Поднятый стакан со звоном раскололся на столе, янтарные потеки расплылись на скатерти.

— Что? Что так-кое? — заикнулся Павлюк, но глаза у него трезвели, а рука нащупывала застежку кобуры.

— Я спрашиваю, паразит, когда ты продался? — осатанело проговорил Семен, направляя парабеллум на Павлюка.

Офицер вырвал пистолет из кобуры. Но Семен, пригнувшись и не перекладывая парабеллума, молниеносно выбросил вперед левую руку. От сокрушительного удара снизу, в челюсть, зубы Павлюка клацнули, голова запрокинулась, пистолет отлетел в сторону. Руки офицера нелепо взметнулись, и, теряя равновесие, он упал через поваленный стул. Весь запас силы, всю затаенную ревность к тем, кто был возле Галины, вложил Семен в свой излюбленный левый апперкот и, встав над поверженным Павлюком, прошипел, задыхаясь:

— Я тебе покажу «нашу любовь»!

Галина подхватила с пола пистолет и радостно улыбнулась мужу, в котором словно ожил тот стремительный, гибкий, увертливый Семен, каким она видела его на ринге.

— А ты, Сеня, не забыл бокс!

Виктор с двумя партизанами вошел, прихрамывая, в комнату. Скорчившийся в углу Павлюк выплюнул на пол выбитые зубы, нитка кровавой слюны повисла на воротнике его мундира. Он обвел всех затравленным взглядом. Мешая дышать, к горлу давящим клубком подступил страх. Он прыжком стал на ноги.

— Ну, стреляйте, стреляйте быстрее, нет мне жизни ни там, ни тут! — крикнул он и вдруг заметил в дверях темную юбку Оксаны Ивановны. — Вот ты куда ходила! Не пристукнул я тебя раньше! У-у, ведьма, убью! — закричал он и кинулся на старуху.

Безмерная ненависть к людям, накопившаяся в нем за годы жизни под вечным страхом разоблачения, вылилась в тщетной угрозе старухе, которая словно олицетворяла весь противостоящий ему мир. Виктор уперся пистолетом в грудь Павлюка.

— Не шуметь! Андрюша, оформи его туалет.

Низенький курчавый партизан в брезентовой робе грузчика мгновенно вывернул Павлюку руки за спину и связал веревкой. Оксана Ивановна протиснулась ближе и злорадно сказала:

— Я-то ходила и буду ходить, а ты, гад зеленый, отходился!

Павлюк скрипнул зубами. Виктор взвесил обстановку: все шло точно по плану. Оставалось выяснить, где хранятся книги шифров и точное содержание шифровки, о которой слышала Галина у фон Крейца. Но Павлюк молчал с упорством обреченного. Вспыльчивый партизан прицелился в него. Галина быстро вмешалась.

— Мой вам совет, Иван Трофимыч, рассказывать толком. Вы не знаете Семена, это ужасный человек!

Павлюк смотрел на нее хищником, запертым в клетку. Эта приманка погубила его! Но они ничего не дознаются. Все равно пощады не вымолишь. Он харкнул кровью на пол.

— Попомните еще лейтенанта Павлюка. Захлебнутся русские в крови со своим наступлением.

— Последний раз спрашиваю — будешь говорить? — сказал Виктор, взглянув на часы.

— Нет! Расстреливайте! — торжествовал Павлюк предсмертную победу.

И тогда к нему подошел Семен. Он сдерживался, наблюдая за Виктором, но в нем все кипело. Что за благородный допрос! Комендант Вальтер не нянчился с пленными. Семен поклялся мстить око за око, зуб за зуб, когда адская боль пронзила спину и зашипело горелое мясо под раскаленным тавром коменданта. Нет, эта тварь заговорит! Пробуя на ноготь отточенное лезвие плоского немецкого штыка, Семен мрачно буркнул:

— Зачем стрелять! Я тебя резать буду!

— Как резать? — пролепетал Павлюк, ослепленный жалом штыка.

— Как мясники ваши! — многозначительно пообещал Семен и плашмя кончиком штыка приподнял голову Павлюка. — Ну, смотреть на меня! Свастику вырежу, потом год твоей смерти…

Виктора покоробила такая жестокость, но Семен, забыв свое обещание Рябинину, свирепо отпихнул его:

— Не лезь! У меня с ними свои счеты, — и процедил сквозь зубы офицеру: — Ну!

Слово «мясник» и блеск стали напомнили Павлюку котельную школы, превращенную в следственную камеру изобретательного фельдфебеля Рюдике. Его затрясло, зубы выбили дробь, и, завороженно глядя на Семена, он пробормотал:

— Нет, резать нельзя, не надо резать… Я скажу все…

Того, что Павлюк выложил, заикаясь, было достаточно. Виктор кивнул курчавому партизану:

— Ну, Андрюша, возьми его под свою опеку. Ты таких любишь!

— Люблю, как клопа в углу, где увижу, там и задавлю, — проворчал партизан, уводя Павлюка на кухню.

— Слыхали, чем дело пахнет! — спросил Семен товарищей. — Не дай бог, завтра — послезавтра штурм. Чёрт их знает, что фрицы на направлениях главного удара наготовят. Катастрофа может быть…

— Да, дело серьезное, — сказал Виктор. — Поспешить надо и с Боженко посоветоваться. Может, лучше переправить тебя, Семен, на самолете к командующему армией…

— А ты знаешь, что такое перестроить наступательную операцию! Тут доказательства нужны!

— Ну, и будут у тебя доказательства, — прервала спор Галина. — Документы возьмете с собой и Павлюка поберегите.

Она подгоняла товарищей. Барон должен ждать ее в ресторане в половине десятого. Семен опять было воспротивился, но Виктор воспользовался властью командира.

— Не спорить! Быстренько наводим порядок.

Мужчины унесли на кухню бутылки и стаканы. Укладывая в чемодан вещи из шкафа, Галина сказала матери:

— Кончилось ваше житье тут, мамочка. Девушка за вами скоро придет. Не забудьте, Тоней звать…

Но Оксане Ивановне было страшно уходить из дому, где прошла почти вся ее жизнь.

— Ну, право, мама, вы, как маленькая! — с досадой сказал Семен. — Ведь объясняли же вам. За этого чёрта по головке не погладят. Гестаповцы придут — худо будет! Надо сделать так, будто кто-то ограбил ваш дом… Уносите все со стола.

— О господи-Иисусе, твоя воля, — тяжко вздохнула Оксана Ивановна, суетливо прибирая остатки пиршества. — А еды сколько! Когда я это колбасу ела? — она пососала, причмокивая, ломтик, но, увидев укоризненный взгляд дочери, тут же всполошилась: — Да несу ж, уже несу…

Виктор был готов идти, но Семен прощался с женой, и партизан из деликатности вышел в прихожую. Галина поцеловала мужа.

— Осторожнее, Сеня, дело рискованное…

— Сама берегись…

Говоря это, Семен сжимал ладонями нежное разгоревшееся лицо жены, поглаживал пальцем висок, где отдавались удары ее сердца, а душа его ныла, точно предчувствуя беду. Блестящие темные глаза так же светились любовью к нему, как на станции в Одессе, но тогда была у него хоть надежда, что ей-то ничто не угрожает. А теперь, как отведет она от себя ищеек гестапо?

Часы Галины тикали у него на плече, он слышал, как звенят, уходя, секунды, и медлил, страшась покинуть ее, и не находил слов, способных перелить в нее всю силу его любви.

В кладбищенскую тишину улицы ворвалось фырчанье подъехавшей к дому машины. И от этого звука будто стена выросла между Галиной и Семеном. Он растерянно приподнял шторку на окне. Виктор подтвердил в раскрытую дверь: «Машина!» Это была непредвиденная ситуация, и мужчины ждали решающего слова разведчицы.

— Неужели барон? — вслух подумала Галина и, помедлив секунду, скомандовала: — Все на кухню! Запритесь там! Если я скажу: «Осторожнее, барон!», значит, очень тихо взять…

— Мы и так возьмем его, — погрозился Семен. — Раз сам явился, пусть на том свете ужинает!

— Не сметь, Семен! — гневно повысила голос Галина. — Здесь я командую. Может, мы спокойно уедем, и все будет хорошо.

Семен сжал кулаки так, что побелели пальцы, но возразить не осмелился. В парадную дверь постучали. Галина захлопнула дверцу шкафа, нагнулась, подтирая ковриком следы крови на крашеном полу, и пошла открывать. Возвратившись с бароном в комнату, она показала часы:

— Вы нетерпеливы, барон! В моем распоряжении еще шестнадцать минут, и я ведь просила не приезжать за мной…

Целуя ей руку, фон Хлюзе загадочно улыбнулся: