— А то я сам не вижу, товарищи офицеры… — проворчал Корнеев, но не смог спрятать предательскую улыбку. — Распустились без командира. Витязь, Рыжик, у вас двадцать минут. Потом пройдусь, проверю, чем занят личный состав, внешний вид, состояние оружия… В общем, вы меня поняли.

— Конечно, понял, генацвале! — Коте все же решил, что дружеские объятия более соответствуют текущему моменту и заорал прямо в ухо Николаю: — Как не понять! Живой, здоровый! Гамарджоба, батоно!

В порыве радостного веселья он так разошелся, что едва не поцеловал Корнеева, но вовремя опомнился и, привстав на цыпочки, потанцевал в расположение, мелко перебирая ногами, резко взмахивая руками и гортанно вскрикивая:

— Асса! Рота! Общий смотр! Асса! Командир вернулся!

— Есть подготовиться к встрече командира! — улыбаясь во все тридцать два зуба, как всегда с минутной задержкой, необходимой для тщательного обдумывания, откозырял и Рыжов.

— Дурдом «Ромашка» на прогулке, — неодобрительно покачал головой Корнеев. — Самый натуральный. А теперь я еще собственноручно приведу к этим буйно помешанным двух милых девушек. Настоящий «коктейль Молотова». Хорошо хоть не надолго…

— Сказать Степанычу, чтоб кофейку сварил? — поинтересовался Рыжов.

Все-таки в неторопливости есть свои преимущества.

— Почему бы и нет? — согласился Корнеев, хотя мог поклясться чем угодно, что в воздухе явно витает аромат молотого кофе.

Его ординарец Степаныч, сорокавосьмилетний ефрейтор Семеняк, тащился за Николаем Корнеевым, как нитка за иголкой, по всем фронтам, еще с тех пор, когда Николай был желторотым и безусым лейтенантом. Потеряв в самые первые дни войны на Белостокском выступе единственного сына, кадрового офицера-артиллериста, Игорь Степанович опекал Корнеева, как настоящий боевой товарищ, а порою — как нянька. Доводилось ефрейтору и вытаскивать из боя раненого офицера, за что медаль получил и дорожил ею больше чем орденами.

Но между ними это в зачет не шло, поскольку и Корнееву как-то пришлось нести на себе через линию фронта контуженого ординарца.

Злой и бесстрашный в бою, хмурый и нелюдимый мужик, за проявленную храбрость и мужество награжденный орденами «Славы» третьей и второй степени, орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», он побывал со своим офицером в таких переделках, откуда им по одному ни за что не удалось бы выбраться.

А вот в тылу, во времена затишья, ефрейтор Семеняк превращался в Степаныча. Эдакую помесь денщика Шельменко и хитрюгу Швейка советского розлива, брюзжащего по поводу и без оного, зато чрезвычайно добродушного. У которого всегда можно было разжиться махоркой, глотком спирта, иголкой с ниткой или какой иной мелочью, необходимой бойцу на привале или постое.

А для любимого Коли Степаныч еще ежедневно варил густой ароматный кофе. Каждое утро. Где он добывал зерна, куда прятал — не знал никто. Но еще и не брезжило, а Семеняк уже колдовал над спиртовкой с неизменной медной «туркой». Распространяя по близлежащей территории одуряющий аромат. И кто бы из начальства ни заглянул на аппетитный запах, хоть полковник, хоть генерал, это всегда была последняя порция, которую, как известно, «и милиция не забирает»…

И только однажды Степаныч сделал исключение и, с неприсущей ему почтительностью, угостил напитком своего приготовления заглянувшего к Корнееву полковника Стеклова.

Отвернув полог и шагнув внутрь, Корнеев попал из вечерних сумерек укладывающегося на отдых леса, в ярко освещенное электрическим светом пространство, огражденное от внешнего мира лишь тонкими перегородками туго натянутого брезента.

Внутри палатки связи за радиоаппаратами сидели полтора десятка девушек-радисток. Одни девушки молча, не воспринимая никаких звуков, кроме своего абонента, принимали радиограммы, записывая на бумаге длинные столбцы букв и цифр. Другие — громко и четко переспрашивая, уточняли данные. А у них за спинами, нервно прохаживаясь между столами, дожидались окончания приема офицеры.

— Вас поняла «Полста седьмой»! — звенел один голосок.

— Закрепитесь на высоте! Как поняли меня «Полста третий», как поняли меня? «Десятка» требует закрепиться, — требовательно выкрикивала другая связистка слегка осиплым голосом, удерживая чистоту звучания только за счет громкости.

— Двадцать шесть в квадрате «Карась» четыре. Тридцать три в квадрате «Карась» восемь. «Ручей», я «Река», прошу подтвердить.

— «Сто второй», «Сто второй»! «Огурцы» привезли! Повторяю: «огурцы» привезли!

— «Лютик», «Лютик», не рыскай волной! Проверь контакт! Прибавь усиление! «Лютик»! «Лютик»! Как слышишь меня? Прием!

И поверх всего этого рабочего гомона длинным стоном, на одной дребезжащей ноте:

— «Звезда», «Звезда», я «Земля». Ответьте «Земле». «Звезда», «Звезда», я «Земля»… Ребята, не молчите!.. «Звезда», «Звезда»…

Несмотря на занятость, девушки заметили появление известного при штабе фронта офицера и украдкой бросали на него любопытные взгляды. История неправдоподобных взаимоотношений Корнеева с Дашей давно не давала покоя женским умам и сердцам. Вызывая как недоуменные сплетни, так и добрую зависть к людям, сумевшим поднять свои чувства выше минутного желания. Вопреки войне, вопреки смерти…

Майор Дюжева просматривала какие-то бумаги и негромко разговаривала по телефону, плотно прижимая трубку к уху. Увидев Корнеева, она подняла вверх палец, давая понять, что ей нужна одна минута, чтоб закончить, и просит не отвлекать, а потом им же указала на стул, стоящий рядом со столом.

Николай с удовольствием присел.

Только на фронте начинаешь по-настоящему ценить житейские мелочи. Неожиданно представившийся случай умыться теплой водой. Удобные сапоги, горячую пищу, сухое белье… Возможность поспать пару лишних минут, таких коротких, что и пары затяжек не сделать — но именно благодаря этому ты потом успеешь проползти, пройти, пробежать несколько лишних метров и убраться с того места, где в следующее мгновение просвистит осколок или пуля. Табурет, на который можно присесть, давая роздых чугунным ногам…

Воспользовавшись заминкой, Корнеев вынул из планшета листок бумаги и стал быстро писать рапорт на имя начальника Отделения разведки при штабе фронта.

Корнееву не хотелось, чтобы в случае его гибели на роту поставили «варяга». Старший лейтенант Коте Руставели вполне заслуживал повышения. Боевого опыта у него хватало. Да и Рыжов не слишком отставал от комвзвода-«один». И если б не настырность Стеклова, Корнеев не задумываясь отправил бы в поиск одного из своих взводных. При этом оставаясь совершенно спокойным за исход дела, как если бы сам возглавлял группу. Все это можно было сказать Стеклову и лично, но упоминать вслух о возможности собственной гибели всегда считалось плохой приметой. Особенно среди разведчиков… Очень плохой! Хуже, чем написать письмо прямо перед выходом в поиск.

— Полковник Стеклов приказал выделить двух самых пригожих девушек… — словно продолжая телефонный разговор, обратилась к Корнееву майор Дюжева. Надавленное трубкой ухо жарко алело, придавая суровой женщине вид нашкодившего и уже наказанного подростка. — Не похоже на тебя, Корнеев. Объяснить ничего не хочешь?

— Молодых, симпатичных… да, но красивых — ни в коем случае, — отрицательно мотнул головой Корнеев. — Ирина, ты же отлично знаешь, что красавице не смешаться с толпой. Она будет отсвечивать там, как тополь посреди степи. Куда мне с ними?

— Сами разбирайтесь с полковником со своими причудами, — устало махнула рукой Дюжева. — Я приказ выполнила. Красивые и симпатичные… Знаешь, тут и без объявления конкурса на приз первой красавицы батальона связи проблем хватает. Группа Травкина вторые сутки молчит. Доложили о передислокации танковой дивизии «Викинг» и пропали. Так-то вот, Коля. А ты говоришь…

Корнеев промолчал, не давая Дюжевой продолжить разговор. Чтоб она сгоряча не сказала что-то лишнее ему, уходящему в тыл врага. Война коварна. А любого человек можно ввести в состояние умопомрачения, причем не только пытками, когда он, словно сомнамбула, расскажет все, что знает. Совершенно не отдавая себе в этом отчета.