо, что уклонение от воинской службы неминуемо должно влечь за собой жестокое наказание. За добровольную сдачу в плен военно-полевые суды выносили заочные смертные приговоры, а семьи добровольно сдавшихся лишались права на получение пособий.

Характерно, что российская бюрократия часто приравнивала семьи солдат, пропавших без вести, к дезертирам именно в отношении выплаты пайковых пособий, выдававшихся государством для поддержания солдатских семей. Отмечается, что «некоторые солдатки и члены их семей во время Первой мировой войны 1914–1918 гг. все же были лишены пособия. Полная неопределенность ожидала солдатку в случае, если ее муж пропадал без вести. В этой ситуации солдатская жена лишалась не только пособия, но и юридической дееспособности. У солдатки отсутствовал и вдовий вид, с которым можно было получать пенсию или обращаться в благотворительные организации. Лишались права на получение продовольственного пособия и семьи запасных нижних чинов, бежавших со службы или добровольно сдавшихся в плен… семьи таких солдат обрекались на нищету и бесправие, а на их страдания власти не обращали никакого внимания».[304]

Другое дело, что определить добровольность сдачи в плен было принципиально невозможно. Да и далеко не каждый военнослужащий в сдававшемся подразделении сдавался в плен по собственной воле. Например, известны случаи, когда сдающиеся солдаты заставляли командиров и унтер-офицеров также бросать оружие. Многие так вообще поддавались общей панике. Поэтому случаи объявления какой-либо группки сдавшимися добровольно были редки, а основные сведения о добровольно сдавшихся черпались из показаний солдат, сумевших бежать из плена. Иное дело — лишение пайка и разнообразных льгот (плата за обучение ребенка, например) семьи дезертира, здесь все было ясно.[305]

За намеренное нанесение себе ранения с целью избежать окопов в качестве наказания по суду следовал расстрел. Существовала альтернатива — каторга на срок от четырех лет до бессрочной. Однако каторга представлялась меньшим злом по сравнению с фронтом, поэтому смертная казнь как приговор выносилась несколько чаще. Каждый такой приговор должен был быть объявлен в войсках, чтобы дурной пример не стал заразительным.

Следует сказать, что данное наказание, в основном, все-таки применялось в отношении дезертиров и мародеров. То есть против сознательного уклонения от фронта, ибо самострел под влиянием минутного отчаяния и бегство в тыл — это вещи различные, что командованием прекрасно сознавалось. Да и количество самострелов вообще было велико. В 1915 году самострелы — солдаты, отстреливавшие себе пальцы — составляли до двадцати процентов всех раненых.

Расстрелять пятую часть Действующей армии было бы невозможно. Поэтому приказами командования было велено делать таким бойцам перевязки и держать в окопах.[306] Участники войны свидетельствуют, что случаи рецидива в таком случае были редки. Это говорит о том, что самострелы по преимуществу являлись следствием массового аффекта либо совершались в тяжелой психологической ситуации.

Переход к позиционной борьбе на Восточном фронте с сентября 1915 года привел к сокращению случаев уклонения солдат от несения воинской обязанности. В сентябре, кроме того, стали призывать ратников 2-го разряда — людей, участие которых в боях вообще не предусматривалось. Поэтому стабилизация положения на фронте позволила руководству избежать обстановки весны-лета, когда окопы наполнялись не подготовленными ни в каком отношении (воинском, физическом, психологическом) людьми. Обучение резервистов стало проводиться целенаправленно и устремленно, сначала в тыловых гарнизонах, а затем в запасных батальонах ближайших войсковых тылов. Да и поступавшее в войска вооружение показывало, что кризис в этом отношении успешно преодолевается отечественной промышленностью и союзными поставками.

В этот период — осень-зима 1915–1916 гг. — дезертирство в основном совершалось либо из тыловых частей Действующей армии, либо из маршевых рот, следовавших на фронт. Фронт стоял надежно и уверенно. О самострелах речи практически не шло. Добровольные сдачи в плен стали прерогативой отдельных солдат, перебегавших к противнику по идеологическим либо пацифистским причинам. Эти случаи стали выдающейся редкостью. В итоге дело борьбы с дезертирством смещалось глубже в тылы, на железнодорожные коммуникации.

Следовательно, теперь военные власти должны были тесно сотрудничать с властями гражданскими, так как зоны ответственности различных структур накладывались друг на друга. Так, в сентябре 1915 года военное ведомство, сообщая в Министерство внутренних дел о побегах, вплоть до того, что «разбегается почти весь эшелон», просило о содействии, указывая, что «военное министерство… без помощи гражданской власти бессильно что-нибудь сделать». Как видим, дезертирство стало коллективным явлением, характерным еще до приближения линии фронта.

Здесь вновь невозможно говорить о полностью осознанной деятельности солдат, разбегавшихся из эшелонов. Ведь часто люди дезертировали при следовании воинских поездов по их родным местам. Рецидивы опять-таки были редким явлением. Но бороться все же было необходимо, и власти старались поставить под контроль ключевые участки инфраструктуры, замкнуть их. Следуя соглашению между ведомствами, для пресечения дезертирства, «бродяжничества» отсталых солдат, мародеров в тылах армий были образованы «особо надежные летучие отряды» военной полиции из «чинов жандармских эскадронов», конных патрулей на узловых объектах военных дорог.[307]

Увеличение случаев дезертирства на железной дороге в конце 1915 года — это скорее выражение желания мобилизованных солдат отправиться на фронт как можно позже, нежели принципиальный отказ от войны. За осень были мобилизованы миллион четыреста тысяч людей, ранее никогда не проходивших военной службы. Вряд ли возможно было ожидать иного от этих крестьян, покидавших эшелоны не где-нибудь, а, как правило, в родных местах. Так, 19 ноября из Владимирской губернии доносили, что по прибытии воинского эшелона в Муром местные жители в количестве четырехсот человек тут же дезертировали. 12 декабря из Курской губернии тридцать два солдата на ходу поезда бежали из эшелона, и задержать никого не удалось. А в Тульской губернии на станции Бобрик-Донской по убегавшим дезертирам открыли огонь, в результате чего один солдат был убит, двое легкораненых уехали с эшелоном, а прочих удалось поймать.[308] Обратим внимание — двое раненых уехали дальше. То есть самими солдатами такие случаи, как именно дезертирство, не воспринимались.

В любом случае, цифры невелики. Тем не менее в конце 1915 года внутри страны стали усиленно распространяться слухи о миллионах дезертиров. Само собой разумеется, что за распространение заведомо лживой информации, подрывавшей моральную обороноспособность государства, никто не нес ответственности, равно как никто не смог бы доказать верность рекламировавшихся сведений. Да и нужды в доказательствах не было, так как все такие мифы распространялись политическими противниками царизма — находившейся в оппозиции либеральной буржуазией и ее многочисленными адептами на местах, называемой образованной интеллигенцией. Бесспорно, империя династии Романовых не являлась идеальным государством, однако же в отличие от правящего режима рвавшаяся к высшей власти буржуазия в своей борьбе не гнушалась никакими провокациями, клеветой и инсинуациями.

Так откуда же все-таки вообще взялись легенды о миллионах дезертиров? Все очень просто — чуть ли не любой солдат, почему-либо находившийся в тылу, ассоциировался с дезертирами, что и пропагандировалось оппозиционной печатью в неимоверно раздутых размерах. В связи с тем, что активная борьба на фронте осенью 1915 года замерла, фронтовики стали постепенно наводнять тыл, ибо только теперь широкие массы нижних чинов смогли воспользоваться своим правом на отпуска. Один из ведущих военачальников так характеризует мотивы легенды о миллионах дезертиров: «…начиная с 1915 года, количество нижних чинов, получивших отпуск, колебалось от двух до пяти процентов списочного состава частей. Следовательно, бывали моменты, когда в отпуске находились по полумиллиону солдат. Если добавить сюда выздоравливающих раненых, получивших разрешение перед возвращением в строй посетить свои деревни, и нижних чинов, посланных по служебным делам во внутренние районы страны, то нет ничего удивительного в том, что огромные массы солдат, временно живущих по домам или двигающихся по железным дорогам, приводили к распространению легенд об огромном количестве дезертиров».[309] Военная машина Российской империи, постепенно приходя в себя после потрясений периода Великого Отступления, давала передышку личному составу.