Герман посмотрел на меховую одежду немца. «Противно, конечно, и на мародерство похоже… а, ладно, не пропадать же от холода!» Рассудив так, он стащил с летчика комбинезон с крылышками на рукавах и облачился в него. Сразу стало теплее.

Потом он достал из блестящей коричневой кобуры немца длинноствольный пистолет с отогнутой назад рубчатой рукояткой. Нажал кнопку, вытянул узкую обойму, оттянул за пуговки суставчатый затвор, – из патронника вылетел желтый патрон и, крутнувшись в воздухе, шлепнулся в заснеженную траву. Некоторое время Герман щелкал разряженным пистолетом, осваивая оружие, виденное им прежде лишь в кино и в музеях. Потренировавшись, Герман подобрал патрон, вложил в обойму и вщелкнул ее в рукоять. Чуть подумал и, дернув затвором, вогнал патрон в ствол. Вложил пистолет в кобуру и перепоясался поверх комбинезона.

Теперь надо было обыскать карманы немецкого летчика. Герман с трудом преодолел брезгливость.

В голубоватой книжечке с орлом и готическими надписями на обложке замысловатым почерком были занесены сведения о владельце: Фердинанд Нитц, оберст-лейтенант, родился в Берлине в 1911 году. «Молодой, – подумал Герман, – а до каких чинов и орденов дослужился, фашист!»

Герман сложил документы и награды летчика в планшет, повесил его через плечо и продолжил свой путь на восток.

Немец, засыпаемый снегом, остался лежать на палых листьях.

Герман шел по лесу уже больше часа, – к счастью, ему удалось выйти на просеку. Потом просека кончилась, и перед инженером открылась обширная поляна, на которой стояла бревенчатая тригонометрическая вышка, а поодаль небольшой домик.

Герман двинулся к домику, но внезапно кто-то прыгнул на него сзади, обхватил накрепко, силясь повалить. Сработал рефлекс десантника – нападавший перелетел через голову Германа и покатился по земле. Герман даже не рассмотрел его. От крепкого удара по затылку в его мозгу вспыхнули черные молнии…

Глаза его были завязаны, во рту плотно сидела какая-то тряпка. Запястья и щиколотки туго стягивали веревки.

Потом он услышал разговор, русскую и украинскую речь.

– Чем ты его стукнул? Прикладом?

– Ни, товарищ лейтенант. Я його так, кулаком трошки. Вин сопротывлявся, фрицюга.

– Кулаком… Знаю я твой кулак.

– Я аккуратненько. Та вин, бачьте, вже очухався.

– Ну-ка, вынь у него кляп.

Изо рта Германа выдернули тряпку – челюсти сразу заломило. Повязку с глаз тоже сняли, но рук и ног не развязали. Он поморгал глазами, огляделся.

Посередине низкой комнаты с бревенчатыми стенами и дощатым потолком стоял стол, на котором тускло светился керосиновый фонарь. За столом сидел сумрачный военный с красными квадратиками на воротнике. Рядом стоял огромный парень в ушастой стальной каске, с громоздким ручным пулеметом поперек груди.

Военный за столом заглянул в тетрадочку и, с трудом произнося слова на чужом языке, спросил:

– Во ист ире намэ унд форнамэ?

– Герман Майстер. И можете говорить по-русски.

– Вы знаете русский? – поднял брови военный за столом.

– Конечно, – усмехнулся Герман, – я русский. А фамилия не немецкая, а прибалтийского происхождения. Дед мой родом из-под Риги…

– Дед из-под Риги, а внучек из Берлина? Ну, раз вы так хорошо говорите по-русски, отвечайте: зачем шли на восток? И почему в документах у вас написано, – лейтенант заглянул в книжечку с орлом на обложке, – Фердинанд…

– Лейтенант, – перебил его Герман, – произошло недоразумение. Документы, оружие и прочее я снял с убитого летчика. Километрах в пяти-шести западнее того места, где меня схватили.

– Во брешет, гад, – не выдержал пулеметчик.

– Погоди, Бондаренко, – поморщился лейтенант и продолжал, обращаясь к Герману: – Хорошо, документы, допустим, не ваши, одежда на вас чужая – кто же вы?

– Шпигун нимецький, – буркнул Бондаренко, – бильш нихто!

– Мне трудно объяснить мое появление здесь, – твердо сказал Герман, – но поверьте, что я никакой не шпион, а советский гражданин, выполнял… одно секретное задание большой важности. И не в разведшколе я учился, а кончил МИФИ.

– Что еще за фи-фи? – не понял лейтенант.

– Не фи-фи, а МИФИ, Московский инженерно-физический институт… – И тут Герман осекся. Он чуть было не назвал по привычке свой факультет, забыв, что для этих людей слова, с которыми он знаком с детства, покажутся чуть ли не тарабарщиной.

– Что же замолчали? – усмехнулся лейтенант. – Не знаете, какие дальше небылицы плести?

– Нет, лейтенант, – спокойно ответил Герман. Он уже знал, как себя надо вести в создавшихся условиях. – Дело в том, что мне не только здесь у вас, но и в штабе вашей части много говорить нельзя. Мне нужно срочно добраться до Москвы. Кстати, какое сегодня число?

– Шестнадцатое октября, – недоуменно ответил лейтенант.

– Тысяча девятьсот сорок первого года? – уточнил Герман и по реакции своих визави понял, что не ошибся. – Слушайте, лейтенант, развяжите меня, в конце концов! Не бойтесь, я не убегу, да и с кулаками товарища Бондаренко успел познакомиться.

– Развяжи его, Бондаренко, живой все равно не удерет.

Бондаренко нехотя разрезал финкой веревку сначала на ногах Германа, потом на руках, отошел и демонстративно клацнул затвором пулемета.

– Красноармеец Бондаренко, – сказал лейтенант, – вызовите мне политрука Михайлова. Ну, что стоите? Выполняйте приказание!

– Виноват, товарищ лейтенант, тильки…

– Ничего, – успокоил лейтенант бойца, – в случае чего… – и выразительно припечатал к столешнице отобранный у Германа немецкий пистолет.

Бондаренко неодобрительно мотнул головой и вышел за дверь. Лейтенант и Герман остались вдвоем. Лейтенант молчал, пристально разглядывал Германа, неслышно барабаня пальцами по пистолету.

Герман разминал затекшие от веревок запястья. Конечно, выглядеть в глазах этого лейтенанта немецким лазутчиком было обидно. Но обидой можно было бы пренебречь. Только сейчас Герман осознал до конца всю опасность своего положения – в немецком комбинезоне, без документов, с подозрительной фамилией…

– Скажите, лейтенант, – задал вопрос Герман, – скоро ли, по-вашему, кончится война?

– Ваши генералы рассчитывали закончить ее до зимы, – ответил лейтенант, – а вон уж снег пошел, а мы еще не побеждены.

– Только воевать еще придется долго, – заметил Герман, – года три с лишним… наверное. Трудно воевать, большой кровью.

– А ты меня, фриц, не пугай, – зло сказал лейтенант, – я пуганый. Пока от Могилева до Москвы отступал, всякого насмотрелся. Били вы нас крепко, били, да не разбили. Наш-то самосад позлее вашего табачка. Понял, соловей залетный?

«Да, попробуй скажи ему, что придется до Волги отступать, – убьет ведь!» – подумал Герман и вслух сказал: – Напрасно вы так, лейтенант. Как же я могу вам что-нибудь доказать, если не имею права ничего рассказывать? Да вы бы все равно ни единому моему слову не поверили.

– Может, ты и в самом деле не немец, – пробормотал лейтенант, – но и на нашего не очень-то похож. И верить тебе я совсем не обязан.

– Мне бы до Москвы добраться поскорее. До Генштаба или до Академии наук. Там бы выяснили, кто я, на кого похож и можно ли мне верить, – проворчал раздосадованно Герман.

– Ишь, – усмехнулся лейтенант, – куда ему понадобилось!

«Академия наук… да ее, наверное, давно уж за Урал вывезли. Немцам до Москвы – час езды по Минскому шоссе. А здесь, в этой избушке, всякие разговоры и дискуссии вести бесполезно. Даже опасно. Говорить о том, что я знаю, надо в Генеральном штабе. Да, только там. А что касается Эксперимента, погибшей капсулы – этому могут не поверить и в Академии наук. Что же говорить, чтобы поверили?»

А лейтенант продолжал разглядывать пленного.

– Знаете, Майстер, – сказал он после затянувшейся надолго паузы, вновь переходя на «вы», – пожалуй, вы и в самом деле не немец. Страха в вашем поведении нет, вот что. Волнуетесь вы сильно, а не боитесь. Видал я пленных, и ни один так, как вы, не держался. Но кто вы – понять не могу.