Зачем он звал меня вообще? Учить жить? Оправдываться? Мириться? Или вновь привязать к себе еще сильнее, а то старые связи ослабли, а если верить ему, так и порвались? А вот, кстати, вопрос: а можно ли ему вообще верить? С одной стороны, в каких-то вещах он явно честен, или просто не понимает, что они отвратительны и их стоит скрывать. Вот зачем он мне вновь начал рассказывать, что порой убивает людей просто "под настроение", или о посещении садистских вечеринок, которые он даже и не осуждает? И... ведь прямым текстом же сказал, что многие вампиры в своих забавах с людьми жестоки настолько, что сам он рядом с ними просто белый ягненочек. Что общество их, которым нас с младых ногтей учат восхищаться, деградирует. Зачем мне такая честность, я о ней не просила. Если вампиры не могут меня обмануть, это вовсе не значит, что я хочу знать о них всю правду. Мне так только страшнее жить.

И вот, кстати, о страхе. Что это было насчет контракта? Что он на самом деле хочет? Убить, выпить до дна, раз уж просит жизнь? Или действительно "защитить"? Нет, мне такая "защита", чтоб добровольно рабыней его становиться, и в гробу не мерещилась, но что он на самом деле хочет?

Нет, я не понимала его, решительно не понимала. Может, потому, что он вампир, а у них мозги как-то совсем по-другому устроены. Может, он прав, и я действительно, не слишком умная девочка. Может быть. Вот только заколкой его я вновь заколола свои волосы. И даже если это означало, что я вновь собираюсь наступить на те же грабли, опять позволив себе привязаться к нему, что ж. Да и кого я, в самом деле, обманываю. Я уже к нему привязалась.

А на улице звенела весна, летела во все стороны птичьими трелями и солнечными бликами, а на воскресенье Петька запланировал грандиозный пикник в весьма обширной компании, и я в кои-то веки была действительно рада, что мы куда-то едем. Меня не раздражала толчея в электричке, и бесконечные песни под гитару, и люди, чьих имен я попросту не в состоянии запомнить. Мне было легко. Так, словно неподъемный груз, что все давил мне на плечи, наконец-то сброшен, и от того даже простая ходьба кажется мне почти полетом.

- Что с тобой произошло? - удивлялся Петька.

- Что? - смеялась я.

- Ты вся словно светишься.

- Это солнце светится. Весна! Петька, а у солнца бывает запах?

- Конечно, и даже вкус. Помоги колбаски нарезать, есть ужасно хочется.

Ну конечно, у нас же равноправие! И поэтому девочки режут колбаску, а мальчики кучкуются в сторонке, бурно обсуждая свои мальчишеские дела космического, несомненно, масштаба.

- Да Гошу выбираем главным, и спокойно идем на третью категорию! - доносятся до меня их особенно яростные вопли.

- Да далась вам третья, у нас половина народа и четвертой не ходила!

- А может по пруду на лодке покатаемся, и хватит уже?! Там скукотища на вашей четвертой! Я в Турцентре отчеты брал: там и лодку-то порвать не обо что!

- Да может те, кто эти отчеты писал, просто по берегу прошли? А потом насочиняли, какие они бравые?

- Боишься, так и не ходи! А у нас Гоша третьей ходил, Васька ходил, а еще Кирилл со Степычем пойдут, у них тоже опыт есть! Можем официально регистрироваться на третью категорию, по всем правилам имеем право!

- А по уму?

- А если такой дурак, то и оставайся!..

Ну, понеслось-поехало, походники - байдарочники. Все мысли лишь о том, как побурнее провести предстоящее лето. Желательно, с порогами, перекатами и водоворотами. И чтоб кто-нибудь головой о камни приложился, а то ведь и вспомнить будет не о чем.

- Лариска, я тебя медсестрой записал, на тебе лекарства, - обрадовал меня Петерс по окончании их "малого государственного совета". - Ты ведь с нами? - все же поинтересовался.

- А то, - когда это я отказывалась от безнадежной авантюры? Тем более, мне же велено насыщать жизнь событиями по максимуму. А то ведь решит, в самом деле, что только о нем, Великом, и мечтаю. Зазнается...

А потом пришел май, а он всегда приходит волшебно - Майским Днем. Его праздновали на улицах, площадях, в парке. Но самый грандиозный праздник устраивал, конечно, университет. Бесшабашный праздник юности, весны, любви, новой жизни, стоящей на пороге. День влюбленных и мечтателей, день упоенных собственной неукротимой энергией, способной свернуть горы. День тех, у кого все еще впереди, у кого на все хватит сил, времени, таланта.

Он запомнился мне сумбурно. Множество веселого, гомонящего народа, какие-то конкурсы, призы, подарки. Петька выиграл для меня в тире огромного плюшевого медведя, и я таскалась с ним в обнимку, ругая Петьку за такую тяжесть, но ни за что не готовая с ним расстаться. Еще было огромное Майское Дерево, и мы завязывали на него ленточки, мечтая об исполнении желаний. Или нет, Дерево было потом, а сначала - танцы.

Наш прославленный балетный коллектив, снова выигравший, по словам Регинки, главный конкурс страны, давал на широкой зеленой лужайке целое представление. И, заслышав первые аккорды, мы с Петькой рванули туда сквозь толпу, ведь я же обещала Регинке посмотреть, ну, или почти обещала. А теперь мне действительно захотелось ее увидеть, да и не только ее, чего уж скрывать.

Самой мне, возможно, и не хватило б нахальства протолкнуться в первые ряды, а вот Петерсу нахальства явно было не занимать, и "лучшие места в партере" были нашими. Удобно усевшись прямо на траве (и порадовавшись, что рядом нет мамы с ее неизменным "не сиди на земле, простудишься"), мы приготовились лицезреть.

Сначала появились пары. Юноши и девы в национальных костюмах. Неторопливые народные напевы, неторопливые движения. Хороводы, заходы-расходы, обмен партнерами. В общем, если бы не Регинка, я б, наверное, заскучала. А на нее смотреть было приятно. И даже интересно. Нет, не потому, что она танцевала как-то особенно. Как все, не лучше и не хуже. Но просто - это же была наша Регинка, и потому каждая ее улыбка, каждый взгляд, каждый жест были особо значимыми, подлежали переживанию и расшифровке: что тут от танца, что от нее, что ожидаемо, что - для нее самой - неожиданно. Кто ей больше нравится, в конце концов: ее первый партнер, второй или, может быть, тот, к кому она перешла вот теперь?

И тут всю эту пастораль перебила совсем другая музыка - стремительная, яркая, волнующая, и в круг танцующих, ставший вдруг максимально широким и рассыпавшийся на отдельные пары, влетела она. Прекрасная юная дева в летящем белом платье с обнаженными руками. На голове - венок из огромных искусственных ромашек с золотыми лентами, струящимися вдоль спины, путающимися в ее светлых распущенных волосах, коротких, неприлично коротких для человеческой девы. Но впрочем, она и не была сейчас - человеческой девой. Она изображала... Вот кого? Майский День - это праздник прихода весны, и традиционная тема всех майских танцев - это Весна, пробуждающая природу от зимней спячки. Но она - стремительная и воздушная - была сейчас не Весной.

- Лариска, смотри, это же Инга! - восторженно воскликнул Петька, дергая меня за руку. - Ну помнишь, я у нее еще путевку на турбазу покупал, я тебе рассказывал!

Я помнила, кто такая Инга. Более того, я знала, что солистка здесь она, и я ждала ее выхода. Но вот теперь - не узнавала. Понимала, что это она - и не узнавала. Где та девушка за секретарским столом, показавшаяся мне невзрачной серой мышкой? Глаза ее сияли, даруя свет, тепло, любовь, щеки раскраснелись от быстрого танца, на губах играла счастливая улыбка. Она была так красива сейчас, так невероятно, потрясающе прекрасна, что даже я, при всех моих весьма сложных чувствах по отношению к этой девочке, не могла ею не восхищаться.

Она словно скользила над поляной - ловкая, изящная, гибкая. Ее танец завораживал - совершенством движений и бесконечностью любви, переполнявшей ее сейчас столь ощутимо, что, казалось, она просто проливает ее на нас - каждым взглядом, каждой улыбкой, каждым жестом. И в ответ на ее улыбку, улыбкой озарялись все. Не только парни и девы в народном хороводе, которым это по роли полагалось, но и зрители, вся эта огромная толпа веселых (а местами и излишне веселых) студентов, взирающих сейчас на ее танец с восторгом и обожанием.