Он приподнялся на локтях и неспешно скользнул взглядом от черных полусапожек победительницы, минуя юбки из плотного бомбазина, до по-мужски строгого наглухо застегнутого жакета и дальше к подбородку.
Над верхней пуговицей располагалось лицо столь прекрасное, что он почти ослеп, когда впервые наконец-то рассмотрел его. Это была красота сродни зимней стуже: голубые, как лед, глаза, белоснежная кожа, обрамленная волосами цвета декабрьского солнца, которые венчала черная шляпа.
В настоящий момент эти примечательные глаза направили на него пристальный замораживающий ледяной синевы взгляд. Таким взглядом, решил он, могла бы наградить легендарная Медуза Горгона. Он ничуть не сомневался, будь этот миф и фантазия на месте происходящего в жизни, он без промедления обратился бы в камень.
Но, как водится, твердым он стал только в одном обычном месте, хотя и очень быстро даже для него. Ее отвага наравне с лицом и роскошным телом пробудили его еще до того, как он затащил ее в свои крепкие объятия и коснулся ртом ее губ.
И в данный момент, пока он глупо таращился на этот сочный рот, который так безумно возжелал, тот скривился в презрительной усмешке. Это зрелище призвало его прийти в чувство.
Наглая девица решила, что она победила – и так, должно быть, думал каждый, дошло тут вдруг до него. И не пройдет нескольких часов, как по всему Лондону разнесется весть, что женщина надрала задницу Эйнсвуду, последнему негоднику Мэллори.
Будучи негодником, Вир предпочел бы поджариться на медленном огне, чем допустить, чтобы затронули его гордость, или показать, что он в самом деле чувствует.
И посему ответил на ее самодовольное презрение своей столь знаменитой вызывающей ухмылкой.
– Ну что ж, впредь вам будет урок, – произнес он.
– Оно разговаривает, – уведомила она зевак. – Полагаю, оно будет жить.
Потом отвернулась от него, и шуршание ее закрутившихся вокруг ног бомбазиновых юбок прозвучало, как шипение змей.
Не обращая внимания на протянутые ему на помощь руки, Вир вскочил на ноги, не отрывая глаз от леди. Он наблюдал за этим надменным покачиванием бедер, пока она медленно удалялась прочь, хладнокровно забрав по пути собаку и девочку, и, свернув к юго-западному выходу с Винегар-Ярда, скрылась из вида.
Даже тогда он не смог полностью переключить внимание на стоящих рядом мужчин, поскольку в уме все прокручивал похотливые сценарии, как заваливает ее на спину взамен случившегося с ним.
Все же он был знаком с трио, болтающимся поблизости от него – Огастесом Толливером, Джорджем Каррутерсом и Адольфусом Креншоу – и они его знали, или, по крайней мере, считали, что знали. И посему на лице его оставалось то выражение пьяного веселья, которое они ожидали увидеть.
– Впредь будет ей урок, а? – захихикав, повторил Толливер. – Какой урок, хотелось бы мне знать? Как нанести хук правой?
– Хук? – возмущенно подхватил Каррутерс. – Как он смог бы в таком случае говорить? Клянусь, ты, должно быть, почти ослеп. Его свалил не апперкот. С ее стороны это был любопытный акробатический приемчик.
– Я слышал о таких вещах, – произнес Креншоу. – Что-то там делают с равновесием, полагаю. Весьма популярно в Китае или у арабов, в общем, типа этого – что там еще можно ждать от этих непонятных язычников.
– Вот именно, чего же еще можно ждать от «Леди Грендель», – согласился Каррутерс. – Я слышал, она родилась в болотах Борнео и воспитывалась крокодилами.
– Больше похоже на Севен Дайлз, – высказался Толливер. – Вы же слышали, как эта компания ее поддерживала. Они ее точно знают. Она одна из них, этих порождений трущоб Святой Земли, я в том не сомневаюсь.
– Где же тогда она выучилась этим языческим бойцовским приемчикам? – возразил Креншоу. – И как это никто о ней не слышал еще несколько месяцев назад? И где она пропадала все это время, что никто и не заметил такую пожарную каланчу? Ведь трудно ее не заметить, верно?
Он повернулся к Виру, отряхивавшему грязь со штанов.
– Ты ведь был достаточно близко, чтобы рассмотреть ее и услышать, Эйнсвуд. Есть ли какой намек на Святую Землю в ее речи? Что скажешь, она из Лондона или нет?
Трущобы Севен Дайлз были черной сердцевиной одного из самых неприглядных районов Лондона, прихода Сент-Джайлз, который иронично нарекли Святой Землей.
Вир сомневался, что мегере Гренвилл требовалось путешествие за границу, чтобы выучить грязные приемы, которые она применяла в драке. То, что он не различил акцента кокни, не значило ничего. Джайлз тоже вырос в трущобах, но у него и следа не осталось от акцента.
Возможно, ей лучше удается быть похожей на леди, чем Джайлзу изображать джентльмена. Ну и что? Великое множество низкородных девиц пытается подражать вышестоящему сословию. И если он не смог на сей момент приказать вернуться той единственной, что, кажется, столь искусно притворялась благородной, то и нет никакой причины торчать здесь и попусту болтать об этом. У Вира, снаружи покрытого грязью и медленно закипающего внутри, не было настроения потакать этой толпе слабоумных в упражнении их ограниченных умов по поводу той или иной версии.
Оставив приятелей, он направился на Бриджес-стрит с такой бурей гнева в душе, подобной которой не испытывал давным-давно.
Он спешил на помощь проклятой девице, а обнаружил ее едва ли не поднявшей мятеж. Его своевременное вмешательство вне всякого сомнения избавило ее от ножа в спину. А в награду он заработал кучу помоев и вызывающих насмешек.
Мисс Презрение и в самом деле грозилась подбить оба его глаза. Она угрожала ему, Виру Эйлуину Мэллори, в которого даже это величайшее животное с огромным клювом лорд Вельзевул не вбил покорность.
Стоит ли удивляться, что таким образом вдохновленному мужчине пришлось выбрать надежный и верный метод заткнуть рот мегере?
А если это ей не пришлось по вкусу, почему она не дала ему пощечину, как поступила бы всякая приличная женщина? Неужели она посчитала, что он ударит ее – и вообще женщину – в ответ? Она что же, вообразила, что он собирался изнасиловать ее на виду у толпы пьяниц, подстрекателей и шлюх?
Словно он когда-то опускался настолько низко, кипел он от злости. Будто ему нужно брать женщину силой. Да ему, в сущности, приходилось их чуть ли не дубиной от себя отгонять.
Он уже был на полпути к Бриджес-стрит, когда сквозь его негодование прорвался чей-то громкий возглас.
– Надо же – Эйнсвуд, верно?
Вир задержался и повернулся. К нему обращался тот самый парень, которого он вытащил чуть ли не из-под колес кабриолета.
– Сразу-то не признал, – произнес парень, подойдя к Виру. – Но там они чё-то толковали о Дейне и моей чертовой сестрице, и тут-то я вспомнил, кто вы. Что следовало бы мне сделать в первую очередь, он ведь упоминал вас не раз и не два, но скажу вам правду: я вечно спешу и мотаюсь с места на место, уже чувствую себя, как тот греческий парень, как то бишь его звали, преследуемый напастями, фуриями их еще величают, и удивительно, что мои мозги не закрываются постоянно, как лавка какая-нибудь. Похоже на то, что если бы та высокая девушка не сбила бы меня, я не признал бы разницы, исключая, может, того, что это был бы первый отдых за последние недели. Все равно, я многим вам обязан, так как уверен, чертовски неловко ходить, если кости раздробят колеса. Так что, окажите честь, распейте со мной бутылочку.
Парень протянул руку:
– Хотел сказать, Берти Трент, я, то есть, и рад с вами познакомиться.
Лидия запихала образ герцога Эйнсвуда в самый дальний угол сознания и сосредоточилась на юной особе. Это была не первая очутившаяся в беде девица, которую спасла Лидия. Обычно она приводила их в одно из заслуживающих доверия благотворительных учреждений.
Хотя вот в начале лета ей довелось спасти пару семнадцатилетних девушек, Бесс и Милли, сбежавших от жестоких хозяев. Она наняла их горничными для всякой работы – или «прислугой на все», как часто именуют таких слуг – потому что чутье подсказало ей, что эти девушки ей подходят. Опыт доказал, что чутье у нее верное. Тот же настойчивый внутренний голос говорил Лидии, что и этой бродяжке будет лучше с ней.