Спасибо за крючки, книжки и удилище. Не мешало бы привезти еще одно удилище и письма Крамского, которые здесь нужны.

Сегодня поймал в пруде двух карасей и послал Суворину рассказ. Больше писать не о чем. Впрочем, вчера на Луке была свадьба с музыкой; очень курьезно.

Поклон всем.

А. Чехов.

Паспорты нужны.

Мишка еще не приехал.

445. Ал. П. ЧЕХОВУ

27 мая 1888 г. Сумы.

27 мая. Сумы Харьк. губ., усадьба А. В. Линтваревой.

Недоуменный ум!

Твое письмо с 30 целкачами получил и шлю благодарность. Книг еще не получил и боюсь, как бы они не пошли по московскому адресу. Суворин у меня не был. Плещеев же гостит уже целую неделю. Старцу у меня нравится, а я боюсь, как бы он не объелся и не захворал.

Ах, судьба, судьба! Сущая индейка. Отчего бы тебе в самом деле не быть на моем месте? Не скрою, у меня очень недурно живется. По крайней мере все здравы, и никто явно не собирается умирать в скором времени. Природа чудеснейшая, запихающая за пояс всё, что я видел где-либо доселе. Люди новые, оригинальные, житье дешевое, сытное, тепла много, досуга много. Досуга изобилие. А сколько рыбы и раков! Разжигаю твой аппетит, потому что, как бы то ни было, не теряю надежды в течение этого лета повидать тебя на Пcле. До осени еще много времени, и многое успеется. В июне я буду в Феодосии у Суворина и поговорю о твоем отпуске. Если побудешь у меня неделю или две в начале августа, то газета ничего не потеряет, а на свои потери можешь наплевать, ибо Псел и отдых стоят потерь. Насчет расходов, буде у тебя в августе не будет денег, потолкуем своевременно, а пока могу тебя успокоить, что поездка из Питера ко мне и обратно обойдется (считая и обеды на станциях и извозчиков) не дороже 50 руб.- деньги небольшие, тем паче, что ты вернешь их с лихвой, написав у меня что-нибудь беллетристическое. Не сердись на это приглашение. Я нарочно приглашаю не раньше августа, ибо надеюсь, что до августа многое изменится.

Насчет Федосьи Як<овлевны> ты рассуждаешь не совсем правильно. Настоящее не похоже на то далекое прошлое, когда ты обжирался у нее. Теперь над твоими детишками был бы контроль во образе положительного Алексея Алексеича, сестры, которая бывала бы у твоих цуцыков по 5 раз на день, и тебя самого, не говоря уж обо мне. То, что я предлагал твоему усмотрению, было лучшее, что можно в настоящее время придумать. Еще раз подумай и потом уж пиши тетке.

Не понимаю я, что за недуг у А<нны> И<вановны>!? Что же говорят доктора? По крайней мере о чем они разговаривают на консилиумах? Не могут же они брать деньги за лечение болезни, которой не знают! Если они ждут вскрытия, чтобы поставить диагноз, то визиты их к тебе нелепы, и деньги, которые они решаются брать с тебя, вопиют к небу. Ты имеешь полное право не платить этим господам; даю это право тебе я, потому что знаю, как мало права на стороне эскулапов, и потому что сам не беру даже с таких, с каких следовало бы брать. Ты можешь поквитаться за меня.

Ну, будь здоров и по возможности не унывай. Пиши, елико можешь. Детворе и Анне Ивановне поклон.

Туус * А. Чехов.

* Твой (лат. Tuus.).

446. В. Г. КОРОЛЕНКО

Май, после 27,1888 г. Сумы.

г. Сумы, усадьба А. В. Линтваревой.

Посылаю Вам, милый Владимир Галактионович, свою книжицу и напоминаю Вам, кстати, о Вашем обещании побывать на Псле. Уж очень у меня хорошо, так хорошо, что и описать нельзя! Природа великолепна; всюду красиво, простора пропасть, люди хорошие, воздух теплый, тоны тоже теплые, мягкие. Вечерами не бывает сырости, ночи теплые… Одним словом, Вы не раскаетесь, если приедете. Жду Вас в конце июля или в августе и надеюсь, что Вы не откажете мне съездить со мной на Сорочинскую ярмарку.

У меня гостит А. Н. Плещеев, который Вам кланяется "очень даже" (его слова). Семья тоже шлет свой привет. Будьте здоровы, и да хранят Вас небесные ангелы.

Ваш А. Чехов.

447. А. С. СУВОРИНУ

30 мая 1888 г. Сумы.

30 май, Сумы, усадьба Линтваревой.

Уважаемый

Алексей Сергеевич!

Отвечаю на Ваше письмо, которое получено мною только вчера; конверт у письма разорван, помят и испачкан, чему мои хозяева и домочадцы придали густую политическую окраску.

Живу я на берегу Псла, во флигеле старой барской усадьбы. Нанял я дачу заглазно, наугад и пока еще не раскаялся в этом. Река широка, глубока, изобильна островами, рыбой и раками, берега красивы, зелени много… А главное, просторно до такой степени, что мне кажется, что за свои сто рублей я получил право жить на пространстве, которому не видно конца. Природа и жизнь построены по тому самому шаблону, который теперь так устарел и бракуется в редакциях: не говоря уж о соловьях, которые поют день и ночь, о лае собак, который слышится издали, о старых запущенных садах, о забитых наглухо, очень поэтичных и грустных усадьбах, в которых живут души красивых женщин, не говоря уж о старых, дышащих на ладан лакеях-крепостниках, о девицах, жаждущих самой шаблонной любви, недалеко от меня имеется даже такой заезженный шаблон, как водяная мельница (о 16 колесах) с мельником и его дочкой, которая всегда сидит у окна и, по-видимому, чего-то ждет. Все, что я теперь вижу и слышу, мне кажется, давно уже знакомо мне по старинным повестям и сказкам. Новизной повеяло на меня только от таинственной птицы - "водяной бугай", который сидит где-то далеко в камышах и днем и ночью издает крик, похожий отчасти на удар по пустой бочке, отчасти на рев запертой в сарае коровы. Каждый из хохлов видел на своем веку эту птицу, но все описывают ее различно, стало быть, никто ее не видел. Есть новизна и другого сорта, но наносная, а потому и не совсем новая.

Каждый день я езжу в лодке на мельницу, а вечерами с маньяками-рыболовами из завода Харитоненко отправляюсь на острова ловить рыбу. Разговоры бывают интересные. Под Троицу все маньяки будут ночевать на островах и всю ночь ловить рыбу; я тоже. Есть типы превосходные.

Хозяева мои оказались очень милыми и гостеприимными людьми. Семья, достойная изучения. Состоит она из 6 членов. Мать-старуха, очень добрая, сырая, настрадавшаяся вдоволь женщина; читает Шопенгауера и ездит в церковь на акафист; добросовестно штудирует каждый № "Вестника Европы" и "Северного вестника" и знает таких беллетристов, какие мне и во сне не снились; придает большое значение тому, что в ее флигеле жил когда-то худ<ожник> Маковский, а теперь живет молодой литератор; разговаривая с Плещеевым, чувствует во всем теле священную дрожь и ежеминутно радуется, что "сподобилась" видеть великого поэта.

Ее старшая дочь, женщина-врач - гордость всей семьи и, как величают ее мужики, святая - изображает из себя воистину что-то необыкновенное. У нее опухоль в мозгу; от этого она совершенно слепа, страдает эпилепсией и постоянной головной болью. Она знает, что ожидает ее, и стоически, с поразительным хладнокровием говорит о смерти, которая близка. Врачуя публику, я привык видеть людей, которые скоро умрут, и я всегда чувствовал себя как-то странно, когда при мне говорили, улыбались или плакали люди, смерть которых была близка, но здесь, когда я вижу на террасе слепую, которая смеется, шутит или слушает, как ей читают мои "Сумерки", мне уж начинает казаться странным не то, что докторша умрет, а то, что мы не чувствуем своей собственной смерти и пишем "Сумерки", точно никогда не умрем.

Вторая дочь - тоже женщина-врач, старая дева, тихое, застенчивое, бесконечно доброе, любящее всех и некрасивое создание. Больные для нее сущая пытка, и с ними она мнительна до психоза. На консилиумах мы всегда не соглашаемся: я являюсь благовестником там, где она видит смерть, и удваиваю те дозы, которые она дает. Где же смерть очевидна и необходима, там моя докторша чувствует себя совсем не по-докторски. Раз я принимал с нею больных на фельдшерском пункте; пришла молодая хохлушка с злокачественной опухолью желез на шее и на затылке. Поражение захватило так много места, что немыслимо никакое лечение. И вот оттого, что баба теперь не чувствует боли, а через полгода умрет в страшных мучениях, докторша глядела на нее так глубоко-виновато, как будто извинялась за свое здоровье и совестилась, что медицина беспомощна. Она занимается усердно хозяйством и понимает его во всех мелочах. Даже лошадей знает. Когда, например, пристяжная не везет или начинает беспокоиться, она знает, как помочь беде, и наставляет кучера. Очень любит семейную жизнь, в которой отказала ей судьба, и, кажется, мечтает о ней; когда вечерами в большом доме играют и поют, она быстро и нервно шагает взад и вперед по темной аллее, как животное, которое заперли… Я думаю, что она никому никогда не сделала зла, и сдается мне, что она никогда не была и не будет счастлива ни одной минуты.