— Его, однако, в стланик, в тайга ушла. Прошлый среда ушла, однако.

В общем, серьезный был народ, хорошо, что жил у себя в автономном округе.

Так вот, о рыбе, а то отвлекся.

Рыбнадзор летал на вертолетах даже над нашим богом забытым уголком, зорко следя за рыболовами. Ему было невдомек, что на одной из лодок имелось секретное оружие — помощник командира Афанасий Никитин. Да-да, тезка известного путешественника. Он был якутом, саха, как он сам себя называл в анкетах. Судьба оленевода и права погонщика нарт его не прельстили, и он решил стать первым в роду офицером. В училищах тогда нацменьшинства писали диктанты, но Никитин выразил желание написать сочинение. Оно было коротким, но выразительным: «Слава коммунизму, п…дец капитализму! Все, однако». О выдающемся опусе доложили начальнику училища. Старик прослезился и дрожащей рукой написал на том же сочинении резолюцию о зачислении. О ярком проявлении патриотизма доложили Главкому, в Управление ВВМУЗов (Высших Военно-морских учебных заведений) и в Политуправление ВМФ. Его приняли вне конкурса и без сдачи остальных экзаменов. Не смотря на такое яркое начало военной карьеры, он к пятому курсу вполне исправился и слился с общей массой, с отличием закончив минно-торпедный факультет.

Но в душе он оставался охотником и рыболовом.

Благодаря Никитину, наш экипаж никогда не оставался без рыбы и икры. В августе-сентябре лодка теряла помощника, но приобретала добытчика. На два месяца путины и нереста Никитин возвращался к истокам и сливался с природой. Он напяливал старую шапку-ушанку с торчащим ухом, ватник, из которого клочьями лезла вата, такие же штаны, получал под расписку карабин и уходил в низкорослую тайгу, на нерестовую речку Медвежку. За три месяца до этого он переставал мыться и отпускал свою знаменитую бороду. В ней было ровно пять волосин, но зато длинных. По поводу мытья он говорил, что у саха кто моется, тот смывает свое счастье. В помощь ему придавалась бригада матросов с береговой базы, работавших на выемке сетей, потрошении и засолке. Бочки для рыбы и икры прятали в километре от берега, там же шла и работа артели.

Приближающееся жужжание вертолета Никитин слышал чутким ухом охотника минут за пять, бригада пряталась, а он оставался на берегу. На вопросы рыбнадзора он, хитро поблескивая щелочками глаз, на ломанном русском языке отвечал, что рыба, однако, до верховьев не доходит, приходится ему, коряку, новые места осваивать. Зимой переносит рыбу в стойбище, тут близко, однако, три дня пути. Инспекторы заглядывали в ямы, выложенные камнями и используемые для засолки, желали хорошего улова и улетали. Особенно их смешила борода и вставляемое повсюду слово «однако». Знали бы они, что перед ними ерничал человек, прекрасно знающий английский, лучший вахтенный офицер Камчатской военной флотилии, сдавший на самостоятельное управление подводной лодкой с первого раза, и отличник боевой и политической подготовки.

Лов продолжался. Рыба ловилась разная: от трех килограммов до тридцати. Бригада, как Верещагин в «Белом солнце пустыни», на икру уже не могла смотреть, не то что есть.

Изредка, ночью, к ним наведывались братья-подводники, чтобы набрать рыбы и к утру быть на службе. Пришедшие в первый раз набирали в мешок штук десять, чтобы оправдать ночной поход через пять сопок, по почти непроходимым зарослям. Никитин не жалел, но предлагал взять три штуки. Никто не соглашался, жадничали: хотелось много и сразу. Но, действительно, больше трех «хвостов» никто и никогда домой не принес: уж очень тяжела была дорога назад. Перед каждым очередным подъемом на сопку мешок облегчался на пару рыбин. Попробуйте прошагать по пересеченной местности четыре часа с тридцатью килограммами на горбу.

А Никитин, не забывая о своей организующей роли, мечтал. Он мечтал о большом улове, о настоящей рыбе. Тридцатикилограммовые особи его не впечатляли. Медведь и нерпа у него на счету уже были, лис он отстреливал прямо в поселке, на помойке. Его жена и дети ходили в лисьих шубах и малахаях. Он, как настоящий северный охотник, мечтал о ките. Ни больше, но и не меньше. Якут, не добывший кита — не мужчина, во всяком случае, не настоящий, говаривал он. В нем странно соединялись и уживались достижения цивилизации и древний зов крови.

Время шло, мечта не сбывалась. Он уже подумывал сменить кита на касатку. Их в море, рядом с нашей базой, было много. Но, во-первых, не было компаньонов поохотится на касаток, потому что последние ходили стаями, были очень быстры и опасны, а так же могли просто сожрать охотников. Охотники и без кита считали себя настоящими мужчинами, доказывая это по европейски, после посещения ресторана или в семейной постели, а не в зимнем море на утлой шлюпке. Во-вторых, в бригаде не было шлюпок, а если бы и были, то оперативный не дал бы добро на ее выход в открытое море. В-третьих, это было бы не совсем то, ну, вроде не кит, а большая акула. В-четвертых, настоящие киты, жрущие планктон, в Петропавловскую бухту заплывали крайне редко и именно тогда, когда нашей лодки там не было. Кроме того, без шлюпки, на удочку с берега его было не взять: не прикормлен, да и на какую наживку? Помощник очень переживал. Он даже в отпуске, в Якутии, записывался в китобойную артель, но чужаку не доверяли гарпун. А без гарпуна как его, кита, убьешь?

Он совсем уже отчаялся. Встреча с китом грозила перерасти из мечты в навязчивую идею. Но сила настоящей мечты безгранична, мы в этом убедились.

Однажды, в Индийском океане, вдали от берегов, на переходе во вьетнамскую базу Камрань, лодка сначала стала резко маневрировать по команде с мостика, а затем ее потряс сильный удар. Мы думали, что налетели на мель или лодку супостата, застопорили ход и командир с теми, кому положено, выскочили на мостик. Волны у бортов были окрашены кровью, а прямо по носу бился, поднимая брызги огромным хвостом, умирающий кит. Он почти надвое был разрезан лодочным форштевнем. Лодка, по инерции, продолжала буксировать его. Сизо-коричневые внутренности стелились по волнам, пузырясь черным. Вскоре кит перестал биться, завалился на бок, а потом обнажил поросшее ракушками и водорослями брюхо и начал тонуть.

Их встреча, охотника и кита, состоялась.

Вахтенного офицера Никитина на мостике не было. Он, в нарушение всех инструкций, выскочил на палубу, добежал до носовой «бульбы» гидроакустической станции и сейчас, с жуткими завываниями и странными телодвижениями, иногда кланяясь киту, исполнял танец охотника, добывшего «гору жира и мяса».

Наверное, это был единственный в мире кит, убитый не гарпуном, а целой подводной лодкой. Пока мы пытались сманеврировать, сдать назад и подойти к туше бортом, она погрузилась в пучину. Вокруг вились акулы, пожирая уже мертвого кита. Вода просто кипела. Тут и там возникали драки. Зрелище было не для слабонервных. Даже Никитин закончил танцы и примчался в ограждение рубки. Здесь ему и досталось.

Как мы Никитина драли, не могу Вам передать. Даже вспомнить приятно. И не в том дело, что по Международным Конвенциям промысел китов запрещен. И не за то, что животное жалко. И даже не за то, что Никитин погибнуть мог в пасти акул, смытый волной за борт. За то драли, что он вовремя не заменил дырявую штатную надувную лодку, единственное плавсредство на борту, на новую, и от всей добычи нам на сувениры не досталось ничего: ни китового мяса, ни уса, ни ракушки с брюха. Вердикт был следующим: ну и мудак, а не якут!

Подобное разочарование я уже испытал, когда на дикий пляж бухты Патрокл, под Владивостоком, заплыла акула. Она была небольшой, метра два с половиной. И если на пляжах всего мира при крике «Акула!» все мчатся из воды, здесь половина пляжа бросилась в воду. Акулу отсекли от выхода в море полукольцом загонщиков, заставили ее выброситься на берег, а потом над ней буквально на секунду сомкнулась толпа. Через мгновение толпа разомкнулась. Вместо акулы на песке чернело пятно крови. За столь короткий срок ее успели ГОЛЫМИ РУКАМИ растерзать на сувениры. Сама виновата, акулы под Владивостоком — редкость. Мне тогда не досталось ничего, кроме кусочка шкуры, я слишком далеко стоял. Он похож на наждак и им очень хорошо полировать дерево или чистить замшу. До сих пор где-то лежит.