— Я зашла узнать, как дела у Алтерки-гусятника, — говорит она и сверкает глазами, похожими на глаза ангела смерти.

— Идите спросите у него. — Я снова возмущенно вскакиваю с места.

Мама испуганно смотрит на меня. Ох, какой он горячий! Ему ничего не стоит начать скандалить с этими сплетницами, которые зашли, чтобы все разнюхать, а потом повсюду разнести. Фрума-Либча с интересом смотрит на вошедших женщин. Ей любопытно узнать, кто мои соседки. Подумав, мама решает действовать.

— Алтер-гусятник болен, бедняга, — говорит она торговке сладостями и почти выпихивает женщин из комнатки, выходя вместе с ними и закрывая за собой дверь. В мастерской она нагибается и начинает искать корзинку с яблоками.

— Не утруждайтесь. — Марьяша мелет, как мельница. — Эта родственница моего мужа, эта внучка подковы с копыта лошади, обойдется без угощения. Чтоб она захворала на ту сумму, в которую она нам обходится. Это выброшенные деньги, все равно что свиньям пошло. Она бы у меня по струнке ходила, если бы не муж. Когда задевают его свинскую семью, он просто звереет. Слушайте, Веля, невестка у вас будет всем врагам назло.

— Почему назло-то? — сердится мама. — Пусть у евреев будут только радости. Невеста не абы кто, она очень разборчива. Не один ученый молодой человек хотел бы с ней обручиться, стать зятем отца-раввина. Она замечательная девушка — дай Бог всем евреям таких дочерей и невесток! И к тому же родовитая.

— Родовитость хорошо смотрится на кладбище! — кричит торговка сладостями мужским голосом одержимого дибуком существа.

— Не говорите так, госпожа Лапкина, — утихомиривает ее Марьяша. — К родовитым людям даже злые духи относятся с почтением. Дочка раввина — это все-таки дочка раввина, хоть она и убежала из дома и отец с матерью сходят с ума от ее поведения. А что мать-раввинша не хочет этого брака, так она потом подобреет.

— Я знала, что они не откажут себе в удовольствии испортить мне радость. И зачем я только пустилась с ними в рассуждения о родовитости? — Мама не может смолчать и начинает оправдываться: — Конечно, обидно, когда дочь не спрашивает матери, но почему это вдруг раввинша должна быть против? Мой сын родился не под забором. У него был хороший отец.

— Я, конечно, не стряпчий у Бога, но вы же богобоязненная еврейка. Вы, кажется, только что испугались, что я иду варить рыбу в субботу. А ваша будущая невестка нарушает субботу, как я слышала, — напевает маме на ухо Марьяша.

— Она сестра милосердия, — растерянно говорит мама. — Чтобы спасти больного, даже надо нарушить субботу.

— Можно прикидываться сестрой милосердия и быть при этом вредной еврейкой! — кричит мужским голосом дибук, вселившийся в торговку сладостями.

— Не говорите так громко, — просит мама.

— Одной девушке он уже разбил сердце, этот ваш праведничек, — кипятится торговка сладостями. — Смотрите, чтобы и на этот раз его обещания не растеклись рекой. Как зовут ту девушку, которую он бросил? — спрашивает торговка сладостями у Марьяши.

Мама вздрагивает, словно увидела двух ангелов разрушения, спустившихся с небес тогда, когда ее сын сидит со своей невестой, и стремящихся утащить его в ад за его старые прегрешения.

— Бейлкой звали ту девушку, которую бросил ваш сын, — умильным голосом напевает Марьяша. — Но зачем, госпожа Лапкина, поминать давно забытые дела?

— Меня не интересуют жених с невестой. Я хочу знать, как дела у Алтерки, — стоит на своем торговка сладостями. — Что поделывает этот гусятник, этот овсяный зоб? Хаську-мясничиху ему захотелось. Теперь лежит больной, вот-вот расстанется с жизнью, а Хаська над ним смеется и уже крутит роман с другим.

— Говорю вам, Велинька, нечего удивляться тому, что Алтерка при смерти, — заламывает руки госпожа Лапкина. — Каждый раз, когда Хаська приходила ко мне в магазин, она целыми фунтами жрала конфеты, фисташки, виноград и платила наличными. Алтерка стоял при этом как посторонний, и его бросало то в жар, то в холод. Его трясло в лихорадке. Он знал, что потом ему придется снова наполнить кошелек Хаськи своими кровными деньгами. Это правда или вранье? — строго, как судья, обращается торговка сладостями к Марьяше.

— Правда! — яростно, по-разбойничьи выкрикивает та.

Следовало бы взять метлу и вытолкать обеих бездельниц взашей, думает мама. Но она не может этого сделать, особенно когда в доме гостья. К тому же она боится, как бы ее сын не услышал их разговор и не выскочил из комнаты, поэтому она пытается схитрить:

— Зайдите к Лизе, пусть она увидит, что соседки ей не враги.

— К этой гордячке? — вспыхивает Марьяша. — Она же не хочет с нами разговаривать, даже теперь, когда ее муж на смертном одре и на него вот-вот посыплется могильная земля. Она все еще дуется.

Дверь открывается, и — надо было помянуть Мессию — входит Лиза. Она сильно взволнована. Однако, увидев этих двух Ент, она гордо выпрямляется, пересиливает свое волнение и говорит маме:

— Мой муж поел и чувствовал себя хорошо. Но внезапно его оставили силы. Я хочу попросить невесту вашего сына зайти к моему мужу. Доктор прописал ему впрыскивание, когда он почувствует боль. Лекарства у меня есть.

Мама тут же без долгих расспросов входит к нам в комнатку. Она не забывает прикрыть за собой дверь, словно боясь, что нас обоих сглазят. Сплетницы снова остаются вовне, как оплеванные, как ведьмы, которые не могут заглянуть в рай. Теперь в них пылает гнев против Лизы. Она не говорит им ни слова.

Через минуту мы выходим из комнатки: Фрума-Либча, мама и я. Женщины почтительно, как врачу, уступают Фруме-Либче дорогу.

— У вас есть шприц? — спрашивает Фрума-Либча.

— Шприц можно достать на углу Рудницкой улицы в аптеке, в трех шагах отсюда, — отвечает Лиза. — Я бы туда сбегала, но мне не на кого оставить мужа.

— Сходи в аптеку, возьми шприц, вату и йод, — говорит мне Фрума-Либча и первой покидает дом. Лиза идет за ней, и в полутемной мастерской остаются две женщины и мама, которая колеблется: зайти к Лизе или не зайти? Нет, решает она, я не буду заходить. Гусятник увидит такое нашествие и испугается. Зато торговка сладостями бросается к Лизе сломя голову:

— Я раз и навсегда выясню, притворяется эта невеста или она и вправду сестра милосердия.

Марьяша прекрасно помнит, как совсем недавно торговка сладостями стояла за закрытыми ставнями пекарни и подслушивала, что там о ней говорят. Марьяша недоверчиво выглядывает во двор и молчит как рыба, пока не замечает, что торговка сладостями становится у Лизы под окном. Тогда ее словно прорывает, и она начинает говорить:

— Госпожа Лапкина сегодня зла и кусается, как муха перед тем как сдохнуть, потому что ее муж снова шляется и ищет себе любовницу. Ей не помогло то, что однажды она забралась в ванну и попыталась перерезать себе горло. С тех пор как Хаська-мясничиха закончила свой роман с Алтеркой, торговку сладостями пробирает дрожь. Она боится, как бы и ее муж не попал в сети этой девицы. На дружбу госпожи Лапкиной нельзя полагаться. Она ввалилась ко мне, чуть ли не теряя сознание. «Марьяша, — говорит, — у вас же министерская голова. Придумайте хороший повод и давайте зайдем к Веле. У нее сидит невеста ее сына. Вы видели, как он за ней бегает? За своей невестой то есть. Он бегает за ней как миленький».

Марьяша не знает, что говорить дальше, наконец она тоже не выдерживает и бросается во двор. Мама остается одна и смотрит в окно, но две женщины во дворе загораживают окно Лизы.

Нет сомнений, она действительно сестра милосердия, думает мама. Она сидела сияющая и счастливая, погруженная в разговор с моим сыном. Но, едва услышав о больном, она немедленно вскочила. Мой сын поморщился из-за того, что ему мешают. Она посмотрела на него, покраснев, но не от смущения, а от злости. Она кажется очень серьезной.

— Послушайте, Веля. — В дверь вваливается Марьяша. — Она не только красива, она настоящая умелица. Она перестилает постель Алтерки, помогает ему раздеться и совсем не смущается того, что он мужчина. Лиза стоит столбом. Торговке сладостями больше нечего сказать. Она может только лопнуть от зависти по поводу того, что у невесты чьего-то сына золотые руки.