Большинство пассажиров сели на пароход в Лондоне, тут же перезнакомились и составили свои четверки за карточным и обеденным столами, так что я, не войдя ни в одну компанию, имею возможность изучать их со стороны. Я ожидал преобладания пожилых людей, каких встречаешь на зимних круизах по теплым вест-индским морям, где они лечат свои ревматизмы и бронхиты. Такие на пароходе есть, но их очень мало. Подавляющее же большинство — молодые люди, которые возвращаются к месту работы; не авантюристы, ищущие удачи, не строители империи — в современной-то Африке! — но сотрудники правительственных и крупных коммерческих Фирм, назначенные на мирные должности клерков, школьных учителей и землеустроителей; сыновья Государства Всеобщего Благосостояния; высококвалифицированные, благонравные, ведущие себя со стюардами как с равными. Многие из них с молодыми женами, с детьми и младенцами на руках.

Печатное объявление гласит: «Сегодня вечером за обедом капитан и его офицеры будут в Синей Парадной Форме Белой Парадной Форме Синей Повседневной Форме Белой Повседневной Форме». Ненужное вычеркнуто из списка, но мало кто обращает внимание на этот намек. Моя форма — один из дюжины смокингов, в которые я облачаюсь по вечерам.

Библиотека предназначена для взрослых. К тому же в ней нет радио. Вместо единственного измотанного оркестра на большинстве пароходов в наши дни повсюду развесили громкоговорители, пластинки крутятся без устали, музыка прерывается лишь на объявления — счета международного матча по крикету, географической и метеорологической информации с капитанского мостика, очередных развлечений, устраиваемых для пассажиров. (Один из призывов во время этого плавания доставил мне удовольствие: «Сегодня в 12.45 было замечено, как кто-то из пассажиров выбросил за борт плетеное кресло. Если он хотел выразить подобным образом свое недовольство, капитан хотел бы иметь возможность поправить положение».) Библиотека — мое прибежище. Она прилично укомплектована — несколько тысяч книг, из которых у меня есть лишь дюжина, да еще дюжины две я читал. Стюард говорит, что пароходная линия нанимает профессионального библиотекаря, который в Лондоне и Саутгемптоне посещает каждое судно и пополняет его библиотеку. Задача у него очень непростая, и он справляется с ней превосходно. Каждый может найти что-то на свой вкус. Для меня пребывание на пароходе — время почитать о местах, куда я направляюсь, и просмотреть прошлогодние бестселлеры. В день я проглатываю по две книги и никогда не остаюсь без чего-то сносного.

3 февраля. Средиземное море прохладно и спокойно. Разница с лондонским временем составляет час. Сэр Гаролд Николсон сказал, что его возмущает это укорачивание жизни. Меня же радует такой подарок: целый час, без всяких там малолетних разбойников и скуки. Странно, что традиционно плавание на запад, при котором дни и ночи становятся все длинней и длинней, символизировало экспедицию к Островам фортуны[203].

Обнаружил в библиотеке книгу Мориса Бэйринга[204] «Си», которой никогда прежде не читал. Он писал, живя в университетском общежитии в одной комнате с Роналдом Ноксом, потом они перепечатывали свои произведения на машинке в библиотеке в Бофорте; один — дотошный и педантичный, другой — торопливо-небрежный. В «Си» поразительно много противоречий. Перечитывал ли когда-нибудь Морис то, что писал? Или, может, его поклонники впадали в транс от его кроткой меланхолии и все ему прощали? Расстояние от Оксфорда до загородного дома меняется от страницы к странице: то девять миль, то шесть. Еще более странна одна из главных героинь, миссис Ивлин, которая в начале книги пожилая вдова, потом она оказывается замужней и средних лет, дальше — сиреной, возлюбленной мужа Лейлы, и наконец — «духом Лондона». Восхитительная спонтанность Мориса, его переменчивость и застенчивость, благодаря которым он был одним из милейших людей, отнюдь не свойственны художникам, которые куда чаще бывают раздражительны и постоянны, усидчивы и чувствительны, и, как правило, нелюдимы.

4 февраля. На рассвете — Порт-Саид. Больше сотни неустрашимых пассажиров покидают пароход, чтобы совершить изнурительный бросок к Сфинксу и в Суэц. Я остался. Портовые чиновники, поднявшиеся на борт, были в форме цвета хаки и пробковых шлемах. Никаких фесок. Торговцы отказались от своих белых одеяний в пользу дрянного европейского платья, подтверждая тем самым почти всюду существующее правило, что «националисты» избавляются от своего национального отличия. Даже мужчина «гали-гали» и тот был в брюках.

Я часто спрашиваю себя, какова история этих бродячих магов, скорее комедиантов, нежели заклинателей, которые, насколько знаю, нетипичны для территории Суэцкого канала. Теперь в Порт-Саиде мало туристов, обходящих лавки или сидящих в кафе. (Я помню время, когда все до единого сходили на берег, мужчины и женщины, покупали пробковые шлемы на пристани, и те, кто возвращался в Европу из тропиков, бросали их за борт, а арабы на лодках подбирали их.) Так вот, теперь «гали-гали» снуют между Порт-Саидом и Суэцем, поднимаются на пароход и в заранее объявленное время устраивают представления на палубе. Впервые я увидел их в феврале 1929-го, когда вынужден был несколько недель провести в порту. Их репертуар неизменен, как репертуар Д’Ойли Карта[205]. Свою профессию они получают по наследству. Мужчина, который сидел на корточках на палубе «Родезии», был, наверное, сыном одного из тех, чья назойливость тогда, в 1929-м, была довольно утомительной; или, может, он был одним их тех крохотных детишек, о которых я упомянул в книге, называвшейся «Ярлыки»[206]: «Там была маленькая арабская девочка, которая научилась превосходно подражать им, только, с редкой интуицией отбросив самую суть, она вообще не пробовала колдовать, а ходила от столика к столику в кафе, повторяя «гали-гали», и вынимала из холщового мешочка цыпленка и прятала обратно. Она была столь же занятна, как взрослые, и собрала денег не меньше их».

Ритуал «гали-гали» несет на себе отчетливый след войны и восходит, возможно, к 1915 году, это видно по шутливому козырянию и обращению: «Смотрите, офицер, сэр», когда они извлекают цыплят из внутреннего кармана. Кроме того, произнося свои заклинания, они взывают к миссис Корнуоллис-Уэст, героине давнего и забытого скандала. Но кто был зачинателем и когда? Большинство восточных и африканских колдунов практикуют общение с потусторонним миром. Несомненно, египетские маги сто лет назад занимались тем же. Должно быть, примерно во времена «Аиды», какого-нибудь неведомого портового чарли чаплина или грока[207] впервые осенила мысль разыграть подобный фарс, и, может, он был истинный прародитель всех «гали-гали». Хотел бы я знать, как оно было на самом деле.

Весь день медленно плывем по Каналу мимо унылейшего в мире пейзажа; восхищенные пассажиры облепили гакаборты и фотографируют, фотографируют без устали.

Помню, однажды я видел, как дезертировал солдат французского Иностранного легиона: перед самым завтраком прыгнул за борт и стоял с довольно бестолковым видом среди песков, глядя, как корабль плывет мимо него. Еще помню, как гораздо позднее, во время последней войны, я провел прекрасный вечер, обедая на Канале с двумя моряками, у которых было задание нанять как можно больше арабов для наблюдения за бомбардировщиками. Когда они сообщали о появлении вражеского самолета и всплеске от упавшей бомбы, движение по Каналу прекращалось до тех пор, пока ее не находили. Мне рассказывали, что итальянцы умно придумали сбрасывать глыбы соли, которые растворялись без следа. Ныряльщики целыми днями обшаривали дно, и Канал был блокирован так же, как если бы сбросили фугас. Но в этот день нашего путешествия не случилось ничего интересного. Все, что я видел, это спины пассажиров, выстроившихся вдоль борта и разглядывавших и фотографировавших ничто.