Христина КРОТКОВА*
ПРАГА
Почила тень по улицам густым
И притаилась в углубленной нише.
Предупреждающий встал трубный дым, —
День поднялся и занялся чуть выше;
И разобщившись с сумраком пустым,
Угодьями позеленели крыши.
Богатством отуманенных окон
Прельстилося междоусобье зданий.
Столетий поредевших испокон
На погребах замок и цепь преданий.
И, сев на позабывшийся балкон,
Занялся день, еще немного ранний,
По Карлову мосту, вздымая воз,
Конь шел над потонувшими быками.
Катилися, как с пира на погост,
Колеса за спешащими ногами,
И, грохнувши о едущий помост,
Свернулись бочки добрыми друзьями.
На плоскогорья побрели дворцы.
Чтобы, сростясь, не показаться уже.
Асфальтами заменены торцы,
Чтобы моторы выбегали глуше.
Трамваев отдаленные концы
Чуть сблизились в осенней стуже.
В газонах чародейные цветы
Рассыпали мертвеющие пряди.
Льют темное обилие листы
На заживо зарытый в землю радий.
Алхимиков согбенные персты
Рвут гроздья в Королевском винограде.
ОДУВАНЧИК
Полиняли цветы. Улыбаясь беззубо,
На изнанке небес солнце светит иначе…
Мне сегодня в лесу стало ясно, как в лупу.
Что души отлетел одуванчик…
И, притихнув, я долго лежала в траве,
Облаков торопливых следила гримасы
И как в них — точно ловкий пастух на овец —
Шустрый ветер метал невидимое лассо.
Я ведь знаю, что сменят иные цветы
Мой веселый смешной одуванчик,
И опять через поле, холмы и сады
Жизни бегло покатится мячик…
Но порой этот путь, привлекая, пугает.
Я вперед с недоверьем взгляну исподлобья
И печально глазами слежу — провожая
Уносимые ветром последние хлопья…
МОРЕ
— Я уплыву на маленькой лодчонке,
испуганно и строго глядя вдаль,
туда, где по изгибу горизонта
коснулась неба смелая вода.
Я вниз взгляну, вся потускнев от грусти,
не улыбнусь на смех и ласки волн,
увижу дно, и, вздрогнув от предчувствий
и задержавшись, дрогнет вдруг весло.
Когда же день отслужит мой молебен
и первая звезда подаст сигнал из мути,
я выполню свой неповторимый жребий,
но не с победой кончу краткий путь.
Туманы курят поутру на взморьи,
и волны кружева кидают на песок,
старик какой-то пристально посмотрит,
найдя мое уплывшее весло.
«Войдешь — я вздрогну. Снова пытка…»
Войдешь — я вздрогну. Снова пытка.
Твои шаги всегда легки.
Коснешься тихо, без улыбки
Моей недрогнувшей руки.
— Нельзя же так… Ведь есть же выход… —
Твержу я молча наугад.
И вдруг растерянно и тихо
Измученный поймаю взгляд.
«А дни плывут, что в половодье льдины…»
А дни плывут, что в половодье льдины,
и каждый день — томящий шорох льдин.
Прости меня в печальные годины!
Прости мои скитанья без пути!
Мне жизнь ясна, и в сумраке вечернем
Закат пророчит мне кровавостью копья.
Я буду ждать все глубже, все безмерней,
Я буду вдаль смотреть, и ждать, и ждать тебя.
И день за днем, томительный и нежный,
в своей дали ты тих и одинок.
О, дай коснуться благостно одежды,
Позволь припасть и отдохнуть у ног!
В твоих садах ни стон, ни воздыханье,
покой любви и солнце без конца,
и я слежу, не преводя дыханья,
бестрепетность и благостность лица.
«Твоей нерадостной страны…»
— Твоей нерадостной страны
полузабылись очертанья,
но внятный голос тишины
всегда твердит ее названье.
Сулил неверное свиданье
твой взгляд — и ясный, и немой.
Со мной — призыв и обещанье.
Я — не с тобой, далекий мой.
Но как-то горестно изгнанье,
и все томительнее сны,
но все нежней воспоминанье
твоей нерадостной страны.
«Я не приду взволнованной и нежной…»
Я не приду взволнованной и нежной
к твоим садам на берегу реки.
Вдали белеются знакомые одежды,
и рядом веют сны моей тоски.
Но — тихий шаг; и отчужденность взгляда;
и в даль — глаза; опущена рука.
Вокруг же благостно молчанье сада
и спутник невидим — моя тоска.
Проходишь ты, задумчивый и нежный.
В твоих садах светло и так легко.
Из-за ветвей белеются одежды,
А я — вдали — одна — с моей тоской.