— Ты знаешь, Лиза, почему весь мир так ненавидит кошку и так уважает собаку? У обеих есть когти, но кошка прячет их в бархатных подушечках, а собака их не скрывает. Мир ненавидит таких лицемеров, как резники.

От мудрости мужа по лицу Лизы растекается улыбка до ушей. Однако ее оттаявшее было лицо тут же каменеет снова. Ей приходится наклонять свое тяжелое тело, свою большую голову и воздушный зонтик, чтобы пройти в узкую калитку, ведь в честь субботы ворота заперты. Супруги протискиваются в калитку, распрямляются и отправляются на прогулку по широкой улице.

Кот во дворе осматривается и видит на нашем пороге кошку, которая из уважения к святой субботе старается не проглотить муху во время зевка. Кот задумчиво проходит мимо нее, неожиданно, словно невзначай прыгает и кусает ее в спину. Мама у мутного окна своей комнаты погружена в чтение Пятикнижия на простом еврейском языке, однако, услышав вопль нашей кошки, она подбегает к двери и впускает ее, — та, ни жива ни мертва, озирается и вылизывает укушенную спину.

Больше мама не выходит со своими святыми книгами на порог нашей квартиры в субботу в час предвечерней молитвы.

Белый платочек

На других женщинах праздник заметен по меховым воротникам, бархатным платьям, брошкам, усыпанным маленькими жемчужинами, и золотым цепочкам на руках — наследству от бабушек. У мамы тоже кое-что есть — черная шаль и жакет с перламутровыми пуговицами, — но при взгляде на нее праздник угадывается прежде всего по белому платочку. Она заворачивает в него свой праздничный молитвенник в блестящем коричневом переплете. Этот платочек у нее как белая занавесь на священном ковчеге, которую вывешивают в Судный день, когда Бог прощает прегрешения.

Мамин праздник — это ее белый платочек, а моя радость праздника — это веточка винограда, похожая на гроздь замерзших капель чая, и красный кусок сочного арбуза, полного черных косточек. Мама покупает их в честь Новолетия, чтобы я произнес на них Шеэхейону[32]. Сама она тоже пробует эти дорогущие плоды и, кроме того, съедает за два праздничных дня сливу и грушу. В детстве я удивлялся, как моей маме хватает сил и терпения не попробовать все лето фруктов из своих собственных корзин ради того, чтобы на Новый год иметь возможность произнести Шеэхейону?!

На Новолетие в женском отделении синагоги она сияет ярче всех богачек в меховых воротниках. Она не читает вслух молитвы за других женщин. Никто не просил ее вымаливать добрый год для всего Израиля, но бедные женщины толкутся вокруг нее и слушают, как она пересказывает историю из Пятикнижия, которую читают сегодня в синагоге:

— Госпожа Сарай прогнала служанку Агарь вместе с ее ребенком в пустыню. И Агарь блуждала, пока вода в ее мехах не кончилась. Тогда она оставила ребенка под деревом. А сама уселась от него на расстоянии выстрела из лука, чтобы не видеть, как ее дитя умрет. И она подняла свой голос и плакала. И ангел с небес воззвал к Агари и сказал ей, что от ее сына произойдет великий народ. Бог раскрыл глаза Агари, и она увидела источник. И она напоила своего сына.

Даже неграмотные женщины знают эту историю, и они вздыхают: всегда плохо бедному. Их сердца осуждают Сарай, которая так плохо обошлась со своей служанкой. Бедные еврейки видят, что Бог и впрямь милосердный отец, что Он может помочь и им, как Он помог служанке Агари. Урок этой истории сладок, как хала с медом, которую едят вечером Новолетия. Однако долго раздумывать над ней у них нет времени, потому что они хотят услышать то, что мама читает дальше.

Она читает про то, как ангелы Всевышнего пришли к Богу и говорили Ему: Владыка мира, не жалей дитя Агари, Ишмаэля. Когда сынов Израиля будут прогонять из их страны, сыны Ишмаэля будут встречать их, страдающих в пустыне от жажды, соленой рыбой вместо воды. Они будут давать изгнанникам мехи, наполненные ветром. Поэтому лучше, чтобы Ишмаэль умер маленьким от жажды, иначе от него произойдут сущие нечестивцы, арабы, жители пустыни. И ответил Господь, да будет благословенно Имя Его, ангелам Всевышнего, что человека судят за то, что он совершил, а не за то, что он или его дети совершат в будущем.

Этой истории рыночные торговки и лотошницы совсем не знали, она очень тронула их и стала для них утешением. Кто может ручаться за нынешних детей, особенно если ты беден? Воистину, надо благодарить и восхвалять Того, чье Имя нельзя упоминать всуе, за то, что Он не судит людей за еще несовершенное.

У богатых обывательниц обложки праздничных молитвенников украшены серебром, но они не знают, в каком месте молитвы сейчас кантор. Время от времени от почетной восточной стены к сидящей в западном углу, у самого входа, бедной торговке фруктами приходит толстая богачка:

— Велинька, доброго вам года! Где сейчас читают?

Мама уверенно перелистывает гладкие, с золотым обрезом страницы поданного ей богачкой молитвенника и думает: чтоб я так знала, сколько лет жизни отпустил мне Господь, как я знаю, в каком месте надо читать.

Лиза-гусятница стоит на своем почетном месте и растерянно смотрит в молитвенник. Она не знает, где сейчас читают. Но она ни за что не подойдет к маме спросить. Гусятница не хочет, чтобы какая-то торговка фруктами расквиталась с ней за прошлое. Ведь Лиза мыла и расчесывала волосы в субботу, и маме, чтобы этого не видеть, пришлось уйти со двора в свою комнату вместе с Пятикнижием на простом еврейском языке.

Наступает время «У-нсане тойкеф»[33], и вокруг мамы начинается такое столпотворение богачек с молитвенниками, что если бы столько же клиентов толкалось возле ее корзин, она бы сама разбогатела. Ее впалые щеки горят от тайного сладостного волнения. Прежде она стыдилась громко плакать, чтобы не создалось впечатление, будто она больше других жалуется на свою горькую вдовью долю. Но во время чтения «кто будет жить, а кто умрет»[34] слезы из ее глаз могут течь свободным потоком. Вдруг она начинает беспокойно оглядываться, и женщины вокруг нее, в чьих глазах она сегодня королева, спрашивают с неподдельной преданностью:

— Велинька, что вы ищите?

— Я ищу свой платочек.

Собравшаяся было поплакать мама внезапно обнаружила, что ее белый платочек куда-то подевался, и почувствовала укол в сердце: шутка ли? — потеря на Новый год. Только бы все обернулось к лучшему! Лиза замечает, что мама смотрит в ее сторону. Она тоже озирается и находит на подоконнике рядом с собой белый платочек. Обрадованная, она хватает его и торопится с ним к маме, как с флагом перемирия:

— Вы это ищете?

— Да, Лиза. Утром, до того, как в синагогу пришли хозяйки, я присела возле вашего окошка. Там-то я и оставила платочек, ведь здесь у стены темно, а зрение у меня уже слабое.

— Велинька, — говорит Лиза, трепеща перед Судным днем, — чтоб вам была радость от вашего сына. Что теперь читают? Вы же разбираетесь в святых книгах. В такой день, как сегодня, другие знания не приносят пользы.

Лиза намекает на то, что она знает русский язык.

Мама быстро перелистывает молитвенник Лизы и при этом думает, что соблюдение субботы — одно из важнейших условий подлинного раскаяния. Нельзя богобоязненной болтовней в Новолетие искупить грехи за целый год.

В женском отделении синагоги становится тихо, как в гнезде воркующих голубей перед бурей. В воздухе сгущается облако горечи. Доносятся стоны из измученных сердец. Гремит гром. Кантор начинает петь гимн «У-нсане тойкеф», и, прежде чем он доходит до слов «кто будет жить, а кто умрет», женское отделение синагоги уже тонет в потоках слез.

В Судный день перед предвечерней молитвой синагогальный служка стучит по столу: молящихся отпускают на полчаса.

Из женского отделения поспешно выходят молодые женщины, которым надо покормить грудных младенцев. Женщины постарше остаются на своих местах. Они отдыхают и беседуют между собой о невестках и внуках. Бедные женщины тоже остаются в синагоге. В обычные дни они замучены работой и у них нет времени зайти в святое место, так что хотя бы в Йом Кипер они хотят провести в синагоге весь день. И их очень удивляет, что Веля, торговка фруктами, завязывает свои книги в белый платочек, оставляет их на месте, а сама выходит на улицу.