Дорога от Батума до Тифлиса с знаменитым Сурамским перевалом оригинальна и поэтична; всё время глядишь в окно и ахаешь: горы, туннели, скалы, реки, водопады, водопадики. Дорога же от Тифлиса до Баку - это мерзость запустения, лысина, покрытая песком и созданная для жилья персов, тарантулов и фаланг; ни одного деревца, травы нет… скука адская. Сам Баку и Каспийское море - такая дрянь, что я и за миллион не согласился бы жить там. Крыш нет, деревьев тоже нет, всюду персидские хари, жара в 50°, воняет керосином, под ногами всхлипывает нефтяная грязь, вода для питья соленая…

Из Баку хотел я плыть по Каспию в Узунада на Закаспийскую дорогу, в Бухару и в Персию, но пришлось повернуть оглобли назад: мой спутник Суворин-фис получил телеграмму о смерти брата и не мог ехать дальше…

Кавказ Вы видели. Кажется, видели Вы и Военно-грузинскую дорогу. Если же Вы еще не ездили по этой дороге, то заложите жен, детей, "Осколки" и поезжайте. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Это сплошная поэзия, не дорога, а чудный фантастический рассказ, написанный демоном, который влюблен в Тамару.

В Москве я буду к 5 сентября. Живу пока на Псле. Погода недурная.

Все наши кланяются Вам.

В Кисловодске и вообще на курортах я не был. Проезжие говорят, что все эти милые места дрянь ужасная. Я не терплю, когда поэзию мешают с б<…> и кулачеством. Ялта произвела на меня впечатление скверное.

Если соблаговолите пожертвовать Вашему почитателю "Пух и перья", то благоволите послать эту книжицу в Москву, на имя Якова Алексеевича Корнеева, в дом Корнеева (Кудринская Садовая). Я получу ее по приезде в Москву.

Будьте здоровы на многие лета. Поклон Прасковье Никифоровне и Феде.

Ваш А. Чехов.

470. А. И. ПЛЕЩЕЕВУ

13 августа 1888 г. Сумы.

13 авг.

Здравствуйте, милый Алексей Николаевич! Я вернулся восвояси. Был я в Крыму, в Новом Афоне, в Сухуме, в Батуме, в Тифлисе, в Баку; хотел съездить в Бухару и в Персию, но судьбе угодно было повернуть мои оглобли назад. Впечатления новые, резкие, до того резкие, что всё пережитое представляется мне теперь сновидением. Писать Вам с дороги не было возможности, ибо было нестерпимо жарко, я чувствовал себя гоняемым на корде, и впечатлений было так много, что я решительно обалдел и не знал, о чем писать. В Феодосии я получил Ваше письмо; ответить толком и пространно, когда кружится голова от крымского и во рту пересохло от длинных разговоров, когда впечатления смешались в окрошку, трудно.

О своем путешествии расскажу Вам в Питере. Буду рассказывать часа два, а описывать его на бумаге не буду, ибо описание выйдет кратко и бледно.

Теперь сижу я у окна, пишу, поглядываю в окно на зелень, залитую солнцем, и уныло предвкушаю прозу московского жития. Ах, как не хочется уезжать отсюда! Каналья Псел, как нарочно, с каждым днем становится всё красивее, погода прекрасная; с поля возят хлеб… Москва с ее холодом, плохими пьесами, буфетами и русскими мыслями пугает мое воображение… Я охотно прожил бы зиму подальше от нее.

Через шесть месяцев весна. Через пять я начну бомбардировать Вас приглашениями к себе. Вероятно, и будущее лето я буду жить на Псле.

Вы приедете в мае и проживете месяца два. Мне хочется, чтобы Вы познакомились с Полтавской губернией.

Сегодня в камере разбирательство. Мать хочет подать прошение министру юстиции: мировой судья мешает ей стряпать! Тот маленький "манасеин", к которому Вы хаживали по утрам, цел и невредим.

Роман мой на точке замерзания. Он не стал длиннее… Чтобы не остаться без гроша, спешу писать всякую чепуху. Для "Сев<ерного> вестн<ика>" дам повестушку в ноябре или октябре, но роман едва ли попадет на его страницы. Я так уж и порешил, что роман будет кончен года через три-четыре.

Суворин, пока я гостил у него, был здоров и весел. Теперь же, когда у него умер сын, он, как можно судить по его телеграммам, которые приходилось читать, в отчаянии. Что-то фатальное тяготеет над его семьей.

Вышел ли и когда выйдет гаршинский сборник?

У Баранцевича дело, кажется, затормозилось.

Жорж играет. Думает ехать в консерваторию.

Ну, будьте счастливы, здоровы, и да хранит Вас небо! Увидимся, вероятно, в ноябре. Планов у меня много, ах как много! Об одном из своих планов, касающемся отчасти и Вас, сообщу через неделю.

Низкий поклон всем Вашим. Не забывайте кланяться от меня Вашим сыновьям.

Ваш А. Чехов.

471. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

14 августа 1888 г. Сумы.

14 авг. Чехия.

Ваше письмо, милый Жан, получил я уже дома, по возвращении к пенатам. Мне кажется, что я изъездил весь свет. Был я в Крыму, в Батуме, в Сухуме, в Новом Афоне, в Тифлисе, в Баку…

Суворин, пока я гостил у него, был весел, бодр, разговорчив; пел, удил рыбу, решал со мной мировые вопросы… В Баку Суворин-фис, с которым я путешествовал, получил зловещую телеграмму о дифтерите. Все последующие телеграммы были полны отчаяния и страха… Насколько можно было судить по ним, Суворин переживал такие дни и ночи, каких не дай бог никому.

В Москву уеду я 2-го сентября. Стало быть, успею еще получить от Вас письмо. Вы пишете, что накопилось много новостей… Если не лень, то сообщите хотя одну из них.

Что у Вас за фантазия - посылать письмо заказным?

"Театрального воробья" потрудитесь послать по адресу: "Москва, Кудринская Садовая, соб. дом, доктору Я. А. Корнееву для Чехова".

Ах, милый капитан, если б Вы знали, какая лень, как мне не хочется писать, ехать в Москву! Когда я читаю в газете московскую хронику, театральные анонсы, объявления и проч., то всё это представляется мне чем-то вроде катара, который я уже пережил… Отчего мы с Вами не живем в Киеве, Одессе, в деревне, а непременно в столице? Добро бы пользовались столичными прелестями, а то ведь домоседствуем, в четырех стенах сидим! Теряем мы жизнь…

Мужики возят на гумно хлеб… Мимо моей двери со скрипом ползут воз за возом… Около последнего воза жеребенок - ему решительно нечего делать; ходит за возами и больше ничего… Собаки тоже от нечего делать гоняются за жеребенком…

На будущий год я обязательно, на аркане притащу Вас к себе. Устраиваю климатическую станцию для литературной братии. Этой моей идеей воспользовался Суворин и то же самое хочет устроить у себя в Феодосии.

Ну, будьте счастливы.

Ваш А. Чехов.

472. Ал. П. ЧЕХОВУ

16 августа 1888 г. Сумы.

16 авг.

Ваше Вдовство! За всё, за всё благодарю! Письма прочтены, деньги получены и уже проедены. Я вернулся восвояси. Отвечаю тебе сице:

1) 2-е издание "Сумерек" надо выпускать. По крайней мере давно уже пора сделать о них объявление. Ведь оставшиеся 100 — 150 экз. торчат по железнод<орожным> шкафам, и в столицах книги нет совсем. Делать объявление не стесняйся. (О моих книгах совсем нет объявлений. Положительно не знаю, чем объяснить это.)

2) Спроси, сколько продано "Рассказов" и идут ли "Пестрые рассказы".

3) В "Валааме", к<ото>рый я прочел, есть всё, что нужно; прочтут с удовольствием. Не хватает только критического отношения к тому, что ты видел; также ты часто удивляешься тому, что вовсе неудивительно, часто говоришь о каше и масле (противореча себе), подчеркиваешь неважное (водоподъемная машина, напр<имер>) и забываешь об озере. Продолжай в том же фельетонном роде и да благо ти будет. "Слезы" и вообще слезотечение брось: все это натянуто, неискренно и некрасиво.

У Суворина гостил я 1 1/2 недели.

Пиши, пожалуйста.

Будь здоров и кланяйся цуцыкам. Я, кажется, покупаю хутор. Если да, то милости просим в гости на всё лето. Суворин отпустит. Заставлю тебя молотить горох.