— Отец, конечно же, не с Божьего благословения варвары хозяйничают там, где умер Христос? — Это Ричард вопрошал отца перед лицом всей знати. Король видел, как его вассалы переводят взгляд с отца на сына, и слышал, как усиливается ропот. И вообще, сегодняшний вечер перерастал в утонченную драму — развлечение поинтереснее, чем обычные приемы в душных залах Дворца. Пламя надо загасить, пока оно не разгорелось.

— Эти так называемые варвары оставили нас с носом, — произнес король скрипучим голосом, который все еще звучал властно. — Уверен, твой брат Джон не даст солгать: любой школьник Кордовы заткнул бы за пояс великие умы при христианских дворах. И нам некого в этом винить, кроме самих себя.

Генрих оглядел собравшихся. Глас вопиющего в пустыне! А чего он ожидал от толпы вырождающихся невежд, которые не в состоянии посмотреть правде в глаза и признать, что мусульмане намного превосходят европейцев в развитии науки и культуры? Легче осуждать других, называя их варварами и язычниками, чем согласиться с фактом несостоятельности и загнивания собственного общества. Генрих сомневался, что сможет достучаться до их сердец, но он был уверен в том, что не позволит гордыне и предрассудкам втянуть разоренный народ в войну с самой развитой цивилизацией на земле.

К сожалению, его сын Ричард, как обычно, не разделял взглядов отца.

— Но ведь король Англии не допустит, чтобы его унижал злодей Саладин. — Ричард чувствовал, что выражает вслух невысказанные мысли присутствующих на балу. Молодой глупец любил быть центром внимания, даже если приходилось выказывать открытое неповиновение.

— Не забывайся, мальчишка, не то твоя голова украсит мою каминную полку, — предостерег Генрих таким тоном, что стало ясно: это не праздная угроза и не речевой оборот. Ропот недовольства тут же стих.

Но Ричард назло Генриху, казалось, лез на рожон.

— Я всего лишь смиренный слуга, — ответил он. — Но даже слуга знает свой долг, когда сам Господь Бог призывает его.

С этими словами гордый Ричард Львиное Сердце вскочил на полированный стол и простер руки. Вокруг него сгрудилась знать, захваченная его юношеским порывом. Генрих заметил, что это представление увлекло даже ватиканского посланника.

— О, владетельные сеньоры Англии и Франции, слушайте меня! — начал свою пламенную речь сын короля. — Клянусь перед всеми собравшимися при анжуйском дворе, что мы не оставим это безнаказанным. Не допустим, чтобы язычники оскверняли Святую землю, где покоится Христос. Я готов вновь обнажить меч и очистить милый нам Иерусалим от сарацинской нечисти.

Ричард помолчал, а затем произнес слова, которых пытался не допустить Генрих, как только услышал новость. Слова, которые наверняка ввергнут его страну в нищету и страдания.

— Во имя Божьего и по воле моего любимого отца, я объявляю, что возглавлю следующий крестовый поход!

Безудержное возбуждение, словно лесной пожар, охватило толпу. Генрих краем глаза взглянул на папского посланника и увидел на его лице торжество — он может возвращаться к понтифику с хорошими вестями. Новость о том, что благородные господа Англии и Франции готовы поддержать Папу против воли самого короля, сослужит Ватикану добрую службу, когда Папа будет иметь дело с остальными несговорчивыми монархами. Приготовления могут занять несколько месяцев, но вскоре вся Европа будет мобилизована на войну по воле Церкви. Генрих знал, что так называемые «воины Христовы» больше всего на свете любят убивать ближних, захватывать чужую собственность, а самих себя объявлять безупречными.

Он скоро умрет, его это уже не касается. Однако он не смог сдержаться и взглянул на сына, купающегося в лучах всеобщего возбуждения. Сыну, как и отцу, придется учиться на собственном горьком опыте.

— Он глупец, — произнес Генрих, ни к кому не обращаясь конкретно. Просто грустная констатация факта, который необходимо осмыслить.

— Он хочет угодить тебе, — тут же ответила ему дочь. Генрих знал, что Иоанна никогда не станет говорить плохо о брате.

— Ричард хочет поставить меня в глупое положение перед всем двором, — сказал он Иоанне тоном, не терпящим возражений. — Захватить мой трон, пока я на нем сижу. Но пока я жив, ему не удастся увести людей по этому безумному пути.

Иоанна отвернулась, прекрасно понимая, что она не в силах защитить брата, которому не хватило ума охладить пыл в присутствии короля. Она быстро встала и покинула королевское возвышение, эту гноящуюся рану раздоров в своей семье.

Пока знать поздравляла Ричарда, восхваляя его доблесть и поднимая тосты за предстоящий крестовый поход, который вдохновлял всех, король смотрел на молчаливого Джона, сидящего неподалеку. Этот юноша, в отличие от своего общительного старшего брата, от природы был молчалив. Он говорил редко, предпочитая внимательно слушать и взвешивать возможные шаги. Генрих знал, что немногословный Джон во многом больше походил на свою мать, чем откровенный Ричард. Опаснее всего Элеонора была, когда молчала, поскольку ее ум продолжал работать, плетя настолько запутанную паутину, что избежать расставленных ею сетей не удавалось никому. Несмотря на всеобщее возбуждение, Джон и сейчас предпочел промолчать. Он анализировал события сегодняшнего дня, быстро просчитывая, как можно повернуть их в свою пользу. Генрих восхищался младшим сыном и частенько думал, что тот станет прекрасным королем, но знать предпочитала веселого и беспечного Ричарда. Джон еще не заимел столько сторонников, чтобы суметь занять у трона место брата. Но сейчас, как никогда раньше, Генрих был уверен, что проблему престолонаследования необходимо решать. В быстро меняющемся мире Англии нужна твердая рука, которая будет крепко держать руль управления государством во время надвигающегося шторма. Генрих встретился с Джоном взглядом и, понизив голос до шепота, сказал:

— Сын мой, сегодня вечером мы детально обсудим будущее королевства, если ты не против прислушаться к мнению старика.

Джон сидел, широко раскрыв глаза, словно услышал наконец слова, которых ждал уже много лет. Собственно, так оно и было.

— Я готов, отец.

Глава 8

МИРИАМ

Иерусалим — 1189 год от Р.Х

Мириам была разочарована. Она всю жизнь слышала поразительные истории о славном Иерусалиме, городе, усеянном золотом и алмазами, которые добывали для Соломона ангелы, городе, где вечернее небо озаряется светом, исходящим от сотни тысяч святых. Чушь, все чушь. Слова — это мусор, ничего более. Так думала Мириам, когда ее повозка с трудом пробиралась по одной из грязных старых улиц христианского квартала. Она знала, что франки не привыкли к гигиене, но ее чуть не вырвало при виде груд отбросов и верблюжьего навоза, которыми были завалены все обочины. Дядя посмеялся бы над ней и назвал бы «аристократкой». Не каждый город мог похвастать такой чистотой, какая царила в Каире. И был бы прав, наверное, ибо, когда повозка повернула за угол и проехала через густое облако мух, Мириам затосковала по Египту, по садам, в которых утопали его дома.

Вместе с тем она понимала, что довольно суровая и даже мрачная атмосфера Иерусалима во многом объясняется особенностями рельефа местности и первоначального назначения города. Возведенный на холме, посреди пустыни, Иерусалим задумывался иевусеями как военная крепость. Изначально он не был приспособлен для мирных жителей, да и условий для этого не было. По пути на север Мириам заметила, что окрестные деревни имеют огромное количество источников воды, но сам Иерусалим родниками не располагал. Согласно своему первому предназначению (служить хананеям крепостью), город был окружен крепкими стенами из известняка, а единственный вход в него стерегли обитые железом ворота, продуманно расположенные друг за другом. Когда процессия приблизилась к мрачным городским стенам, Мириам обратила внимание, что вокруг очень мало деревьев. Священный город стоял на унылой земле, на которой не росла даже трава. Эта земля напоминала скорее пустынные просторы Синая, чем плодородные поля, которые Мириам видела, въезжая в южную Палестину.